Жутко болел череп – боль из ушей заполнила все существо. Но снижаться еще не пришло время.

Страшно ревел воздух, образуя завихрения в дырке, образовавшейся на месте выброшенного штурманского фонаря.

Грейфер разворачивал бомбардировщик медленно и осторожно, то и дело перекладывая руль поворота обратно, чтобы не позволить крена. Потом снова давал правой педалью, прибавлял газ левому двигателю – и так продолжалось бесконечно.

В кабине «Ил-28» было не то чтобы холодно, но далеко не тепло. Однако Грейфер чувствовал, как по спине струится пот – будто он совершал тяжелую физическую работу.

Несколько раз ему казалось: все, самолет накренился так, что его не выровнять, и сейчас начнется скольжение на крыло. Но всякий раз он предугадывал опасный момент и прекращал доворот секундой раньше.

Да, испытателем он был бы отличным…

Ему и самому не поверилось, когда указатель курса коснулся нужной отметки. До аэродрома оставалось около двухсот километров.

– Я двадцать седьмой, на курсе триста двенадцать, – сообщил он. – Буду заходить по прямой с обратного направления. Не забудьте освободить подходы.

– Понято, «двадцать седьмой». Подходы чисты. Ну ты молодец, старший лейтенант, мать твою…

– Рано еще, – ответил Грейфер.

В общем он был прав. Разворот совершался на большой высоте, когда он в принципе мог катапультироваться. Сейчас предстояло снижение. И после критической отметки он станет заложником самолета.

Трудность заключалась теперь в отсутствии руля высоты. Медленное снижение за счет убавления газа не представляло проблем. Но при этом невозможным оказывалось выдерживать скорость и высоту одновременно в нужных пределах.

Он мог снизиться раньше времени и воткнуться в землю на подходах. Или наоборот перелететь через полосу и упасть уже за аэродромом.

К тому же, имелась еще одна проблема. Как бы полого ни снижался самолет по глиссаде – посадочной траектории – в последний момент всегда требовалось поднять нос. Чтобы на скапотировать. То есть не удариться передней частью о землю.

Грейфер знал, что выпуск закрылков, резко увеличивающих подъемную силу, на любой скорости заставлял самолет прянуть вверх. Он попробовал это сейчас. Все получилось. На секунды нос приподнялся. Что давало шанс.

Правда, закрылки всегда выпускались задолго до посадки: без них не хватало подъемной силы на малой скорости, и самолет просто сыпался вниз. Но если действовать по правилам, Грейфер оставался без возможности избежать капотирования. И он решил садиться «с чистым крылом», то есть выпустив механизацию в последний момент.

Грейфер попробовал снизить скорость до предела: сейчас все равно требовалось спуститься. И понял, что без закрылков на двухсот пятидесяти километрах в час самолет начинает проваливаться. И что самое неприятное – уходить в левый крен, который любил независимо от летчика.

Это было очень плохо, поскольку посадочная скорость «Ил-28» составляла сто девяносто, и при большей могло произойти что угодно. От сломавшихся стоек шасси до подскока с переворачиванием. Или лучшего из худших вариантов: нехватки полосы для пробега.

Но у Грейфера не существовало иных шансов. Оставалось положиться… не на судьбу, а на убежденность в своих силах.

Медленно приближался он к аэродрому. Падала скорость, высота уменьшалась. Уши перестало разрывать, и он чувствовал себя почти хорошо.

Грейфер загодя выпустил шасси, чтобы не забыть в последний момент; согласно случаям из чужой летной практики такое не исключалось. И еще он знал: в случае отказа одной из самолетных систем не исключены неполадки любой другой.

Шасси вышло исправно. Это радовало.

– Двадцать седьмой, ты в зоне привода, – раздался наконец голос аэродромного диспетчера. – Только идешь выше глиссады и скорость велика. Снизь хотя бы до двухсот.

– Не могу… – скрипнул зубами Грейфер, чувствуя, как пот заливает глаза. – Не выпускаю механизацию, потому что иначе не смогу осуществить правильное касание. Извини, служба, если перепашу аэродром!

