Эти «особые поселения» — «токусю бураку» — существуют в XIX веке, как и в XVII. В настоящее время число их превышает пять тысяч. Самих же эта насчитывается около трех миллионов человек.

И в наши дни, как и в средние века, эта обособлены профессионально. За исключением некоторой части (на юго-западе), занимающейся земледелием, подавляющее большинство ограничивается профессиями, которые сохранились за эта со времен средневековья. Но и это становится все трудней. Мелкие кустарные промыслы капитализируются все больше и больше. Кожевенное дело переходит на фабрики, плетенье — в промышленные артели, на крупные бойни берут любых наемных рабочих. Прежние занятия эта переходят в другие руки, к новым эта не допускают. Таким образом, экономически эта обречены на нищету.

Положение эта, материально бедствующих, культурно отсталых, в повседневной жизни притесняемых, ко второму десятилетию текущего века стало настолько тяжелым, что даже «сверху» нельзя было оставить его без внимания. Тем более, что эта не раз напоминали о себе волнениями. Возникло даже «додзйо-уидо» — «движение сочувствия», старания которого фактически сводились к частичным реформам «особых поселении». Это худосочное движение распалось, не добившись сколько-нибудь ощутимых успехов, но в 1921 году на смену ему возникло движение самих эта — «суйхэй-уидо» — «уравнительное движение». Только с развитием общего японского рабочего движения эта осознали, что в силу существующих жестких профессиональных рамок они являются не только сословной, но и экономя» чески обособленной группой. Возможность обогащения, которую дает капитализм для отдельных эта, на что охотно указывают буржуазные экономисты, ни в коей мере не разрешает проблемы существования всей касты в целом. Движение суйхэй, ближайшими целями которого было осуществление фактического равноправия, а также экономическая помощь эта (кооперирование, создание производственных артелей и т. п.), показало, что полного равноправия и повышения экономического благосостояния эта можно добиться, только борясь в одних рядах с японским пролетариатом. Практически эта и раньше активно участвовали в отдельных вспышках народного недовольства. Даже учитывая, что правительство с умыслом обрушивало па них большую тяжесть репрессий, нельзя отрицать серьезного участия эта хотя бы в известных «рисовых волнениях» 1918 годе» «Суйхэй-ундо» пробудило и организовало революционные устремления в среде этой касты. И хотя эти устремления не были лишены мелкобуржуазного характера, поскольку каста эта состоит главным образом из ремесленников-кустарей, мелких собственников и т. п., всё же большая часть организаций суйхэй в 20-х годах связала себя, с рабочим движением, притом именно с его левым крылом. Однако в годы реакции, то есть в 30-х годах, это движение заглохло.

И вот через тридцать лет после зарождения «суйхэй-ундо» в нынешней послевоенной Японии эта по-прежнему живут на

положении

отверженных. Поэт Такаити Минору в 1952 году писал:

В 1906 году, когда вышел «Нарушенный завет», не только движении «суйхэй-ундо» не было в помине, но и рабочее движение развёртывалось еще очень слабо. Нет ничего удивительного, что Тосон подошел к этой проблеме в духе тех либерально-демократических идей, которые одушевляли движение «хеймин-ундо». Проблема эта в романс разрешается в рамках индивидуальной судьбы, в психологическом плане. Она трактуется в духе гуманизма, как задача восстановления попранного достоинства личности, как утверждение ценности человеческой личности независимо от сословных и социальных ограничений.

Однако общественная проблематика «Нарушенного завета» не ограничивается этой, так сказать на виду лежащей, проблемой эта. В романе имеется еще одна, не менее важная, сторона. Выше упоминалось, что «Нарушенный завет» отразил разочарование прогрессивной интеллигенции в буржуазной действительности. Этот

роман

наглядно рисует, как быстро японская буржуазия, придя

к власти

растеряла те прогрессивные устремления, которые ей были

свой

ственны в период самой революции Мэндзи. В этом отношении наиболее показателен образ кандидата в члены парламента

Такаянаги.

Образ Такаянаги дан Тосоном не изолированно. Внимательный читатель заметит, что все персонажи, которые имеют хоть какое-нибудь касательство к правящему аппарату — члены городского управления, директор школы, школьный инспектор и даже племянник инспектора, — неизменно обрисованы автором с отрицательной стороны. Так показано и духовенство в лице как будто лучшего представители своей среды — настоятеля храма Рэнгэдзи. Тосон почти пародийно излагает его проповедь, а позже раскрывает и подлинный моральный облик этого духовного пастыря — сластолюбца, готового совратить даже свою приемную дочь. Устами его жены автор добавляет, что порок среди духовенства — не редкость. И наоборот, с неизменной симпатией рисует Тосон образы простых трудовых людей — учителя Гинноскэ, адвоката Итимура, крестьянина Огосаку, из милости воспитанной в семье настоятеля храма юной о-Сио, се отца, дряхлого учителя Кэйносина, представителя уходящего со сцены сословия — самурайства, и даже забитого монастырского звонаря Сйота. В центре романа поставлены фигуры двух эта — два контрастных образа: Усимацу, подчиняющегося общественной несправедливости, пытающегося избежать последствий своего происхождения путем обмана, и Рэнтаро, смело вступающего в борьбу с этой несправедливостью и трагически гибнущего в борьбе, но своей гибелью пробуждающего человеческое достоинство в Усимацу. Образ Рэнтаро является наиболее ярким воплощением прогрессивных идей, воодушевляющих автора «Нарушенного завета».

Нельзя, однако, не заметить, что некоторые узловые сюжетные моменты романа ослабляют яркость художественного воплощение лежащей в его основе идеи. Объективное значение признания Усимацу было б куда больше, если б Усимацу сделал сто в обстановке полного благополучия; даже моральная ценность его несколько умаляется подозрениями Усимацу, что его происхождение больше не тайна для других. Ослабляет остроту проблемы

и

внешне благополучная развязка. Тот как будто благоприятный поворот судьбы Усимацу, которым автор завершает роман, на самом деле

индивидуаль

но — призрачный выход, а социально — не выход вообще. Эмиграция не есть разрешение никакой социальной проблемы. На

случайно

сти основано устройство судьбы о-Сио. Но большее значение, чем эти сюжетные моменты, имеет нарисованная на последних страницах романа картина того, как никто из чистых сердцем трудовых людей не изменил своего доброго отношения к Усимацу, узнав, что он эта, как не изменили своего отношения к нему дети. Можно сказать, что отношение к Усимацу — самый яркий признак, по которому образы романа определяются как положительные или отрицательные. И в этом также отчетливо проявились прогрессивные устремления его автора.