— Впрочем, интересно ли тебе все это вообще? — прервала она себя.

Он широко раскрыл свои запавшие глаза.

— Мне интересно все, что касается тебя. А как вы относились друг к другу в детстве?

— Она ведь значительно старше меня. Впрочем, с годами это, кажется, сглаживается.

— Она тебя баловала? Проявляла материнское внимание?

— Наоборот. Она меня донимала, как только могла. Исподтишка, конечно. Родители, наверное, никогда этого не замечали.

— Ревновала тебя?

— Да. Потому что я была любимицей отца. Она и сейчас меня в этом упрекает.

— Но ты ведь в этом не виновата. Значит, она просто не сумела занять уголок в его сердце.

— Она считает, что я ее оттуда вытеснила. Знаешь, я думаю, получилось это так. Мама меня рожать не хотела, я ведь последыш. Ей в момент моего рождения было уже под сорок. Но отец настоял на том, чтобы я появилась на свет. И, помня об этом, заботился обо мне больше, чем это обычно свойственно отцам. Он хотел видеть во мне нечто особенное, чтобы оправдаться перед самим собой.

— Ты и есть нечто особенное, Доната.

— И он же выбрал мне имя.

— «Доната» это ведь значит «Дарёная», «Дар небес». Расскажи мне еще о себе.

Вот так получилось, что она долго просидела у его постели, перебирая полузабытые моменты детства, и почти упустила из виду, что давно пора навестить Сильвию. Только заметив, что его вопросы иссякли и он действительно утомлен, она оставила его одного.

В архитектурном офисе Донаты разговоры о Тобиасе Мюллере прекратились. Распространилось известие, что он на больничном листе, а поскольку никто, кроме Донаты, не имел с ним никакой личной связи, то о нем и думать забыли. Доната и Артур Штольце раскланивались вежливо и вели себя чрезвычайно предупредительно.

Дела было много. Наряду с поселком «Меркатор» приходилось опекать еще пять строительных площадок, к этому добавлялись разработки и проекты для подачи на конкурсы, а также по новым заказам. Доната с головой ушла в работу. Только к вечеру ей становилось беспокойно. Больше чем когда-либо, ее тянуло домой, а ведь приходилось оставаться до тех пор, пока будет сделано все, намеченное на этот день.

Добравшись до дома, она здоровалась с сестрой, принимала душ и, взяв в руки стакан вина, шла к Тобиасу. Она понимала, что Сильвия, видимо, чувствует себя отодвинутой на задний план, но считала, что избежать этого невозможно.

— Не сердись на меня, — каждый раз повторяла она, — но я должна позаботиться о нашем госте.

Сильвия только пожимала плечами, иногда еще бросала:

— Ты не обязана составлять мне компанию.

— Да-да, знаю, но я ведь охотно провожу время с тобой. Только в данный момент гость имеет приоритет. Это ведь лишь временно.

На самом же деле, даже оставляя в стороне ее влюбленность в Тобиаса, она ценила свое пребывание в его обществе гораздо выше, чем в обществе сестры. Она могла ему рассказывать о делах в офисе и на стройплощадках, чем сестра никогда не интересовалась. Он не только умел слушать, но и задавал толковые вопросы и делал верные выводы. Они беседовали оживленно и возбужденно, и обычно после этого было уже поздно заглядывать к Сильвии.

Тобиасу с каждым днем становилось все лучше, так что он начал скучать в стенах своей больничной комнаты и попросил все же принести ему транзисторный приемник. Музыка и прочий шум уже не вызывали у него головной боли. Госпожа Ковальски снабжала его книгами, и он постепенно перечитывал библиотеку Донаты.

Когда Доната в следующую пятницу пришла домой, он ожидал ее с книгой в руках, сидя в маленьком кресле, в надетом поверх пижамы домашнем халате.

— Ой, Тобиас, — воскликнула она, — тебе же надо лежать в постели!

Он обнял ее за талию и посадил к себе на колени.

— С тобой!

Доната с трудом удержала в равновесии свой стакан с вином и отпила глоток.

— Пусти же меня! — попросила она и сама заметила, что звучит это не очень решительно.

— Сегодня не пущу. Ты ведь еще не знаешь, что произошло.

