– Господи! – Юлька перекрестилась, откусила печенье.

– Не Господи, а, слава Богу. Стол подняли. Я сижу, как пес на присядках. Вокруг воют, – вор, грабитель, убить, растоптать. Но моя милиция меня бережет. Сама сажает – сама стережет. Всех в отделение. Я прикинулся шлангом, говорю, первый раз вижу, просто прикурить хотел. Опер глянул в упор. – Учтите, чистосердечное признание облегчит вашу вину. Иначе под пресс пустим. – Чувствую, не шутит начальник, но не такие кочегарки размораживали. – Вспомнил, – кричу, – сегодня утром нашел пачку долларов на улице. – Достаю, показываю. – Прошу принять. – Опер снова зыркнул и говорит отнеси туда, где нашел. Только осторожно. Через двор пойдешь, о мотоцикл не споткнись, многие за коляску цепляются. Ты, кажется, прикурить хотел. – Расстегивает кобуру, достает зажигалку. – Я думал у вас там пистолет. – А он мне. – В кого стрелять? Вокруг одни наши советские люди. – А ты, Вася, говоришь оружие. Понты и видимость. Пустая у них кобура, пустая.

– И тебя отпустили и денег не взяли? – Удивилась Юлька.

– Кто ж деньги в кабинете брать станет? Я вышел и сунул их под фартук коляски.

– А тот рыбак охламон? – Поинтересовался Николай.

– На то и охламон, – отрезал Кукла, – свидетели рассказывали, как он меня ударить хотел, скверными словами обзывал, а как я его на уши ставил, никто не видел. Предупредили его.

– Мы на тебя можем дело завести и на работу сообщить. Визу тебе закроют и за границу не выпустят, чтобы Родину не позорил. – Тот испугался, еще им отвалил и отбыл в моря рыбу удить. А все от жадности, – заключил Кукла.

– И ты все деньги ментам отдал? – Сокрушенно произнесла Юлька.

– Эх, Юлечка, – он ловко перегнулся через стол, обнял ее за статные бедра. Она закатила глаза, приоткрыла пухлый рот, замерла, слегка постанывая. – Не в деньгах счастье, деточка. Для меня бабки – пыль. Главное уметь их сделать, – он отлепился от Юльки, достал четвертной, зажег и прикурил сигарету.

– Ненормальный. – Пытаясь задуть купюру, Юлька аж покраснела. Но погасить не смогла.

– Как пылают, деревянные, – усмехнулся Кукла и извлек доллары. – Вот это деньги со знаком качества, а не количества.

Неожиданно он вскочил, спешно спрятал долларовую бумажку.

В ресторане появилась Настя. Быстро оглядев компанию, сдвинула брови. – Трудитесь, не спите? – бросила она на ходу и скрылась.

– Расселись, трепятся, – ворчал Клоков, – мог бы сейчас с Настеной поговорить.

К его радости, Кукла широко зевнул, потянулся и лениво протянул, – Кажется, баиньки пора. – Встал и вышел.

– Настя с минуты на минуту будет возвращаться, а Юлька со Студентом все торчат, – волновался Василий. – Ребята, шли бы спать, ночь на дворе.

– Золотые слова, – Юлька закрыла глаза, встряхнулась, вроде морозец ее пробрал, прижалась к Николаю и капризно залепетала. – Колюшка, миленький, девочка спать хочет, отпусти ее, а она тебе за это что-то покажет, – и, заграбастав тощую талию, прижала парня к себе, подмигнув Василию.

– Очень надо, – невнятно пробурчал Студент, дернувшись в сторону. Лицо и шею его залил румянец. – Иди, я закончу.

– Гирьку не забывай, а то пассажиры обожрутся, задницы слипнутся, – крикнула от дверей Юлька.

– А этот остолоп остался. Ладно, Студент – свидетель безобидный. – Клоков зашел в умывальник, причесался, заправил рубашку, посматривая в зал. Ожидая Настю, наблюдал, как легко, почти механически работал Николай.

Появился Студент в бригаде летом. Учился он в институте Стали и сплавов. Закончил первый курс. Умный, симпатичный, трудолюбивый, скромный, скверного слова не скажет, не зазнайка. На гитаре играет, как артист. Не пьет, не курит, из приличной семьи и директору свояком доводися.

Чернушка взял парня «на поддержку штанов заработать и жизни поучиться».

– В институтах многое узнаешь, но только не, то, что надо. Я, к примеру, всю премудрость торговли на месте постиг. Научился, как калым снимать и концы в воду в отчетах прятать. – Доверительно объяснял он Николаю «смысл бытия».

