14
- Как ты думаешь, что с нами будет?
- Не знаю. Ты боишься, что с нами случится все самое ужасное?
- Я боюсь, что не пойму о тебе что-то очень важное. Мне кажется, я понимаю, что ты такое, мне кажется, еще секунда, и я пойму, почему тебе больно, когда тебе больно, и что ты чувствуешь, и как видишь мир, и что с тобой было раньше, когда я не знал тебя. Но ты опять ускользаешь, и я совсем перестаю понимать. Как в первый день, когда мы только познакомились. В первый вечер.
- В первую ночь, говори точнее.
- Я боюсь, что потеряю тебя раньше, чем успею узнать. И когда у меня будут спрашивать, каким ты был, и когда я сам у себя буду спрашивать, что такое ты был, что ты был за человек, я не сумею ответить. Как будто прожил столько лет неизвестно с кем. Ты чувствуешь то же самое?
- Нет. Если меня спросят, я сумею объяснить, что ты за существо, но я надеюсь, мне не придется отвечать на такие вопросы. В этом есть что-то предательское, что-то нескромное. Я согласен говорить о себе, но не о других, и я согласен, чтобы ты говорил о себе, но не обо мне. Впрочем, лучше вообще молчи.
Ладонь лежала не на затылке и не на груди, на губах, прерывая, пресекая речь: лучше молчи, Константин, успеешь еще наговориться вдоволь, когда я исчезну. Но когда он исчез, стало не до разговоров: обойдемся без Константина, кем он был Эрику, только другом, а есть друзья поближе и посимпатичней, с ними и побеседовать о покойном, а Константин пусть отмалчивается и отворачивается, сам же признался, что ничего в Эрике не понимал. И о чем его спрашивать, если он разбит и раздавлен, окончательно сломлен, и зачем его мучить, бедняжку, он мечтал о неизвестном будущем и домечтался, и онемел от горя, не подходите к нему, не трогайте, не надо ему мешать, он все равно ничего не скажет, ничего, он пытается осмыслить то, что случилось с ним, хотя это невозможно осмыслить, только принять целиком, проглотить ком и камень или сперму, на вкус - как уксус, ну что ж, ему не привыкать, не в первый раз он глотает. С Константином теперь очень трудно, признавались вполголоса окружающие, полуокружающие, вставшие подковою за его спиной, да, очень трудно, никогда не знаешь, где он сорвется, и тем более не знаешь, как его успокоить, у него что-то с психикой, он на все реагирует чересчур остро, и это дурно кончится, вот увидите, это кончится судом и скандалом, и потом нам всем будет стыдно об этом вспоминать.
Впрочем, все это было гораздо позже, после Эрика, а пока он поцеловал живую Эрикову ладонь и снял со своих губ (повторялся однажды подсмотренный жест, смесь дрессировки и ласки), и заговорил снова - не о себе, не об Эрике, а о пустяках, о ничтожных и прекрасных вещах, о паре остроносых туфель, о духах и о джинсах, о снеге, о музыке, и еще о балете, но о балете меньше всего. Когда перережут телефонные провода, пророчил кто-то, и перестанет работать почта, погаснет электричество и надвинется зима, вот тогда мы и будем ходить в гости и при свечах беседовать именно о балете, о самом хрупком и эфемерном из всех искусств, хорошо бы не только беседовать, но и танцевать, да в холоде и при свечах не очень-то потанцуешь. А до тех пор куда спешить, мало ли других тем, трудно вам, что ли, поиграть немножко в нормальных людей? Нет, нетрудно, они столько и стольких переиграли, что могли изобразить кого угодно, заказывайте, покажем вам и нормального, и разумного, и доброго, и приятного собеседника из тех, что не кусаются и не рычат, вздыбив шерсть на загривке, не напиваются до изумления и не рассказывают анекдоты о вас вам же в лицо. Но если вам не понравится - мы не виноваты, драматическо-мимикрические способности велики, но не абсолютны, есть какие-то пределы, неудавшиеся двухмерные роли, один оступится, другой сфальшивит, и все рассыплется, и вместо цивилизованных хозяевогостей вы получите парочку балетных сумасшедших, окутанных голубым дымом, и закашляетесь, вспомнив о своей аллергии, и немедленно раззнакомитесь с ними.
