— О, я сразу знал, кем стану, с детства. Сколько помню себя, всегда любил складывать дома, стены из кубиков. Их у меня была целая куча. Они хранились в большом полотняном мешке, который завязывался тесемкой.

— Так, как картошка, — засмеялась Лозинская.

— Это был большущий мешок. Самый большой, какой я видел, с меня ростом.

Оксане почему-то сделалось страшно смешно. Она представила себе мешок высотой в два метра.

— Ну, тогда я был правда немного поменьше, — Александр показал ладонью на уровне стола. — Все ругались на меня: и мать, и отец, и даже сестра. От моих домов, сделанных из кубиков, невозможно было пройти по квартире, и я всегда плакал, когда мои дома разрушали. А это происходило часто, каждый вечер. Но с утра я вновь начинал строить, возводил еще более величественные постройки. Однажды в руки мне попалась книжка по истории архитектуры, и я стал строить пирамиды, афинский акрополь, римский форум, но каждый вечер это разрушали.

— Я сочувствую тебе.

— Однако и я сумел им доказать, что чего-то стою. Когда на лето мы поехали в деревню и после двух дней родители уехали. Ты же знаешь, Оксана, в деревне детей предоставляют самим себе и никто мне не мешал. Я забрался за сарай и обнаружил целую груду кирпичей — больших силикатных, красных печных. Там были даже фигурные, уж не знаю, откуда появились. И я начал строить из них. Но, через два дня мне и этого показалось мало. Я разыскал в сарае мешок с цементом, проковырял в нем дырку и принялся возводить сооружение с раствором. Пока мой дед спохватился, я уже успел построить на высоту двух метров Нотр-Дам де Пари. Не хватало только химер и колоколов на башнях.

Оксана захихикала и чуть не подавилась коньяком.

— Я представляю, каким было лицо у твоего деда, когда он обнаружил, что кирпичи, предназначенные для какого-нибудь сарая или туалета, пошли на возведение готического храма.

Александр тоже засмеялся и, упершись ногами в поперечину, соединяющую ножки стола, качнулся на стуле.

— Да, лицо конечно у него вытянулось чуть ли не до военного ремня, которым он поддерживал свои галифе. К тому же учти, Оксана, все это я сделал на цементе и держалось оно мертво.

— Что потом сделали с этим храмом?

— Не знаю, после крупного скандала я все-таки выпросил у деда, чтобы он разрешил мне достроить башни. Я водрузил на них кресты из алюминиевой проволоки и накрыл крышу жестью от старой бочки.

— Ты шутишь, — смеялась Оксана, — такого не бывает.

— Не знаю, может и теперь еще в деревне стоит маленькая копия парижского храма, сделанная моими руками, и туда ходят молиться крысы, а вслед за ними и коты.

— Да-да, получился довольно страшный собор, — пробормотала Оксана. — А как отнеслись к этому твои родители?

— О, моя мама, когда увидела то, что я сделал, ее чуть не хватил удар. А отец, так он даже попытался побить меня, хоть никогда раньше не поднимал на меня руку.

Оксана насторожилась.

— А твоя мать и отец, они еще живы?

— Отец умер, а вот мать жива до сих пор.

— И ты часто с ней видишься, может вы живете вместе?

— Нет, я вижу ее довольно редко. Она всегда занята, она еще работает. Ну, если это можно назвать работой. Моя мама, — в голосе Александра чувствовалось неподдельное уважение, — она всегда любила быть самостоятельной и зарабатывала на жизнь сама, независимо от того, сколько приносил в дом отец.

Оксана внимательно посмотрела на своего собеседника. Уж не проник ли он в ее мысли, не знает ли о ее самой заветной мечте. Но нет, лицо Александра Линева, вернее его выражение, говорило ей только о том, что тот углубился в воспоминания.

— Моя мама — это чудесная женщина.

И тут Оксана Лозинская решилась задать вопрос, который, конечно, следовало задать с самого начала.

— А ты встречаешься с кем-нибудь? — она произнесла это «встречаешься» так, словно была девчонкой, и тут же рассмеялась.

Засмеялся и Александр.

— Ты бы спросила еще, не дружу ли я с кем-нибудь из девочек.

— Да, но твои длинные волосы все время заставляют меня чувствовать себя молодой, — сказала Лозинская и осеклась.

