Юсуфзай хотел что-то сказать, вероятно, очередную яз­вительную тираду, даже открыл рот, но вдруг захлопнул его,

словно что-то помешало произнести заготовленные слова.

Досада, беспомощность, злоба и сострадание — все эти чув­ства хаотично отражались на физиономии врача, который,

как показалось Ксану, впал в состояние близкое к ступору.

—   

.Этот Юсуфзай был просто сумасшедшим, — бормотал Ксан

в поисках ботинок. Они стояли под вешалкой, но не по­падали в поле зрения моего приятеля, а я ему нарочно не по­могал, в надежде выиграть лишние минуты. — Как выясни­лось, он страдал довольно распространенным сегодня заболе­ванием — синдромом множественных персональностей. Ну

и пылища у тебя! — Ксан закашлялся, продолжая шарить во­круг. — Причиной становятся сильные физические или эмо­циональные издевательства, через которые люди прошли в детском

возрасте. В результате поток сознания дробится, соз­давая что-то вроде субличностей. Ну, и в одной из них, по­скольку мультиплет в свое время натерпелся, заключена из­быточная агрессивность, которая при определенных обсто­ятельствах вырывается наружу. В Юсуфзае уживались любя­щий отец и фанатик, готовый собственную дочь принести в жертву

идиотским принципам. Расправившись с Тасминой,

одна из субличностей удовлетворила свои желания, уступив место

нормальному человеку, который, естественно, ужас­нулся содеянному.

Ксан подошел к Тасмине. Охранники вопросительно гля­нули на своего босса, но тот хранил молчание. Распутать рем­ни, которыми женщина была привязана к контейнеру, оказа­лось непросто. Ксан ломал ногти, помогал себе зубами. Тело Тасмины

было холодным, застывшим, она была в обмороке.

Наконец ему удалось освободить женщину. Опустив­шись на колени, провел рукой по ее лицу. Кожа была хо­лодной, мертвой. Ксан поцеловал Тасмину в губы, надеясь таким

образом заставить ее очнуться. Ему показалось, что он

целует лягушку.

Сжимая руку возлюбленной, Ксан ощутил наполнявший ее

холод. Вот замерзают вены, артерии, капилляры, один за другим

отключаются органы чувств. Сердце из последних сил качает

кровь, его удары гулко бьют в уши, от них трещат ба­рабанные перепонки, нервно мигают лампы на стенах и по­толке, качаются стены подвала. Вот так, под оглушительный аккомпанемент

, жизнь вытекает из тела. Ксан, крепче сжимал руку

Тасмины, ожидая, что следующий удар разнесет в кло­чья их земную оболочку, и они обретут бессмертие и счастье.

В этот момент раздался глухой голос: — Нечего сидеть как на

молитве, вынесем ее наружу, вдруг моя девочка еще жива.

—               

Это Юсуфзай, огромный, сутулый, с всклокоченной шеве­люрой. Лоб в испарине, мешки под глазами. — Помогай, не сиди

как пень. — Они потащили Тасмину по винтовой лест­нице, на них глазели охранники, ошеломленные переменой в

поведении хозяина.

Тасмина была еще жива и даже отвечала на простые во­просы. «Как ты?» — «Хорошо». — «Нужно тебе что-нибудь?»

—               

«Нет». Но она так и не смогла согреться. Перед тем как уме­реть, улыбнулась и сказала, что все будет хорошо.

Ее хоронили на следующий день. Народу пришло немно­го — Юсуфзай, Ксан, слуги, да местные крестьяне. Среди них затесался

сборщик мусора Фарук: опираясь на корявую пал­ку, застыл на краю могилы. После недолгой церемонии без­утешный отец отказался уходить, сказав, что хочет остаться с

дочерью. Челядь, демонстрируя преданность хозяину, изъя­вила желание последовать его примеру, но Юсуфзай прогнал всех

прочь. Как ни странно, не тронул Фарука, который усел­ся на грязную землю и исподлобья следил за своим братом.

Погост был виден из ворот поместья, и слуги выходили посмотреть

, что там происходит. Неподвижный силуэт Юсуф

зая становился все менее заметным в сгущавшихся сумерках.

