Мы в гадесе - все нищие. Не летали в земной жизни, а ползали, и теперь - ни радости за дущой, ни вдохновения, ни любви. Те, кто подобным богаты, не задерживаются на нашей стороне. Никто добровольно не остается здесь, в царстве блеклой сырости, кроме, разве что, барменши Сони. Может, она кого-то ждет, размышляю, чтобы вместе отправиться на другой берег. Уж не того ли парня-альбиноса?

Бережно извлекаю на свет подаренную Соней "минутку" и задумчиво любуюсь, как переливается она в тусклых лучах здешних сумерек. Поворачиваю то одной, то другой гранью, точно редкий алмаз, грею в ладонях - и сам греюсь об нее, оттаиваю, словно вмерзший в лед малек. "Минутка" сверкает в моих руках, как осколок солнца. На что я потрачу эту драгоценность? Куплю еще одну кружку пива, которым невозможно напиться? Хлеба или колбасы, исчезающих прежде, чем упадут в желудок? Голод и жажда в гадесе не слишком мучительны, зато постоянны. К ним, будто к силе тяжести, привыкаешь настолько, что почти перестаешь замечать. С этого дня, который раз обещаю себе, откажусь от бесполезных трат. Скоплю на лодочника - и поминай, как звали. Не задержусь в этом "чистилище" ни дня. Да, терпеть придется долго, но другого выхода нет, если, конечно, не хочу застрять здесь навсегда.

А вдруг я тоже кого-то жду? Кого-то очень дорогого, забытого, но бережно сохраненного в сердце? Если так, думаю, если так... А что, если так? Надо выпить еще пива или съесть эфемерный пирожок с безвкусной начинкой и отправляться спать. Темнеет, а в темноте по гадесу бродят чудовища. Какие? Да почем я знаю. Знакомиться с ними у меня нет ни малейшего желания, поэтому каждую ночь провожу в укрытии - бревенчатом домике у подножия холма. Красноватая черепица - какая-то слишком яркая для местного пейзажа, хоть и подернутая зеленью, облупленные наличники и такая же дверь. Дом выглядит заброшенным и вызывает у меня странное ощущение дежа вю. Как будто я видел его - или похожий - в другой жизни. Я всегда ночую на первом этаже - обычно в бывшей гостиной, огромном зале без мебели, с голыми стенами и деревянным полом. По шаткой чердачной лестнице я не поднимался никогда, но почему-то уверен, что мансарда на втором этаже забита ломаными шкафами и стульями, что у длинной стены, рядом с массивным кирпичным дымоходом притулился клеенчатый диван, обои на стенах серебристо-голубые, а на полу постелен линолеум. Я знаю, что под самым скосом находится чуланчик, полный старых книг и журналов, а на крышу можно выбраться через квадратный люк.

Кроме меня в дом не забредает никто, хотя неприкаянных людей снаружи шатается немало. Гонимые страхом, как ураганом, они шарахаются из стороны в сторону, ищут пристанище, но многие не находят. Наутро на их телах появляются раны, более глубокие, чем от кошачьих когтей.

Покупаю в ларьке пирожок. Старуха, горбатая и тощая, как смерть, берет мою драгоценную "минутку" двумя пальцами и равнодушно бросает под прилавок. Впиваюсь зубами в черствое тесто - оно не сдобное, как я надеялся, а пресное, по вкусу похожее на мел. Начинка скользкая и горчит. Гадаю, что это такое - на мясо не похоже и уж точно не мармелад. Картофельные очистки? Или гнилая капуста?

Жую, озираясь по сторонам. Тьма наползает, как душное войлочное одеяло, вдобавок отсыревшее и провонявшее плесенью. На берегу еще толпятся новички, только теперь некоторые из них сидят на корточках или по-турецки, на песке, а кое-кто лежит, уткнувшись головой в согнутые руки. Интересно, на что они рассчитывают? Что вот сейчас вострубят ангелы и начнется Страшный суд? Глупцы. Никто не будет их судить. Человек сам же себя и судит - своими поступками, сам выносит и сам исполняет приговор. Ангелам остается только подмахнуть соответствующий акт.

Проглатываю последний кусочек и облизываю пальцы. Как будто не ел. Мрак еще больше сгущается. На песчаной косе загорается какой-то зеленый огонек, а я со всех ног бегу в укрытие.

