— Столь мелочной, дорогой доктор Мюллер, — вставила Доната, — вы все же считать меня не должны.

— Хорошо, я вам верю, госпожа Бек. Но уж, во всяком случае, вы его выставите, если он перестанет ходить с вами в одной упряжке.

— У вас довольно своеобразная манера выражаться, доктор Мюллер. Но я признаю, что сделанный вами прогноз может оказаться верным.

— И где тогда будет Тобиас? Я его к себе больше не возьму.

— Этого от тебя и не требуется. Уж как-нибудь сам справлюсь.

— Я уже такие слова слышал от тебя неоднократно, мальчик мой. Но я тебе не верю.

— Действительно, тебе, Тобиас, все же лучше иметь собственную квартиру, собственный адрес, определенную меру свободы, — стала убеждать его Доната. — Но это ведь не значит, что ты отсюда изгнан. Комната и впредь будет оставаться в твоем распоряжении.

— Ты хочешь от меня избавиться, — посетовал он.

— Ничего удивительного, — заметил старший брат. — Каждая из предшествующих женщин выставляла тебя вон. Раньше или позже.

— Каждая? — спросила Доната, которую это открытие позабавило.

— Их всего две и было-то! — Тобиас вскочил. — Но от Изабеллы я ушел по своей воле, потому что не мог терпеть ее неаккуратности.

— Только не пытайся нас провести, — ответил брат, — ни один мужчина не бросит женщину лишь потому, что она неаккуратна; определенно не бросит, пока не найдет себе другого пристанища.

— Как бы это ни было на самом деле, оставим прошлое в покое, — предложила Доната. — Лучше попытайся понять, Тобиас, что я хочу тебе только добра. Если ты останешься здесь, то в один прекрасный день почувствуешь себя запертым в золотой клетке. А я не хочу, чтобы ты меня покидал именно из-за этого.

— Потому-то и выбрасываешь вон?

Доната устала спорить.

— Говори, что хочешь. Во всяком случае, я настаиваю на том, чтобы ты занял эту квартиру.

— И совершенно правильно делаете, дорогая госпожа Бек. Тобиас, дитя ты человеческое, стань же, наконец, взрослым!

Тобиас взглянул на брата.

— Пусть даже ты на пару лет старше меня, но из нас двоих я — человек более зрелый. Ты сидишь в своей крошечной будке, разыгрываешь из себя великого интеллектуала и не подпускаешь к себе ни одну женщину. В противоположность мне, ты боишься всякой прочной связи. — Он в бешенстве бросил щипцы на пол перед камином. — Я давно хотел тебе об этом сказать.

Доната подняла щипцы и повесила их на стойку из кованого железа.

— Ну теперь с меня хватит. Поезжай сейчас же на улицу Верингерштрассе и подпиши договор. Я твердо обещала господину Грундерту, что ты занимаешь квартиру на предложенных им условиях. Иначе она давно бы уже от нас уплыла. Залог заплачу я. Позже можешь отдать мне эти деньги, если, конечно, заработаешь.

Себастиан встал и поклонился.

— Видимо, мы должны просить у вас прощения, госпожа Бек.

— Вовсе нет. Но если у вас от этого улучшится настроение, то ради Бога. Не возражаю.

Когда братья ушли, Доната составила использованную посуду на поднос и отнесла на лифт. Потом подкинула полено в камин и села перед ним на корточки, чувствуя себя очень одинокой. Сильвия все больше от нее отдалялась, вот и сегодня куда-то ушла: она теперь встречалась с детьми где-то в городе. Видимо, пройдет не слишком много времени, и она найдет себе другое пристанище.

Но скучала Доната, конечно же, не по сестре. Наверное, никто не проявил бы меньшего понимания возникшей ситуации, никто не был бы более скупым на утешение, чем Сильвия.

Печалилась же она лишь потому, что не было с ней Тобиаса. Как хорошо было всегда ощущать его рядом. Все проведенные с ним ночные часы, совместные утренние трапезы, его шутки и его нежность — нет, это еще не окончательно утеряно, еще будут встречи. Но устраивать их будет куда труднее.

Сама бы она никогда не возражала, чтобы он оставался жить у нее в доме, сколько ему заблагорассудится. Он никогда ее не стеснял, она наслаждалась его присутствием.