Она, не сходя с его колен, положила свободную руку ему на шею.

— Так что же?

— Я помыл себе голову.

Она поворошила его каштановые кудри.

— Браво!

— Ты не представляешь себе, какое я испытал облегчение.

— Представляю, Тобиас.

— И я два часа был на ногах. Госпожа Ковальски может подтвердить.

— Я и так тебе верю.

— Я уже почти здоров, Доната. — Он начал теребить поясок ее зеленого бархатного домашнего халата.

Она слегка хлопнула его по руке.

— Вот именно, «почти».

И вдруг почувствовала, что ее ягодицы упираются во что-то твердое. Твердое, и горячее, и очень живое. Глаза у нее расширились.

Тобиас поцеловал ее в шею и пробормотал в ухо:

— Доната, ты сама не знаешь, какая ты. Я тут лежу целыми днями и думаю только о тебе. Иногда мне кажется, что я вот-вот лопну… или сойду с ума.

— С твоей стороны нечестно…

— Конечно, нечестно — так долго ждать тебя напрасно. — Он взял из ее руки стакан и отставил подальше. Его губы, теперь уже не болезненные, а гладкие и мягкие, встретились с ее губами. Их языки соприкоснулись, а его руки стянули с ее плеч домашний халат.

«Ох, и ловкий же искуситель», успела подумать она и тут же, отказавшись от всякого дальнейшего сопротивления, полетела в омут своей страсти. Потом они лежали в его постели обнаженные, тесно прижавшись друг к другу. Придя в себя, она встала и только теперь замкнула дверь. «Как обнимет милый друг, тут уж думать недосуг», — пронеслось у нее в голове, и она невольно рассмеялась сама над собой.

Теперь, положив голову ему на плечо, а руку — на грудь, Доната думала: это — лучшее, что может быть в ее жизни, блаженствовать, лежа в его объятиях. До сих пор она запрещала себе впадать в экстаз, ведь поддаться такому чувству было для нее равносильно потере контроля над собой, а, значит, превращению в нечто обезличенное. Но, лежа рядом с ним, она, кажется, нашла путь возвращения к любви. Или еще не совсем? Доната больше не чувствовала себя умной, уверенной в себе, расчетливой женщиной в самом творческом возрасте. Рядом с ним, таким большим и сильным, она будто превратилась в девчонку, очень молодую и очень уязвимую, и все же полную доверия к любимому.

Она искала слова, чтобы объяснить ему все это, взвешивая, однако, правильно ли будет полностью раскрыться перед ним. А вдруг ему все это покажется смешным…

— Я люблю тебя, Кошечка ты моя, — прошептал он. Она с любопытством повернула голову, чтобы увидеть его профиль.

— Так ты меня еще ни разу не называл.

— Мысленно уже сколько раз называл. Ты со своими пронзительно-зелеными глазами и короткими шелковыми волосами всегда казалась мне кошечкой. Кошечкой, которая устроилась у меня на коленях.

Ее глубоко тронуло, что его ощущения похожи на ее собственные.

— Больше всего на свете мне хотелось бы сейчас помурлыкать.

— Так попробуй, Кошечка! Я уверен, что у тебя получится.

Дверная ручка задвигалась. Но они взглянули на дверь лишь после того, как услышали за нею шорох. Доната быстро приложила пальцы к его губам.

Они еще подождали, но на этом все и кончилось.

— Кто бы это мог быть? — прошептала Доната.

— Твоя сестра.

— Ты уверен?

— Кто же еще? Госпожа Ковальски стучится, прежде чем войти.

— Но Сильвия? Что это ей пришло в голову?

— Она иногда навещает меня, если ей скучно. — Он поцеловал кончики пальцев Донаты. — Кажется, ее общественные обязанности не так уж изнурительны.

— Но она ведь должна знать, что я у тебя.

— Потому и пришла.

— Она шпионит за мной, что ли?

— Ну, столь сурово я бы это не оценивал.

— Мне очень, очень неприятно, Тобиас.

— А мне ничего. Меня уже тошнит от нашей вечной игры в прятки.

Доната была близка к тому, чтобы рассказать ему о столкновении со Штольце. Но потом ей показалось, что время для этого еще не настало.

Она и сама еще окончательно не решила, как будет реагировать на требование Штольце.