– Ладно, извиняю. Тут все готово. Пожарные и все прочее… Только давай без них обойдемся.

– Обойдемся, – ответил он.

Изо всех сил храня уверенность, что действительно все обойдется.

К аэродрому он подошел на двухсот семидесяти. При таком условии Грейферу предстояло врезаться в землю за дальней границей. Он убавил обороты двигателей.

Самолет затрясся и начал самопроизвольно валиться в левый крен. До земли оставалось метров сто. Грейфер поддал газу, машина выровнялась, но стрелка указателя скорости опять поползла вправо. Время ожидания истекло. Грейфер двинул до упора ручку выпуска закрылков.

Произошло все точно, как он заранее рассчитал. Механизация погасила скорость, но подъемная сила крыла увеличилась и самолет нехотя поднял нос.

Не далее, чем в километре, неслась навстречу колючая проволока зоны отчуждения.

Сосчитав до десяти, Грейфер полностью убрал газ.

Самолет снижался, все еще не опуская нос, как положено при нормальной посадке. Но Грейфер смотрел на скорость и понимал, что она чрезмерна, и по-нормальному все-таки ничего не выйдет.

Двести шестьдесят, двести пятьдесят пять, двести сорок пять… Потеряв опору, самолет начал сыпаться.

Еще чуть-чуть, – думал Грейфер, глядя не на полный ноль альтиметра, а на стремительно приближающуюся полосу.

Двести сорок, – успел зафиксировать он в последний момент.

И тут же основные шасси с грохотом коснулись земли. Самолет отскочил, как резиновый мячик, поднялся в воздух, и ударился опять, теперь уже одной носовой стойкой. Шасси выдержало, но Грейфера снизу вверх пробило раскаленным прутом – внезапная боль мелькнула сквозь позвоночник, и он на долю секунды потерял сознание.

Мимо летели аэродромные строения и ангары, а самолет все подпрыгивал, не желая опуститься на землю. Наконец, ощутив полное касание, Грейфер нажал тормоз. Юзом, со свистом преодолевая остаток полосы, машина неслась вперед. Но на земле она управлялась уже точно, как автомобиль. Грейфер взял педалями влево, чтобы не снести предупредительные огни, и пошел пахать снежную целину.

Увязая в сугробах, бомбардировщик начал замедляться, и было похоже, что он все-таки рано или поздно остановится. Границ аэродрома не хватило: порвав колючую проволоку и опрокинув несколько опор, самолет вырвался за его пределы. Пропахал по кочкам и ухабам еще метров двести и наконец встал.

Как ни в чем ни бывало.

Грейфер даже не стал пытаться вырулить обратно. У него не осталось сил. Он заглушил двигатели, откинул крышку своего фонаря и высунулся наружу, подставив пылающее лицо холодному зимнему ветру.

Как бы то ни сошлось, это была победа.

Не победа человека над самолетом.

Так мог бы сказать простой выпускник авиационного училища летчиков.

Но не врожденный пилот Валерий Грейфер, не разделяющий себя с машиной даже в такой ситуации.

Победа человека и самолета над общей бедой…

Он закрыл глаза, посекундно вспоминая происшедшее.

А к нему уже мчались машины. Поднимая вихри развороченного снега, летели вездеходы.

Летчики, комэск, даже сам командир полка. Они что-то кричали, перебивая друг друга.

– Грейфер, сукин ты сын, мать твою в херувимские протопопы!!!! – размахивая пудовыми кулачищами, орал здоровенный, похожий на Григория Ивановича Котовского, украинец комэск Обжелян. – Все-таки сделал по-своему, чтоб тебе пусто было! Подь сюда, я тебе сейчас всыплю перца!!!!

Ему не дали спрыгнуть с крыла – подхватили на руки, понесли, принялись качать.

Грейфер отбивался – ему это было непривычно; он не ожидал ничего особенного за профессиональную работу.

Но его, словно настоящего героя, подбросили в воздух.

И боль в спине пронзила его с такой чудовищной силой, что он полностью потерял сознание.

К своему великому стыду, очнулся он в госпитале.