Практику тот проходил у Юльки. – Официанта-разносчика ноги кормят. Чем больше бегаешь, тем больше продаешь, а, значит, и заработок выше. Но если честно торгуешь, то сколько ноги не бей, все равно в пролете останешься. Официант-разносчик, как пчела, на каждой мелочи должен свое взять. Например, дали тебе два сорта колбасы по разной цене, а ты ее по одной, высокой продавай. Или сдача. Крупные, конечно, отдай, а мелочь – зажиль, прикинься. – Извините, мол, обратно пойду, занесу, вы только напомните. – Кто скажет, а кто рукой махнет. А для тебя прибыток. Так по капельке, по капельке горсточка наберется. Официант-разносчик должен быть языкастый, нахальный. Стучи во все двери. Не открывают, сам ручку дергай. Скажут, не надо, а ты не уходи, настаивай. Да больше с хихоньками и хахоньками. – Уважаемая публика, в ассортименте три сорта прохладительных напитков – Буратино, Буратино, Буратино. Первый – утоляет жажду, второй – поднимает аппетит и настроение, третий нормализует сон и кровяное давление, Желающие могут приобрести весь комплект. Если пассажирка в годах, называй ее девушка, а если совсем молодая – только на «вы» и больше робей, красней, смущайся. А если уж кого в форме увидишь, только генералом величай. Проводников попроси летом вагон натопить. Пить народ захочет, спрос на напитки повысится, и проводникам навар – пустые бутылки. Вобщем, хочешь жить – умей вертеться.

Сама же она быстро сообразила, кого ей в «ученики» Бог послал. Мышей не ловит, кур не топчет, веников не вяжет, одно слово – студент. А ему объявила, – если думаешь на кармане что-то привезти – работаем в одну кружку. Значит, все поровну – и прибыль, и убытки. Только честно, не мухлевать.

Николай согласился и безропотно подчинялся наставнице, доверяя ей полностью. А она его «оседлала». Студент по вагонам корзинами упирается, а Юлька где-нибудь спрячется и дрыхнет. Он выручкой делится, а она утаивает и водочкой втихую приторговывает. Николаю не раз намекали, что дурит его напарница, но он Юльке – ни слова. Видать, крепко она его приврожила. И было чем.

Внешне привлекательная. Роста среднего, ладная, быстрая, упругая. Всегда опрятная, модно и со вкусом одета. На люди не выйдет пока волосы не уложит и «лицо не нарисует». Пальцы с маникюром. Очень она мужчинам нравится. Подплывет к столику, нагнется ниже, чем следует, груди напрягутся, слегка выкатятся, а между ними золотая цепочка с крестиком сбегает. Оглядит всех лукаво и ласково скажет, – чего мальчикам хочется?

– А что у вас есть?

– У нас есть все кроме живых обезьян, – кокетливо, чуть с вызовом ответит Юлька.

Как-то такой «мальчик» простонал. – Этого хочу, – и, наклонившись, чуть было не угодил в разрез блузки.

На работе она будто на сцене, а среди своих – метиска. Белая женщина с черным ртом.

– Побойся Бога, – не раз возмущалась Антонида Захаровна, – у тебя ведь, что ни слово, то «родная речь».

– Захаровна, у меня было тяжелое детство. Мама рано умерла. Отец – алкоголик, братик на руках. Книги читать мне некогда и хороших слов слышать не от кого, только матерные, вот и привыкла.

Щелкнули двери вагона, Василий вздрогнул. Обрадовался, но пришла Марь Ивановна.

– Ненаглядный мой, лютик бархатный, – всплеснула сухонькими ручками.

– Сколько? – Отрезал он.

– Три, родненький, три, нежный, – поспешно сунула деньги. Достала из кармана апельсин. – Вот тебе, ромашечка моя, незабудка с маргаритками, гостинчик принесла, сокол ясный. Дай поцелую, голубь мой.

Василий подставил щеку, – ох, знойная ты женщина, жаль при исполнении, а то бы занялся тобой.

– Все целуетесь, милуетесь, – раздался легкий голосочек, и двери захлопнулись.

– Как нарочно, кочережка, навязалась. – Клоков отскочил от старушки, словно обожженный.

– Хороша Настена. Сердечко золотое да из себя видная, – Марь Ивановна взглянула на него восторженными, чуть хмельными глазами, – точно, как я, в сорок втором, после школы снайперов. Гимнастерочка, пилоточка, юбочка, сапожки хромовые. Только косу приказали срезать.