Некоторые отрывки позже поблекли в памяти, другие напротив, словно высеченные резцом, остались в ней навсегда. Они, как путеводные огни, горели по обочинам моей жизни, оберегая от дурных поступков и постыдных страстей.
"Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе".
Каково сказано, а?
Я пожимаю плечами.
- Да в общем-то, правильно сказано.
- Не то слово - правильно. Еще бы не правильно! Да только ничего не объяснено. Что такое земля, что такое небо? А главное, что это за сокровище, которое надо собирать? Я думал, что знаю, и отец мой думал, что знает, и мать, и миллионы людей во всем мире думают именно так, а оказалось - ничего подобного.
Он был хорошим человеком, мой отец. Набожным - повторюсь, честным, не хвастливым. Но и за ним водились маленькие грешки. Любил он, к примеру, вкусно поесть. Его право, скажете, но ведь это грех - чревоугодие... Ценил дорогие вина и охотно принимал их в подарок. На улице мог проводить взглядом красивую женщину. Конечно, отмаливал грехи, на исповедь ходил. Раскаяние дарует прощение.
Умирал он мучительно и долго, до последнего цепляясь за жизнь. Что-то нервное, какая-то дрянь в мозгу. Параличи, слепота... Помню, я спросил его: "Почему ты боишься умереть?"
И знаете, что он мне ответил?
- Что?
- "А вдруг?" Представляете, вот так прямо и сказал: "А вдруг?".
Праведник озадаченно крутит головой, а я говорю себе, что на этом "а вдруг" держится цивилизация. Если бы люди знали наверняка, что все будет по их вере, они жили бы совсем иначе. Или вообще не жили бы, а как транзитные пассажиры на перроне - вышли бы и тут же пересели на другой поезд. Что держит нас на земле? Страх небытия. Нет ничего более жуткого, более противоестественного и чудовищного, чем полное уничтожение собственного эго, распад сознания, тьма за порогом.
- Я, разумеется, и мысли допустить не могу, - продолжает старик, - что мой отец усомнился в бессмертии человеческой души. Ведь это почти отрицание Бога. Нет, отец никогда бы себе такого не позволил! Значит, он сомневался в себе? В том, что его маленькие грешки простятся? Но Всевышний милосерден - он не стал бы карать за незначительные проступки. И знаете, к какому выводу я пришел?
Его затуманенные катарактой зрачки победно сверкают. По всему видно - человек готовится изречь не просто истину, а истину с большой буквы.
- К какому?
- Что маленьких грехов не бывает! Любая мелочь способна погубить душу! Ясно, что о прощении нельзя забывать и уповать на бесконечную милость... И все-таки... чтобы исключить это "а вдруг?" - нужно быть совершенным.
- И кто на такое способен? - усмехаюсь я.
- Кто угодно, если с Божьей помощью, - смиренно отвечает старик и кивает на группу "новеньких". - Вы думаете, я считаю себя каким-то особенным? Отнюдь. Ведь это - гордыня, один из смертных грехов. Если я и благословен чем-то в этом мире, то пониманием. Но посмотрите, как слепы бывают люди! Даже в такой день у них не имя Всевышнего на устах, а мирские глупости...
- Оставьте их, - говорю. - Вы хотели рассказать о себе.
- Я сбежал от пустых разговоров, ибо "беседа глупых отвратительна", и вот, пожалуйста, нарвался на чертей... то есть, простите, котов. Да, так вот. О себе. Я поклялся, что буду собирать сокровища на небесах, презрев земные блага, как завещал мне отец, и как заповедовал всем нам Отец Наш Небесный. Вы думаете, это так просто? Это тягчайший, каждодневный труд. Гнать от себя всякую греховную мысль. Отвращать взгляд от недостойного. Избегать соблазнов. А сколько их вокруг - вы не представляете! Как только человек решает жить по слову Божьему, бесы слетаются со всех сторон, как пчелы на мед, и норовят его погубить.
