— Почему бы тебе здесь не закурить? Мне это не помешает.

— В комнате больного курить не полагается.

— Ну, значит, ты все же можешь себе представить, что мы проведем ночь вместе?

— Ведь я только что тебе именно это и сказала.

— Разговоров мало, Доната.

— Не можем же мы быть вместе круглые сутки.

— Почему бы и нет?

— Потому что я этого не выдержу. — Доната в этот момент с удовольствием бы закурила и рассердилась на себя за это желание. — Видишь ли, дорогуша, у мужа и у меня всегда были отдельные спальни, а в течение дня каждый занимался своим делом.

— Да, но ведь это был именно муж. Он знал, что ты всегда принадлежишь ему… — Тут Тобиас сам посчитал сказанное слишком категоричным и поправил себя: — Что вы оба принадлежите друг другу.

— Да, видимо, так оно и было, — равнодушно согласилась Доната.

— А я вот никогда не знаю, можем ли мы быть вместе, — посетовал он.

— Быть может, в этом и состоит вся прелесть наших отношений. Но сейчас, прошу тебя, прекрати дискуссию и жуй!

— У меня нет аппетита.

— Тогда придется вычеркнуть из программы следующих дней нашу совместную трапезу.

— Доната, я…

— А теперь возьми себя в руки! Уж этот-то кусок бутерброда, с аппетитом или без оного, ты проглотить сможешь. — Она осознала, что впадает в тот самый тон, которого хотела избежать. — Намазать тебе на него чуточку меда? — спросила она более сердечно.

Он кивнул.

Госпожа Ковальски разрезала заранее его бутерброд на небольшие кусочки. Теперь Доната мазанула на каждый из них по маленькой порции меда и стала один за другим совать ему в рот.

— Вот и получилось, — удовлетворенно заметила она. Он запил последний кусок глотком чая.

— Это потому, что ты меня кормишь.

«Не веди себя как маленький», — хотелось ей заметить в наставительном тоне, но вместо этого она произнесла:

— Тогда придется мне, видимо, и в обед покормить тебя супом с ложечки. Госпожа Ковальски приготовит сегодня совершенно изумительный мясной бульон специально для тебя.

— Она от тебя просто без ума.

— Надеюсь, что это действительно так. Люди, тебя обслуживающие, должны хоть чуточку тебя и любить тоже. Разве не так? Иначе это было бы ужасно. Чего бы ты хотел сейчас? Может быть, принести тебе радиоприемник? Или, если хочешь, телевизор?

— Нет, спасибо… — Он запнулся.

— Говори же!

— Когда ребенком я болел и должен был лежать в постели, мама обычно мне что-нибудь читала.

Доната засмеялась.

— А когда ты поправлялся, то она играла с тобой в «Не сердись, человечек»[6], так?

— Откуда ты знаешь?

— Так ведь поступают все любящие матери. Моя в том числе. — «Но я-то тебе не мать, — подумала она, — и роль матери играть не собираюсь!»— А что, Г. Липперт тоже так поступала?

— Гундель? Я у нее ни разу не болел. А то бы она тоже не стала обо мне беспокоиться, — заметил он. — Это не в ее духе.

— А что же в ее духе?

— Она — молодая девчонка. Эгоистичная. И уже основательно потрепанная.

— Не очень-то лестная характеристика, — произнесла Доната укоризненно, но ощущая, что его слова ей приятны.

— Да, но, когда влюбляешься, таких вещей сразу-то не замечаешь.

Доната промолчала.

— Разве с тобой такого не случалось? — допытывался он. — Что сначала влюбилась и только позднее поняла, что он твоей любви не стоит?

Она задумалась и мысленно перебрала свои влюбленности одну за другой.

— Нет, — решила она, — бывали конфликты, отчуждение и разрыв. Но каждый был достоин моей любви. — После короткой паузы она добавила: — Их было не так много, как ты, наверное, думаешь.

Она встала и собрала посуду.

— Ну сколько же? Скажи мне, — попросил он.

— Не скажу.

Он схватил ее за руку.

— Почему?

— Потому что тебя это не касается, дорогой мой. Я ведь не задаю тебе нескромных вопросов.

— Вопросов нескромных не бывает. Таковыми могут быть только ответы.

— Потому-то я тебе и не отвечу. — Она вдруг воззрилась на него: — Но ведь этот афоризм не ты выдумал? Где-нибудь вычитал?