В бревенчатом домике сухо и пахнет кошачьим кормом. Хотя котов поблизости нет, я как будто засыпаю среди мисок с едой, ощущая сквозь тревожный полусон, как невесомо ступают мягкие лапки, как метут по полу хвосты, касаются моей одежды, лица, волос. А запах - на удивление сытный, в отличие от местной пищи. Он какой-то другой - реальный, плотный, как будто не из этого мира. Кажется, что его можно есть ложками, как гороховый суп. Жадно дышу, пока не стихает голодное урчание в животе, а все тело не расслабляется, напитанное ароматами кролика и форели, курицы и рыбьего жира. И хотя я вовсе не любитель кошачьего корма, мне нравится это давно забытое чувство сытости. Сплю, а в голове копошатся червячки воспоминаний, и, может быть, утром я стану на одну "минутку" богаче. Или хотя бы на "полминутки", или на четверть "минутки"... Почти ничего не получается удержать после пробуждения.

Так и лежал бы на деревянном полу, свернувшись калачиком, окутанный мурлыканьем призрачных котов - но, увы, я знаю, что завтра утром встану и пойду бродить вдоль реки, до рези в глазах вглядываясь в черную воду и отдавая ей остатки памяти, эмоций, тепла, а после буду рассказывать сказки симпатичной барменше, чтобы заработать "минутку", которую тут же спущу на бесполезную кружку пива. Точно карусельная лошадка, я бегу по кругу и не могу остановиться. В гадесе у человека выбор не большой. Делай, что делаешь, и не спрашивай - почему. Вот и вся философия.

И все бы ничего, но последнее время мне чудится, что круги начинают сужаться.

Новичок развязно улыбается, показывая мелкие, как у хорька, желтые зубы. У него морковного цвета волосы, а коротко подстриженные усики жестко топорщатся, напоминая обувную щетку. Мерзкий тип. Он сидит у стойки, потягивая из высокой кружки пиво, и голосом тягучим, как смола, рассказывает похабный анекдот. Барменша слушает, рассеянно, по своему обыкновению слегка наклонив голову и покусывая верхнюю губу. В руках она бесцельно вертит кухонное полотенце.

- Привет, - бросаю сквозь зубы и плюхаюсь на высокий стул напротив "новенького".

Ловлю недовольный взгляд рыжего и удивленный - Сонин. - Развлекаетесь?

- Уж как умеем, - неожиданно миролюбиво отвечает "новенький", но поздно - меня накрывает волна - не ревности даже, а какой-то детской обиды.

Я чувствую себя отчаянно одиноким и никому не нужным. Зря, наверное, я гулял сегодня у реки и сочинял новую историю, извлекая слова и образы из черной воды, собирая их в драгоценное ожерелье. Да, бывают украшения и получше, но никто не может отдать больше, чем имеет. Придумывая сказки, я вычерпываю себя до дна. А выходит, достаточно пошленько улыбнуться, ляпнуть скабрезность - и женщина смотрит тебе в рот.

Умом понимаю, что не прав, но тело реагирует быстрее. Выброшенный вперед кулак натыкается на что-то мягкое, падает стул и брызги призрачного пива летят мне в лицо. Я успеваю почувствовать их горький вкус и слабенький - тут же исчезающий - запах. "Новенький" корчится на полу, как раздавленный таракан, шипит что-то себе под нос - и буквально уползает из кнайпы. На четвереньках добравшись до двери, только за порогом вскакивает и дает деру. Здорово я его, видно, напугал.

- Зачем ты это сделал? - говорит Соня. - Петер здесь второй день, ему и так нелегко. Он - хороший парень, и, конечно, разочарован. Не того ожидал от смерти...

- Привыкнет, - бормочу я, сам обескураженный не меньше новичка.

Она вздыхает и смотрит куда-то мимо меня.

- Да, человек привыкает ко всему.

Я пытаюсь оправдаться.

- Не переношу рыжих. У меня на них какая-то аллергия, что ли. Хотя бедняга, конечно, не виноват, что таким уродился. Ну, извини, случайно получилось. Я не хотел.

Как будто тень проходит по ее лицу - и вспыхивает что-то в глубине зрачков. Надежда? Узнавание? Радость?

- Почему не любишь?

- Кого?

- Ну, рыжих. Ты сам только что сказал.

- А... Не знаю. Сам не знаю, почему. Понятия не имею. Просто увидел его - и как наждаком по ногтю.