(Жуёт, пихает салаты в рот, снова жуёт).
– Думаешь, я притронусь к твоим салатам?! Думаешь, буду пить ваше шампанское?! Дура. Дурой была, дурой осталась. Хочешь, тебя порадую? С новым счастьем поздравлю? Наша дочь приезжает из Африки. Не визжи, она не одна приезжает, а с Халубанабусирой. А догадайся сама, кто это! Да, местный житель! Абориген! Наша дочь от него беременна! Бе-ре-мен-на! Ты оглохла, или забыла значение слова «беременна»? Откуда я знаю, кто у него родители? Негры, наверное. Халубанабусиры. Лана, я, собственно, вот по какому поводу звоню...
(Интенсивно жуёт, закладывая содержимое контейнеров себе в рот).
– Я их к себе пустить не могу, поэтому вы с Давыдовым готовьте койко-места. И прописку московскую для аборигена готовьте. Ага, три койко-места и одну московскую прописку, ты не ослышалась. Нет, две прописки, ребёнок же рано или поздно родится. Ну, и ещё там по ерунде приготовьте – коляску, кроватку, няню, памперсы и барабан. Барабан для аборигена, пусть в метро зарабатывает. А ещё... Рэйчел нашлась. Под волкодавом. Как, что она там делала?! Ты – не знаешь?! Я поражён, дай-ка сюда Давыдова! Ладно, ладно, не вой. Собаку я тоже отправлю жить к вам, по крайней мере до родов. Как до каких родов?!! Её под волкодавом нашли!!! Ты не в курсе, что из этого получается?! Ах, в курсе! Ах, ты сама в положении!! Что-о-о?! От меня?!
(Бросает трубку, с хлопком открывает шампанское, пьёт из горла, обливаясь пеной).
– Врёт, зараза. Вернуться хочет. Правильно, ведь Давыдов попрёт её с таким выводком. Как пить дать, попрёт!
Пьёт шампанское. Звонит.
МАМОНТОВ:
– Давыдов! Ты мне три раза по пятьсот рублей должен! А-а... это ты, жена. Слушай, а правда, что у нашего прозаика двадцать два сантиметра? Правда?! Жаль. Я думал, врёт. А ты что, с сантиметром по нему ползаешь? Нет? На глазок? Ну, тогда это неточно, у тебя всегда сантиметр за два идёт. Ну, пока. За салаты спасибо.
Бросает трубку.
Ест.
Пьёт.
Смотрит на часы.
МАМОНТОВ:
– Надо же, а до Нового года всё ещё пятнадцать минут! Э-э-эх!
Сыто и довольно потягивается.
Встаёт.
Лезет на стремянку.
Надевает петлю на шею.
МАМОНТОВ
(гладя себя по животу):
– Хоть поел напоследок. Грустно и неприятно сводить счёты с жизнью на голодный желудок. Грустно и неприятно...
Торжественно крестится справо-налево и слева-направо.
Толкает ногой стремянку.
Гаснет свет, в темноте истерично мигает ёлка.
Слышится страшный грохот и вопль Мамонтова.
СЦЕНА ПЯТАЯ, ПОСЛЕДНЯЯ.
Загорается свет.
Мамонтов сидит на полу с удавкой на шее.
В руках вертит крюк от люстры.
МАМОНТОВ:
– Вот они, проклятые лишние три килограмма... Кризис, не кризис, а нажрал...
Сжимает складку на животе. Встаёт на четвереньки, ползёт к ёлке.
Начинает украшать её исписанными бумагами, предварительно разворачивая их и читая.
МАМОНТОВ
(читает вслух):
– «Господин президент, господин президент, господин президент, господин президент»... Ужас. Бедный господин президент. Я даже не уточнил – какой. Я чуть было не обвинил всех президентов мира в своей насильственной и преждевременной смерти!
Отползает от ёлки, садится за стол.
МАМОНТОВ:
– Опять до Нового года пятнадцать минут! Господи, да что ж это делается-то?! Когда Новый год наступит?!!
Трогает шею. Проверяет петлю.
МАМОНТОВ:
– Если за эти пятнадцать минут я не найду, на чём повеситься, мне в новом году придётся пристраивать волкодавов, воспитывать халубанабусирят, искать новую работу, выплачивать кредит, ремонтировать «Камаз» и обзаводиться новым другом...
Слышится энергичный стук молотка за стенкой.
МАМОНТОВ:
– И менять соседа!
Вскакивает, долбит в стену ногой, припадает к ней ухом. Орёт.
МАМОНТОВ:
– Нет! Я не повесился! Сорвался!
(Слушает ответ, прижимаясь ухом к стене).
– Мне тоже жаль! Слушай, тебе волкодав не нужен?
(Слушает ответ).
– Нужен?!
(Делает жест «Йес!»).
