Комкает сразу несколько чистых листов и бросает под стол.
МАМОНТОВ:
– Через пятнадцать минут Новый год, господин президент, а у меня даже шампанского нет!
Берёт бутылку шампанского, открывает пробку и переворачивает бутылку, показывая, что она пустая.
МАМОНТОВ:
– А знаете, почему?!
(Хватаясь за голову, пробегает дистанцию от стола до стены и обратно).
– Потому что газета закрылась! Меня уволили! Денег нет! Собака сбежала! Жена и дочь тоже! Машина на свалке! А Давыдов пишет очередное говно, за которое ему заплатят сто моих бывших зарплат! Вот почему у меня нет шампанского! И вы в этом виноваты, господин президент! Вы! Потому что Вы, – только Вы! – отвечаете за всех, кто в Новый год бегает с верёвкой на шее!!
(Садится. Пытается отдышаться).
– И ведь, что самое интересное – никто особенно не расстроится, если я повешусь. А некоторые так даже обрадуются! Например, дятел.
Вскакивает и прислушивается к звукам за стенкой, припав к ней ухом.
МАМОНТОВ
(обеспокоенно):
– Эй, ты там жив, долбень?!
Бьёт ногой в стену.
В ответ незамедлительно получает канонаду молоточных ударов.
МАМОНТОВ
(удовлетворённо):
– Жив! Убью, сволочь! Сначала тебя убью, потом детективного гения, а уж потом сам повешусь. Вот ты мне скажи, что там можно прибивать три года подряд с утра до вечера?! Портрет президента к стене? Так это – удар, и готово! Портрет жены – три удара, готово! Портрет тёщи – пять ударов, готово! А у тебя, долбень, сколько родственников на портретах?! Сколько президентов, я спрашиваю?!! Жизни от тебя, дятел, нет...
Молоток продолжает стучать.
МАМОНТОВ:
– Господин президент! Если вы не издадите указ о нормировании портретов на одну российскую семью, я буду вешаться снова и снова!
Молотит гантелью в стену.
Молоток замолкает.
МАМОНТОВ
(подняв палец вверх):
– О!
(Приложив палец к губам, на цыпочках подходит к ёлке).
– Тс-с! Тс-с!!!
За окном гремят салюты, слышатся вопли «С Новым годом!»
МАМОНТОВ:
– Вот придурки, до Нового года ещё целых пятнадцать минут, а они уже празднуют. Лишь бы поорать...
(Заглядывает в коробку с игрушками, начинает наряжать пустую половину синтетической ёлки. Бормочет).
– Игрушки все старые. Сто лет не покупал новых игрушек. А всё потому, что Алинка выросла. Вот родился бы у меня сын... Родился бы сын, я бы всю ёлку ему танками и автоматами обвесил. Я когда маленький был, мечтал, чтобы на ёлке автоматы висели.
(Хватает конец удавки, изображает стрельбу).
– Ты-ды-ды-ды-ды! Ты-ды-ды-ды-ды-ды!!!
(Снова наряжает ёлку игрушками).
– Как хорошо, что до Нового года ещё пятнадцать минут! И ёлку нарядить успею, и предсмертную записку написать, и повеситься. И повеситься...
(Усердно крепит к ёлке шары).
– Эх, хорошо бы на ёлке повеситься! Как новогодний шарик... Давыдов бы оценил мой чёрный юмор. Но ёлка не выдержит моего веса.
(Отходит на шаг, любуясь своей работой).
– Я даже не уверен, что люстра выдержит. Попросить, что ли у соседа молоток, чтобы укрепить люстру? У этого дятла и стремянка наверняка есть.
Обходит вокруг стола, задрав голову и глядя на люстру.
Убегает за кулисы, возвращается с щёткой на длинной ручке.
Встаёт на табуретку и на цыпочках начинает сметать с люстры пыль.
МАМОНТОВ:
– Давыдов наверняка ухохочется, если я повешусь на грязной люстре. Более того, я совершенно уверен, что этот замечательный факт он вставит в свой следующий детектив! Слабовольный журналист-неудачник вздёргивает себя на люстре, даже не удосужившись протереть её.
(Опускает щётку, облокачивается на неё подбородком).
