—   

Ты должен отдохнуть.

Нежные пальцы скользили по коже, массировали самые

чувствительные места. По телу растекалось блаженное оце­пенение, сознание затуманилось. Когда он проснулся, Тас

мины уже не было.

Итак, они стали любовниками, роман стремительно раз­вивался. То, что они скрывали свои отношения, придава­ло им пикантности и романтики. Но это была игра с огнем:

связь с немусульманином могла обернуться для Тасмины се­рьезными неприятностями. Нравы в Пакистане были сродни

тем, которые процветали в нацистской Германии, с той лишь

разницей, что там карали за секс с евреями. Имелось еще об­стоятельство, о котором не следовало забывать. Отец Тасми

ны тотчас бы проклял дочь, узнав о ее прегрешении. В один

из вечеров Ксана пригласили к Юсуфзаю на обед, и тот го­ворил о падении нравов, распущенности, повсеместном на­рушении шариата.

Тогда отмечали праздник весны

басант,

во время кото­рого правоверные давали волю страстями — пели, танцева­ли, запускали с крыш домов тысячи воздушных змеев и даже употребляли

алкоголь. Юсуфзаю довелось посетить концерт популярной

рок-группы — его давали в знаменитом лахор

ском форте. Солистка — деваха в прозрачном шальвар-камизе

— кривлялась на сцене, провоцируя зрителей. Некоторые

мужчины, не стесняясь, мастурбировали. Юсуфзай расска­зывал об этом, багровея от возмущения.

Как-то ночью Ксана разбудил телефонный звонок, и он

услышал срывающийся голос Тасмины. Без объяснений она

сообщила, что едет к нему. Ксан почувствовал, что речь не

идет о любовных утехах, и оказался прав: Тасмина приеха­ла с отцом.

Задумавшись, Ксан смотрел сквозь квадрат не очень чи­стого окна на многоэтажки Печатников. Почти все огни по­гасли, и только уличные фонари излучали мутно-зеленый

свет. Я испугался: вдруг он вспомнит о том, что время пере­валило за полночь и оборвет рассказ.

Юсуфзая должны были арестовать. Слава Аллаху у него

оставались друзья «наверху», которые успели предупредить

доктора: к нему собираются нагрянуть сотрудники Федераль­ного агентства расследований. Как утверждала Тасмина, ни­каких реальных оснований для ареста не было, просто ее отец

попал «под кампанию». Ксан мог бы помочь им, вывезти на

машине с ооновским номером за пределы Исламабада, ска­жем, до Мардана. Оттуда они сами доберутся до Читрала, где

федералов и американцев не жалуют. Там у Юсуфзая поме­стье, они с дочерью будут в безопасности.

Ксан согласился не сразу. Убеждал Юсуфзая доброволь­но сдаться властям, обещал использовать свои связи, зна­комства. Тот качал головой: после пары месяцев в Гуантана­мо ему никакие связи не помогут.

Встав со стула и засунув руки в карманы брюк, Ксан тя­желой походкой прошелся по комнате.

—   

Я не мог, не должен был, не имел права.

—   

Все из-за любви, — предположил я.

—   

Все из-за того, что я глупый осел. Такое не сходит с рук,

не прощается. Сказалось напряжение многих дней. Тут и оо­новские дрязги, и попытка меня прикончить, да еще всякие

дурацкие мысли о загубленной жизни, в которой нет ни жены,

ни детей. Ерунда, конечно, но тогда мне так не казалось.

Придумал себе развлечение в виде большой любви, прики­пел к этой Тасмине! Какая там любовь! У лысого ногти не вы­растут. Мне требовалась отдушина, положительные эмоции,

чтобы быть в ладу с собой, но это я только потом понял.

По мере того, как они подъезжали к Мардану, Ксан все больше

мрачнел. Тасмина не скрывала своей признательно­сти, но чувствовался при этом некий холодок, свидетельство­вавший, нет, не о фальши, а о неизбежности расставания.

Женщина невольно относилась к своему любовнику уже как к

бывшему, которого нужно быстрее забыть ради собствен­ного спокойствия. Ксан, воспринимавший такую метамор­фозу достаточно болезненно, все больше подпадал под вли­яние своих чувств. В конце концов, он объявил своим спут­никам, что готов сопровождать их и дальше. По физионо­мии Юсуфзая пробежала тень сомнения, означавшая при­мерно следующее: твои услуги пригодятся, парень, однако они

граничат с навязчивостью.