Отослала же она его только ради него самого. Но боль была глубже, чем она ожидала. Она принесла ему жертву, и больно было, что он этого не уразумел.

Отъезд Тобиаса прошел вполне буднично. Вечером он собрал свои вещи, Доната при этом не присутствовала.

Госпожа Ковальски ему помогала и следила, чтобы он ничего не забыл.

Доната сидела одна в комнате для завтраков, когда он зашел проститься. Слушать музыку ей не хотелось, не разводила она и огня в камине, очень стараясь не предаваться сентиментальности.

— Значит, до завтра, — приветливо промолвила она, поднимая глаза от книги при его появлении.

— Да, значит, до завтра, — ответил он, стоя неподвижно.

— Может быть, подбросить тебя до места?

— Нет, не надо. Возьму такси.

— Мог бы позвонить брату, он бы тебя отвез.

— Зачем? Я уже не ребенок.

Больше она выдержать не могла. Оставив книгу, встала и подошла к нему.

— Не грусти, Котик мой. — Она обняла его. — Это ведь не расставание насовсем.

Он, словно окаменев, не отвечал на ее ласку.

— Не расставание? Тогда что же?

— Просто изменение в образе жизни. Для твоей пользы.

— Нет. Ты знаешь, что я этого не хотел.

— И все же это ради тебя.

Он схватил ее руки и отстранил от себя.

— Когда же, наконец, до тебя дойдет, что я сам знаю, где мне лучше? — Потом повернулся и пошел прочь.

У нее на глаза навернулись слезы. Она чуть не позвала его назад. Ну почему она должна так мучить и себя, и его? Но ответ был более чем ясен. Она не тот человек, который способен перешагнуть через любые условности. Своим успехом Доната обязана не в последнюю очередь самодисциплине. Отказаться от этого значило бы по собственной вине скатиться в пропасть, а этого она не хотела и не могла допустить. Она ощущала себя ответственной за Тобиаса. У него должна быть возможность вести такую жизнь, какая соответствует его годам.

Доната невольно расправила плечи. Конечно, сейчас ей больно, но она это преодолеет. Силы для этого есть.

Чем ей заняться сейчас? Ложиться спать еще рано. Книга, в которой она пыталась найти утешение, в сущности не очень интересна. Смотреть телевизор тоже не хочется. А если поставить одну из любимых пластинок, то слез не сдержать. Обычно вечера проходили в разговорах с Тобиасом. А что же она делала в эти часы до того, как он вошел в ее жизнь? Она не могла вспомнить. Ей самой это показалось странным, но она действительно забыла.

В таком подавленном настроении застала ее Сильвия, вернувшаяся домой с затянувшегося послеобеденного бриджа. Она внесла с собой атмосферу табачного дыма и туалетной воды.

— Ушел? — вскрикнула она. Доната только кивнула.

— Слава Богу! Это ты хорошо сделала, Доната. Теперь, наконец, может вновь наступить мир.

Доната молчала.

— Ну, что это ты куксишься? Только не говори, что тебе жалко было его отпускать!

— Для меня это не просто.

— Ах, пустяки! Это тебе только сейчас так кажется. Минутку, я только притащу нам что-нибудь глотнуть.

Она выбежала из комнаты и вскоре вернулась с уже початой бутылкой виски и маленьким серебряным сосудом, наполненным кубиками льда.

Доната совершенно механически поставила за это время на стол две стопки.

Сильвия кинула в них по паре льдинок, налила виски и уселась в кресло. Потом схватила блок дистанционного управления телевизором и стала нажимать одну кнопку за другой, меняя каналы, чтобы найти программу по вкусу.

— Прошу тебя, не надо, — произнесла Доната. — Что не надо?

— Я не хочу смотреть телепередачу.

Сильвия выключила телевизор.

— Я тоже обойдусь, так даже лучше.

Вытащив из своей дамской сумки пачку сигарет, она протянула ее сестре. Доната достала сигарету, а Сильвия поднесла ей и себе зажигалку.

— Финальная сцена расставания была трогательной?

— Это как посмотреть.

— Ну, не будь же такой мрачной! Я думала, мы с тобой поболтаем всласть.

Чтобы не обижать сестру, Доната не сказала ей, что предпочла бы сейчас побыть в одиночестве. Впрочем, она даже не была уверена в том, что действительно этого хочет. Она просто не знала, как ей быть.