– Но потом непременно окажется, что журналист-неудачник вовсе не собирался вешаться на грязной люстре, несмотря на то, что от него к лучшему другу ушла жена, собака сбежала, дочь уехала в Африку, машину он разбил, банку задолжал, а сексуально журналист-неудачник проигрывает большей половине мужского населения страны. Нет, окажется, что неудачник вовсе не собирался вешаться, его повесил... лучший друг! Так, для профилактики, чтобы их всеобщая жена не вздумала вернуться к журналисту. И чтоб этот журналист в пылу борьбы за своё счастье не грохнул лучшего друга. А на столе, тем временем, опытные криминалисты найдут предсмертную записку, где неудачник обвиняет в своей смерти мировой финансовый кризис. Да, кризис! На него всё можно свалить. Даже невоспитанность собаки и распущенность жены. Давыдов непременно отразит этот конъюнктурный момент в своём детективе. И получит за это деньги, скотина, несмотря на мировой финансовый кризис...
Отбрасывает щётку, садится за стол, хватает бумагу и ручку. Пишет.
МАМОНТОВ:
– Господин президент! Я ненавижу Давыдова! Я ненавижу свою жену, дочь, собаку и свой кредит! Я ненавижу свою жизнь! Господин президент, вам не кажется, что в этом есть ваша вина?! Неужели трудно издать закон, что если в твою машину впендюривается «Камаз», то ты за эту машину банку уже ничего не должен?! И «Камазу» не должен! И камазист мне должен быть в законном порядке благодарен, что я к нему не имею претензий!
И неужели трудно в том же законном порядке объявить мою собаку в федеральный розыск, дочь не выпустить за границу, а Давыдова посадить лет на пятнадцать за преступные фантазии на страницах своих романов?! Неужели трудно президентским указом открыть газету, в которой я работал, и назначить меня главным редактором?!
Рвёт бумагу, бросает под стол.
МАМОНТОВ:
– Я в вас верил, господин президент. Верил, как в Деда Мороза! Как в Красную Шапочку и Серого Волка! А вы всё твердите про мировой финансовый кризис.
Вскакивает на стол, орёт.
МАМОНТОВ:
– Мировых кризисов не бывает!!! Бывает только твой личный человеческий кризис!!! Как у меня! У меня кризис работы, кризис жены, кризис детей, кризис машины, кризис лучшего друга и кризис шампанского!!! Всё это у меня было, но сбежало, ушло, уехало или просто не родилось! Это ли не повод повеситься?!!
Снимает с шеи удавку, и, подпрыгивая, петлёй пытается зацепить рожок люстры.
Наконец, это ему удаётся.
Люстра падает возле стола.
СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ
Мамонтов растерянно смотрит на разбившийся плафон, потом на крючок в потолке.
МАМОНТОВ:
– Ну вот, а теперь у меня ещё и кризис люстры. До крючка мне точно не допрыгнуть.
(Спрыгивает со стола и обегает вокруг него три раза).
– Это что мне теперь – не повеситься?!! Не свести счёты с жизнью?!!
(Останавливается и смотрит на потолок).
– Возмутительно высокие потолки!
Снимает удавку с люстры, надевает себе на шею.
Комкает предыдущую бумагу, бросает под стол.
Берёт новую, что-то быстро и размашисто пишет.
Комкает, бросает.
Снова пишет, комкает, бросает.
Комкает-пишет-бросает.
Комкает-пишет-бросает.
Под столом уже горы бумаги.
Звонит телефон.
МАМОНТОВ
(мрачно):
– Да, слушаю.
(Отбрасывая ручку, радостно).
– Алина, доченька, здравствуй, моя дорогая! С Новым годом тебя, с новым счастьем! Спасибо, спасибо! Как хорошо, что ты позвонила, как хорошо! Да, мы с мамой празднуем! Мама в вечернем платье, я в галстуке.
(Дёргает себя за удавку).
– Да, на столе оливье, селёдка под шубой, утка с яблоками, маринованные грибочки и ёлка. Нет, елка, конечно не на столе, а рядом. Нам с мамой очень жаль, что в Новый год мы не вместе с тобой! Как у тебя дела, доченька?! Что?! Хорошо?! Всё замечательно?! Плохо слышно, говори громче! Позвать маму?! Мама не может подойти к телефону, она... выпила лишнего. Что значит, наша мама не пьёт?! Это она при тебе не пьёт, а без тебя... очень даже закладывает и лыка не вяжет. Да, такую маму ты ещё не видела.