Рядом чернел горб сборщика мусора. Наверное, для отца Тас

мины было естественным оставить с собой Фарука — как на­поминание о прошлом, которое уничтожило его и принесло

гибель дочери. Наутро.

Ксан, наконец, отыскал ботинки, принялся впихивать в

них свои громадные ступни.

—   

Что — «наутро»?

—

Ничего, — Ксан хмуро притопнул ногой. — Когда рас­свело, на кладбище никого не было. Ни Юсуфзая, ни Фару­ка. В этом было что-то мистическое, местные не сомнева­лись, что тут не обошлось без дьявола. Хотя, если по совести,

то дьяволом был сам Юсуфзай. Который неожиданно обрел способность

ужасаться собственным поступкам. Вот и ушел куда

глаза глядят, а Фарук увязался за ним. Наверное, этот урод

не захотел лишить себя последнего удовольствия — ли­цезреть поверженного врага. Наверное, оба этих сумасшед­ших умерли от жажды и голода, а может, их растерзали звери.

Больше о них никто не слышал. Вот такая история.

—   

А что потом? Как тебе удалось из этого выпутаться?

Застыв в дверном проеме, Ксан медленно развернулся.

На его лице было написано раздражение — надо же пони­мать: у человека скоро самолет, а ему еще до дому добрать­ся, вещи собрать.

— После исчезновения хозяина никому до меня дела не было

. Я вызвал полицию, экспертов. Это заняло два-два-три дня

а затем я вернулся в Исламабад. Вот и все.

Затворяя за собой дверь, Ксан негромко произнес кое-

что еще. У лысого ногти не вырастут. Вот, что он сказал.

Если, конечно, я правильно расслышал.

— Не нравятся мне твои слова. — Ксан подошел к лотку с

шарами для боулинга и принялся выбирать подходящий.

Облюбовав темно-фиолетовый, шестнадцати фунтовый, су­нул в него свои корявые пальцы и шагнул к линии броска.

Дело происходило в одном из подмосковных спортклу­бов, запредельно дорогом, между прочим. В старых шаро­варах,

кроссовках еще советского производства я выглядел белой

вороной. Там все щеголяли в обновках от «найка» и

«рибока». Вокруг зеркала, полированное дерево, скрипя­щие кожей спортивные снаряды, умопомрачительная стой­ка бара, бассейн с бирюзовой водой и многое другое. Кто мог

знать, что Ксан затащит меня сюда?

Мой друг появился как всегда неожиданно. Я уже отча­ялся его увидеть. Свалился как снег на голову: сообщил, что бросил

прежнюю работу и теперь вкалывает не «на дядю»

(имелось в виду государство, на которое он горбатился трид­цать лет), а занимается предпринимательством. Денег Ксан зарабатывал

изрядно: это наглядно подтверждали огромный джип

, мобильник последней марки, да золотой «лонжин».

В боулинге я был впервые, и мне быстро наскучило.

Наверное, потому что плохо получалось. Почти не попа­дал, поскальзывался, и мои шары (десятифунтовые, что были

под силу) в лучшем случае сбивали крайние кегли.

В общем, меня охватило раздражение, и я искал, к чему бы

придраться. Ксан не обращал на мое настроение ровно никакого

внимания и методично набирал очки выверен­ными бросками.

Увы, я больше не чувствовал в нем родственной души.

Он почти год отсутствовал, и теперь лишь внешне походил на

себя прежнего. Возможно, дело заключалось в его новом ремесле

: доходное и престижное, оно затягивало моего дру­га в ряды новых русских, с которыми у меня не могло быть ничего

общего. Исчезла доверительность, которую я так це­нил, душевный контакт.

В Ксане проглядывали кичливость и снобизм. С не­брежным высокомерием он демонстрировал свою близость к

«высшим сферам» и просвещал меня, указывая на посети­телей клуба: это президент банка, вот та — знаменитая писа­тельница, в дверях — канадский посол, а миловидная дама,

катавшая шары на соседней дорожке — вице-консул амери­канского посольства и сотрудник ЦРУ. Тут я не выдержал и сказал

, словно сплюнул: «Шпионка, фу-ты ну-ты!». С уче­том моей обычной уравновешенности это прозвучало как вызов

.