Дороги были ужасны, зато пейзажи впечатляли. Джип мчался

вдоль хребта Хиндураджи, на горизонте вонзалась в раскаленное

небо гора Тиримчир. В этих местах свирепство­вала засуха, дождя не было уже полгода, и в ландшафте пре­обладали ржаво-охряные тона. За пару часов бешеной тря­ски Ксан вполне вкусил прелесть езды по узким серпантин­ным дорогам, рискуя оказаться жертвой камнепадов, сме­тавших в пропасть незадачливых путешественников. Одна­ко они благополучно миновали Дарган, затем Дир и добра­лись до деревни Мангучар, где их ждали проводник и низко­рослые лошади, приученные к горным переходам.

С наступлением темноты передвигаться стало опасно,

решено было остановиться на ночлег в одной из пещер, где обычно

отдыхали пастухи. Угольно-черная ночь, мерцаю­щие звезды да потрескивающие дрова настраивали на от­кровенность.

—

Мне на роду было написано оставаться изгоем, — рас­сказывал Юсуфзай. — Учился и работал в Англии, потом — в Германии

, Бельгии. Меня ценили, уважали, но не считали за своего

. Я же был пакистанцем! Никого не интересовало, что я

ненавижу эту страну, моя национальность заставляла от­носиться ко мне с подозрением. Вдруг этот доктор — терро­рист? Я был одинок.

—   

Семья?..

—Тасмина, только она. Ее мать была шотландкой, дочерью физиотерапевта

из Лидса. Прожила со мной шесть лет, а по­том сказала: извини, больше не могу. Брачный союз с паки­станцем лишал ее светского общения, к которому она при­выкла, мешал поддерживать полезные контакты с полезны­ми людьми. Да и родители ее меня не привечали. От Тасми­ны она отказалась — кому нужна полукровка. Вот тогда я и решил

вернуться.

—   

Жест отчаяния?

—

Только отчасти. В те годы меня еще посещали неко­торые иллюзия. Что я могу чем-то помочь своим соотече­ственникам. Вы не представляете, сколько тысяч людей по­дорвались на минах в Афганистане! Посетите любой из ла­герей беженцев.

—   

Так вы — идеалист.

—   

Я следую суфизму, одному из древнейших учений исла­ма. Это путь к истине, и дорогу к ней открывает любовь. Че­ловеку помогают преданность, благородство, доброта. А ме­шает все злое, бесчеловечное, унижающее людей.

На следующий день их ждал опасный и изнурительный переход

. Они шли по узким тропам на высоте трех тысяч ме­тров. Лошади, помимо седоков, тащили спальники, фляги с водой

, продовольствие. Седлами служили дерюжные мешки,

роль стремян выполняли веревочные петли. Первым двигал­ся проводник, вторым — Юсуфзай, замыкали цепочку Ксан

и Тасмина. Девушка легко и свободно держалась в седле и,

казалось, была не подвержена усталости. Черные волосы стя­нуты на затылке, взгляд устремлен в горячее пространство гор

и неба.

Солнце поднималось все выше. Кое-где поверхность гор была

голой, и путешественники любовались складчатыми сланцевыми

стенами, матово-серыми горными грядами с вкраплениями

ледников.

В какой-то момент тропа совсем сузилась. Лошади ржа­ли, задрав кверху глупые морды, копыта скользили по глад­ким камням. Всадники спешились, Риафат, опустившись на колени

, крепко схватил свою кобылу за передние ноги. Пе­реставляя их, заставил животное двигаться вперед. Осталь­ные последовали его примеру. Временами лошади предпри­нимали попытки вырваться, рискуя рухнуть в многометро­вую пропасть, увлекая за собой людей.

Солнце уже успело скрыться за острыми скалами, ког­да они постучались в ворота поместья Юсуфзая. Оно напо­минало крепость — высокие стены, стальные ворота, воору­женные охранники-пуштуны. После многочасового пути, у Ксана

не было ни сил, ни желания осматривать дом и окрест­ности. Отказавшись от ужина, он направился в выделенную ему

комнату. Спустя два часа к нему пришла Тасмина, и лю­бовники не смыкали глаз до рассвета. В перерывах между ласками

Ксан говорил о своих планах совместной жизни. В эти

минуты девушка молча утыкалась ему в плечо. Под утро она

шепнула, чтобы Ксан был осторожен. Ей кажется, что отец

кое о чем догадывается, и будет ужасно, если он узнает.