— Ты права. У Оскара Уайлда.

— Ты у меня этакий маленький острых слов чеканщик. Ну, а теперь все же отпусти меня!

Однако он еще крепче сжал ее руку.

— А что ты собираешься делать?

— Поставлю поднос в коридор около двери, чтобы госпожа Ковальски тебя не беспокоила, когда будет убирать. Проплыву круг в бассейне, надеюсь, ты не будешь возражать. Потом оденусь.

Он отпустил ее руку.

— А когда появишься у меня снова?

— Не позднее чем твой супчик. Я ведь тебе обещала. Она прочитала в его глазах разочарование, но решение свое менять не собиралась.

— А что мне до этого делать?

— Отдыхай, дорогуша! Сам подумай, ты ведь лежишь здесь, чтобы выздороветь. Сказать, чтобы тебе принесли радиоприемник?

— Нет, спасибо.

— Как хочешь. — Она подвернула ножки складного столика под крышку, послала Тобиасу воздушный поцелуй, нажала локтем на ручку двери и вышла из комнаты.

Вопреки опасениям Донаты уик-энд прошел вполне миролюбиво. Тобиас был, правда, чуточку капризен, но в основном спал или дремал в одиночестве. Она время от времени заглядывала к нему, и он часто даже не замечал ее присутствия.

Себастиан о себе знать не давал.

В воскресный вечер Доната предложила сестре вместе навестить Тобиаса.

— Надеюсь, ты не ожидаешь, что я стану за ним ухаживать? — спросила Сильвия, высоко вздернув брови.

— Нет, вовсе нет. Уход за ним ты можешь полностью предоставить госпоже Ковальски.

— Иначе я бы посчитала твои требования чрезмерными.

— Разумеется, — согласилась Доната, — но я все же хочу тебя с ним познакомить. Должна же ты знать, кто живет в одном доме с тобой.

— Ну ладно, раз ты настаиваешь.

Доната еще раз убедилась, как все же тяжко иметь дело с сестрой. Сильвия определенно обиделась бы, если бы Доната не сочла нужным познакомить ее с Тобиасом. А теперь она вела себя так, словно приносит жертву, посещая его.

Температура у пациента вновь поднялась; его щеки покраснели, глаза блестели лихорадочно. Тобиаса помыли и приготовили ко сну. Но волосы его бриолином не смазали и не пригладили, а на подбородке и щеках показалась быстро прорастающая борода.

Он сидел на постели прямо, опираясь на окружающие его подушки, когда вошла Доната.

— Доната! Я так ждал тебя, — вымолвил он с легким упреком.

Она на это не ответила, а впустила в комнату Сильвию и подтолкнула ее вперед.

— Итак, вот он, гость нашего дома, Сильвия. Дипломированный архитектор Тобиас Мюллер.

Сильвия ему руки не протянула, но все же ответила на его обаятельную улыбку.

— Госпожа Сильвия Мюнзингер, — продолжала знакомство Доната, — моя сестра. Она тоже живет здесь, но тебе едва ли придется ее часто видеть, пока ты не поднимешься на ноги. Она очень занята. — Доната и сама удивилась, как легко слетела с ее уст эта беспардонная ложь.

— Вы работаете, госпожа Мюнзингер? — спросил Тобиас, чтобы начать разговор.

— Профессионально нет. Но у меня масса общественных обязанностей.

— Ах, вот как, — безучастно пробормотал Тобиас. Сильвия потянула носом. В воздухе висел аромат терпкой туалетной воды, который, однако, не мог перебить запаха болезни и лекарств.

— Видимо, — спросила она, — курить здесь не следует?

— Ну почему же? Конечно, можно, — отвечал Тобиас.

— Нет, Сильвия, лучше не надо, — возразила Доната.

— Тогда я лучше удалюсь.

— Но ты, Доната, посидишь еще со мной? — спросил он почти умоляюще.

— Ну, тогда доброй ночи, — произнесла Сильвия, направляясь к выходу.

— Я позже приду к тебе. На рюмку виски или на стакан вина. — Доната подтащила к кровати маленькое кресло.

— Я и не знал, что у тебя есть сестра, — заметил Тобиас, когда они остались вдвоем.

Доната рассказала ему о разводе Сильвии с мужем, о ее детях, о своих отношениях с сестрой.