– Сколько-сколько?! Сколько тебе волкодавов нужно? Парочку возьмёшь?
(Слушает).
– Отлично, возьмёт.
(Слушает).
– На меня натравишь?! Гад... Тебе кобелей или сук?!
(Слушает).
– Кобелей? Пятьсот долларов щенок! Берёшь?!
(Слушает).
– Берёт, сволочь. И откуда у людей деньги? Кризис же. Эй, откуда у тебя деньги, куркуль?!
(Слушает ответ).
– Вот ни хрена себе, он запчастями на рынке торгует. Кризис, не кризис, ему по фигу, он кризис только по телевизору слушает. И зачем я учился? Зачем университет заканчивал, диплом получал, карьеру делал? Купил на заводе запчасти по цене производителя, на рынке с накруткой продал, и – никакого кризиса. И никаких великих прозаиков в друзьях! Простые люди кругом! Эй! Если ты такой богатый, почему ты всё время стучишь?!
(Слушает ответ).
– А-а, для души. Второй этаж строит, а то потолки нерационально высокие. Во, даёт! Мою идею украл! Спёр идею! А, впрочем, зачем мне эта идея, если жить пятнадцать минут осталось? Эй, а ты на втором этаже что делать собрался, спальню или гостиную?
(Слушает).
– Детскую. Надо же, детскую. Я тоже мог бы детскую сделать, у меня даже скоро будет для кого... На втором этаже – детская, на первом – псарня. И где люди силы берут, чтобы жить в условиях мирового кризиса? Эй, дятел, ты где силы берёшь, чтобы жить?!
(Слушает).
– На рынке берёт. Он запчасти в три раза дороже продаёт, чем покупает. Слушай, а журналисты на рынке не нужны?
(Слушает).
– Там продавцы нужны. Я не могу продавцом, мне статью всё время хочется написать. Может, ещё какой способ выживания в кризисе подскажешь?
(Слушает).
– Ага, квартиру можно сдавать по часам и по суткам. Влюблённым и командировочным. Кризис не кризис, а уединяться людям где-то надо. И командировки никто не отменял. А гостиницы нынче дороги. Так нет у меня второй квартиры, дятел! Не-ет!
(Слушает).
– А у него есть! Вот поэтому он второй этаж строит, а я повеситься не могу. Слушай, а жена тебе изменяет?
(Слушает).
– У него жена двести килограммов! Её все стороной обходят, обойти не могут...
Хватается за голову.
Ходит по комнате.
МАМОНТОВ:
– Какой я дурак! Какой же я дурак! Бредил карьерой журналиста и женился на самой красивой девчонке курса! А надо было...
(Срывает портрет жены со стены и шипит ей в лицо).
– А надо было на Галке Сорокиной жениться! У неё астма, эпилепсия, псориаз и папа – начальник отдела торговли в мэрии! Давыдов бы никогда не польстился ни на Сорокину, ни на её папу!
(Вешает портрет на место. Орёт).
– А я бы весь рынок держал, на котором ты запчастями торгуешь, дятел! Слышишь?
(Пинает стену).
– Ты бы передо мной на задних лапах ходил, как медведь в цирке!
(Слышится пару ударов молотка в стену).
– А знаешь, я твою стремянку сейчас маленько попорчу. Я на ней повешусь!
(Слушает ответ и грустно повторяет его).
– У него ещё есть стремянка. А если я, наконец, повешусь, он купит мою квартиру и объединит со своей. Ты!
(Пинает стену ногой).
– Долбень! Куркуль! Дятел! Барыга! Я ещё жив! Я ещё жить буду целых пятнадцать минут...
Хватает шампанское.
Пьёт.
Утирает рот рукавом.
Проверяет на шее удавку.
Бросается к телефону, звонит.
МАМОНТОВ
(в трубку):
– Ты, сволочь писучая, жену мою позови! Последний раз позови, гад, больше ты меня не услышишь! Лана! С наступающим тебя! Желаю счастья в личной жизни. Почему с наступившим? Почему полтора часа как уже с наступившим?! Этого быть не может. У меня часы, на них без пятнадцати! У меня внутренние часы и на них уже сутки как без пятнадцати!! А-а... ну да... я тяну время... подспудно, бессознательно тяну время, чтобы оттянуть наступление Нового года. Ведь в Новом году мне придётся... отдавать, искать, воспитывать, пристраивать, решать... Выживать, в общем. Выкручиваться и изворачиваться. Прощай. Не поминай лихом. Я полтора часа уже как должен повеситься. Прощай. Нет, стой! Ланка, ты соврала, что беременна от меня? Чем докажешь?! Генетической экспертизой?! Это дорого, у меня нет на неё денег. И потом, экспертиза всё равно подтвердит отцовство Давыдова, так зачем тратиться? Прощай. Не реви. Всё хорошо... Просто кризис. Мой личный, человеческий мировой кризис.