Но в этот раз не Эрик, а Константин признался смущенно: наверно, тебе со мной очень трудно жить, я невыносим, - и услышал в ответ вежливое и беспощадное: да ведь мы и не живем вместе, ты позабыл. Повернись все иначе - и они бы съехались снова через несколько лет, объединив дома, но не счета, и попробовали бы сделаться официальною парой, чтоб на вопросы: "Как, вы снова сошлись?" - отвечать с восхитительною рассеянностью: "Да мы, кажется, и не расставались", а там, глядишь, и зарегистрировать отношения, они оба совсем немного не дотянули, не додышали до первых браков, гражданских партнерств. Но как легко, как сладко воображать, что осенью восемьдесят девятого, через три с половиной года после смерти Эрика, через несколько месяцев после смерти Константина, они - вовсе не умершие, это кто-то ошибся дважды, - обсуждали закон о registreret partnerskab и прикидывали в шутку, не пожениться ли им, не заключить ли союз на веки вечные, пока развод не разлучит их. Нельзя усыновлять детей? ну ладно, обойдемся без детей; нельзя венчаться в церкви? не очень-то и хотелось, странно венчаться тем, кто верит мало и плохо, чтоб не сказать - совсем не верит; что еще нужно? чтоб хоть один был гражданином Дании и постоянно проживал в стране? а вот с этим сложнее, не переехать ли нам обратно в Данию, Константин, притворившись, будто мы там жили почти без перерыва, просто стеснялись и прятались, а теперь вылезли из подполья, из шкафа, с другого полушария? Можно и притвориться, да боюсь, нам не поверят, и кроме того, что толку в этом законе и в этом союзе, нет, толк есть, но не для нас, меня и так пустят к тебе в больницу, когда ты будешь умирать, меня уже пустили, а больше мне ничего и не нужно, ни твоего имущества, ни твоих денег, мне нужен ты, но к сожалению, тут все законы бессильны, и я тебя не удержу, Эрик, я знаю, что мы оба мертвы и никогда не найдем друг друга.
- Если с нами должно случиться что-то ужасное, я надеюсь, я до этого не доживу.
- Доживешь, куда ты денешься.
- Тогда не переживу.
- Переживешь, - безжалостно отозвался Эрик. - Ты крепче, чем ты думаешь.
А теперь закрой рот и не спрашивай: "Крепче тебя?", - не продолжай этот разговор. Им ли мериться крепостью, они оба были хрупки и ужасно уязвимы, беззащитны перед простудами, травмами, депрессиями и бессонницами, и оба справлялись с болью, как умели: запить ее, заслушать музыкой, забродить, затанцевать, и если все это не помогало, тогда, не раньше, они брались за сильные средства, химические, отпускаемые по рецепту. Вы должны заботиться об Эрике, говорили Константину, и он повторял с поправкою: я должен заботиться об Эрике, если Эрик мне позволит, в допустимых, в недопустимых пределах; он умел казаться здоровым, не прячась за слишком свободной одеждой: я не тощий, я жилистый, мои руки не тоньше, чем у Эрика, не впаивайте мне недоедание, я прекрасно ем, кто сказал, что я голодаю, это видимость, говорят вам, я совершенно здоров, просто у меня такое сложение, телосложение, - и Эрик в хорошем настроении добавлял: теловычитание. Чудная вы парочка, неофициальная парочка, Эрик и Константин: плоскости и острые углы, резкие линии, никакого объема, вы сами, не ваши роли, почти двухмерные, надмирные и неотмирные (не о вас ли сказано: "человеческие дети среди крокодилов"), немножко сумасшедшие, а все-таки земные, поэтому и чувствуете себя прекрасно в этом мире - без "над-" и "неот-", попросту без "нет", - или не прекрасно, иногда и отвратительно, но не так, чтобы бросать все и ударяться в бега: куда угодно, но подальше отсюда. Лично я, уверял Эрик, вообще устал от перемещений, я старею, и я давно понял, что подальше отсюда не лучше, чем здесь, и не хуже, слава богу, но не стоит затраченных сил, мне надоели гостиницы и съемные квартиры, постоянные гастроли, довольно, я живу тут и не собираюсь переезжать, мне хорошо; он умолкал, и тогда вступал Константин, как в срепетированном дуэте: а мне нравится путешествовать, я хочу в Австралию ("потискать коал", вставлял Эрик), в Южную Америку ("ему мало одного раза, он хочет научиться танцевать настоящую конгу"), в Японию ("вот уж где ему делать нечего, но попробуйте ему это втолковать"), а еще в Сингапур, в Россию, в Люксембург и на Мадагаскар ("в Люксембург - потому что там красивое мягкое "лю" и каменное "бург", он без ума от таких сочетаний"), это очень здорово - уезжать, а потом возвращаться домой ("с кучей барахла, которое некуда ставить"), все приводить в порядок, выпалывать сорняки в саду, вытирать пыль, работать, я всегда чувствую, что безумно соскучился по студии, по классам, по танцовщикам, я страшно радуюсь, когда вижу их снова, а на Эрика не обращайте внимания, он вечно брюзжит и вредничает, и не верит, что я тоже скучаю без него, не верит, что никогда бы не смог уехать навсегда - именно из-за него, не смог бы с ним расстаться.