Мне было двадцать семь лет, а ей девятнадцать. Прекрасная чертовка. Длинноногая, белокожая, глазищи - в пол-лица, как две синие проруби. "Люблю", - говорила. Плакала... Чуть до греха не довела бесовской своей любовью! Чуть душу из-за нее не сгубил! Вот... - он вынимает из кармана левую руку, на которой не достает двух пальцев - среднего и указательного, и шевелит обрубками. - Видите?
Я отшатываюсь. Чужое увечие вызывает ощущение неловкости и какого-то неявного страха.
- Что это?
- Если твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, - произносит он нараспев, - ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.
- Ужасно, - бормочу я.
- Ну, почему ужасно? Чем-то приходится жертвовать... Зато потом, как стало хорошо и спокойно. Как одолел соблазн. Женился на добродетельной девушке. Детей нам Бог не дал, но, может, оно и к лучшему. Жили душа в душу. Никакой похоти. Молитва, совет да любовь. Каждый пост для нас был как праздник. Торжество духа над плотью. И вот... - Праведник опускает голову. Седая поросль жалко топорщится на затылке, плечи никнут. - И вот... - повторяет он тоскливо. - И вот я здесь. Посреди неразумной толпы, как остров в океане. Но где же мое небесное сокровище, скопленное потом и кровью? - искалеченная рука сжимается в кулак. Жест не гнева, а отчаяния. По дубленой щеке старика текут слезы и, растравляя свежую царапину, розовой водичкой капают с подбородка. - Где награда, я вас спрашиваю? Где же Бог?
Словно в ответ на его призыв небо над нами вспыхивает и, распадаясь на цветные полосы, искрится и дрожит, как павлиний хвост, а потом вновь собирается - в крутобокую радугу. Огромный сверкающий мост перекидывается с другого берега реки на песчаную косу, на которой сгрудились "новенькие". Он клубится и металлически блестит - эфемерный, дымчатый, и в то же время надежный. Прочнее камня или бетона. Я знаю, что пройти по нему сможет лишь один единственный человек.
Замечаю краем глаза, как Праведник простирается ниц, бьет земные поклоны и вообще ведет себя, как очарованный фанатик. Но мое внимание приковано к радуге. Сколько раз видел - а все не могу насмотреться. По семицветному мосту, окутанная светом, бежит собака. Охотничья, вроде спаниеля, а может, какая-то помесь. Ее уши крыльями развеваются на ветру, коротко обрубленный хвост вращается, как пропеллер. Группа новичков на "нашей" стороне замерла - но вот от нее отделяется темная фигурка и устремляется навстречу четвероногому ангелу. Сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Встретились на середине моста. Человек упал на колени. Собака вспрыгнула передними лапами ему на плечи, повизгивает, трется мордой о его голову, лижет шершавым языком лицо. Обнявшись, покатились по радуге, оба вскочили - и закружились в радостном танце. А затем вместе ушли на другую сторону...
Я и старик медленно приходим в себя. Перед глазами еще плавает собачья улыбка.
- Что это было? - спрашивает Праведник.
- Радужный мост. Бесплатный билетик в рай, как у нас его тут называют. Питомцы могут перевести хозяев через реку, не только собаки, разумеется, но и кошки, и...
- Коты? - старик плюет с ненавистью и мелко крестится. - Боже упаси от котов...
- Не те, которые здесь, - поясняю, - не дикие, а домашние, любимые. Они живут на том берегу. Так что, праведник, сын праведника, чем молиться с ночи до утра, лучше бы взял из приюта бездомную шавку...
Иду назад по шатким доскам лодочной пристани. После разговора с Праведником чувствую себя мерзко. Горечь и тошнота комом стоят в горле. Старик, по крайней мере, помнит свою жизнь. Пусть унылую и постную, но такую он для себя выбрал. А я? С трудом извлекаю из памяти крохотные искры - не полноценные "минутки", а какие-то мгновения, проблески, неуловимые, как игра светотени на песке. Кто я такой? Чем занимался и что оставил в далекой стране живых? Откуда приходят мои сказки? Почему я все забыл? Не знаю даже, сколько мне лет и как выгляжу. Здесь нет зеркал - более того, они строго запрещены. За любое ослушание - попытку смотреться в блестящие предметы - грозит штраф, изъятие лишних "минуток". Хотя у кого они тут лишние...