Не слишком ли много она себе позволяет?

— На этот вопрос довольно трудно ответить. Если ты хочешь узнать, женат ли я, то могу с определенностью сказать: на сегодня — нет.

— Раньше у тебя была семья? Ведь обычно так говорят мужчины, когда разводятся с женой.

— Если бы я с ней развелся, — в глазах Александра блеснули неподдельные слезы.

— Извини, если я напомнила тебе о чем-то плохом.

— Да нет, ты тут ни в чем не виновата, — Линев посмотрел вверх на зонтики.

Между спиц скопилась вода и материя провисла пузырем, словно бы волдырь на коже. Александр, не поднимаясь с кресла, вытянул руку и поднял материю. Вода потоком хлынула с края зонта и брызги попали даже на столик.

— Она умерла, — не глядя на Оксану с горечью произнес Александр.

— Умерла? — чуть слышно прошептала Лозинская. — Извини, я этого не знала и не хотела.

— Да причем здесь ты? Люди рождаются, умирают, расстаются. Главное, что ее нет сейчас со мной. Но, спасибо тебе, что ты о ней напомнила, а то я стал ее уже понемногу забывать.

У Оксаны возникло такое чувство, как будто она хотела украсть что-то чужое, ей не принадлежащее.

— Посмотри, — сказала она, — дождь, наверное, скоро кончится, — и показала рукой на посветлевшую полоску, протянувшуюся над домами.

— Да нет, это попросту закат. Солнце садится и подкрасило тучи, а дождь, — он будет лить всю ночь.

— Но не станем же мы с тобой сидеть здесь до наступления темноты?

— А почему бы и нет? Зажгутся фонари, бармен закроет свою стойку, а столики и стулья останутся стоять. Ведь мне в общем-то и некуда идти.

— Как это? — изумилась Оксана.

— У меня нет своего дома.

— А где же ты живешь?

— Я так привык делать дома другим, оформлять квартиры, что живу у себя в мастерской.

— В мастерской? — Лозинская не могла поверить, что человек, которому около сорока лет, может вообще не иметь своего угла.

— А зачем мне дом, если у меня нет семьи и не о ком заботиться? Мастерская меня вполне устраивает.

— А где она, если не секрет?

— В подвале одного из домов, кстати, не очень далеко отсюда. Я снял ее еще в те времена, когда можно было сделать это за копейки.

— Но, наверное, теперь тебе приходится платить за нее сумасшедшие деньги?

— Не такие уж и большие. К счастью, в этом подвале не проведено отопление, и я за него не плачу. И пусть. Там прохладно летом и достаточно тепло зимой: всегда четырнадцать градусов.

Оксана осмотрелась. По тротуару шли люди, раскрыв над собой зонтики. Никому не хотелось в такую погоду заходить в летнее кафе, лишь только какая-то девица забежала, взяла пачку сигарет и заспешила по своим делам.

— Извини, я сегодня не на машине, — попросил прощенья Александр, разливая коньяк, — и тебе придется возвращаться домой без меня.

— Мне больше не хочется быть сегодня одной, — призналась Оксана. — Может быть, я посмотрела бы твою мастерскую?

Линев улыбнулся:

— Это звучит заманчиво.

— Не подумай, я бы хотела увидеть кое-что из твоих изделий, оценить тебя как мастера.

— Неужели мы еще не заключили договор? Или обязательно подписывать его на бумаге?

— Нет, ты что! Я уже решила, и ты будешь у меня работать. Если тебе не приятно, я не пойду.

— Нет, — Александр вскочил со своего места и предложил Оксане руку. — У меня нет зонтика, но моя куртка вполне заменит его.

— Далеко до твоей мастерской?

— Добежим до метро, а там — четыре станции. Бежим! — скомандовал Александр и распростер над Оксаной куртку.

Та, весело вскрикнув, побежала. Линев еле поспевал за ней.

Метро встретило их духотой и толчеей. Среди людей Оксане и Александру не хотелось разговаривать. Они молча смотрели друг на друга и улыбались. Вагон мерно покачивался, неся их среди темноты тоннеля. Внезапно погас свет. Никто из бывших в вагоне даже не подал вида, что это произошло. Люди так и остались сидеть с раскрытыми книжками в руках, с развернутыми газетами. Поезд вылетел к ярко освещенной платформе.