Беспорядок и неприятный запах раздражали.

Нина, уходя, прихватила недопитую бутылку. Банка с джином и «закуска» остались. Лена брезгливо, двумя пальцами убрала коробку и банку в тумбочку Веры. Вытерла куском туалетной бумаги стол. Но спертый, тяжелый воздух остался.

Приоткрыла оконную раму. Из темноты, обдав горевшее лицо, хлынул свежий, холодный ветер и приятно разлился в груди.

«Скорее бы родить и убраться отсюда. Не роддом, а бордель какой-то, – пронеслось в мыслях. – Разве это матери? У них одна забота – скинуть, деньги получить и до свидания. А я? – Закусила нижнюю губу. – Мне тоже по барабану. Только бы разродиться. Но мне денег не надо. – Охватило беспокойство. – Гадость, мерзость. Какая-то косметика из последа и детей. – Содрогнулась всем телом. – Теперь не буду никакой косметикой пользоваться. – Невольно ей представился младенец с иконки. – Бред, натуральный бред. Но вдруг вспомнила любимую фразу мадам Брошкиной: «В наше время и не такое творится».

Сейчас эти слова обрели реальный смысл. Стало жутко. Не отпускало постоянное чувство тревоги.

Неожиданно вспыхнул свет.

– Много выпила, не знаете? – Над спящей Верой стоял Улыбин. – Хотя, – он махнул рукой. – А вы, лапушка, что это окошко распахнули? Не лето, простудитесь. О здоровье надо думать. Вы теперь несете ответственность не только за себя. – Энергично отодвинув Лену, захлопнул фрамугу.

– Я деньги не возьму!

– Какие деньги? – Врач остановился у двери и недоуменно уставился на нее.

– Принес один из фонда какого-то. Я отказываюсь от детей, но не за деньги.

– Господи, лапушка, волноваться не желательно. Я врач, а остальное меня не касается.

– Скажите, правда, что детей отдают, – она запнулась. – Ну, не только родителям, а еще на фабрику, для косметики?

Лицо врача сосредоточилось, как у дворняжки, которой свистнули.

– Это кто ж вам такое ляпнул? – Узкие глазки Улыбина округлились. Подбородок отпал. – Станислав Иванович что ли?

– Нет, девочки.

– Какие девочки?

– В туалете.

– Ценная информация из туалета. – Лицо его задвигалось, как у актера, и на нем появилась насмешливая, лукавая «маска».

– Лапушка, да от наших пациенток, ежели они несколько раз в магазин сбегают, еще и не такое можно услышать. Ложитесь и читайте иронические детективы или смотрите сериалы. Отвлекайтесь, развлекайтесь и очень прошу слухам «из туалета» не верьте и никому их не передавайте. – Сергей Никифорович расправил полные плечи, зажмурился, покачал головой. – Нет, ну надо же! Филиал СМИ в туалете! – пробубнил он и вышел.

– Дура я, зачем спросила? – Тихо, сама с собой заговорила Лена.

Как грозный рык, раздался храп Веры.

Внутри все сжалось. Даже свет, казалось, таил опасность. Щелкнула выключателем.

Мягкие отблески фонаря за стеклом казались добрее, приветливее. Подошла к окну, но вдруг резко отшатнулась. Померещилось, будто кто-то подкрадывается сзади.

Вера замолкла, даже не сопела, словно оцепенела.

«Может, умерла?». – Хотела подойти посмотреть, но побоялась. Почудилось, что та лежит с распоротым животом, вычищенным, как у рыбы.

«Совсем крыша поехала, так и рехнуться недолго». – Включила свет, зажмурилась.

В стальных искорках закрытых глаз возникла лукавая физиономия Улыбина: «Слухам «из туалета» не верьте и никому их не передавайте».

«Ну кто меня за язык тянул? – Страх сковал с головы до ног. – Теперь при родах он меня зарежет. Ему ведь раз плюнуть, и ничего не докажешь. Да и кому доказывать? Ни одна живая душа не знает, где я. Зарежет и в морг. – Метнулась к окну. – Туда».

Впилась глазами в серую коробку длинного здания в два этажа, освещенного яркой, назойливой лампой. Вспомнила слова Нины: «Спрячут, на запчасти развинтят и продадут. У них все схвачено, клевый бизнес».

«Сматываться, сматываться!». Сердце заколотилось часто, часто. – Осторожно выглянула в коридор. На посту медсестер – пусто. Все смотрят телевизор.

Накинула куртку. Сумку на плечо. Легко, забыв об огромном животе, тенью проскользнула мимо холла.

Бледный свет экрана освещал напряженные, застывшие лица. Казалось, вместо глаз у них – пустые глазницы.

Вот и лестница. На первый этаж! Боковая дверь. Засов слабо щелкнул и отошел в сторону.

Холодный, сырой воздух, как влажная салфетка, хлопнул по лицу. Пошла медленно, крадучись, но потом прибавила шагу, боясь погони.

«Сумка тяжелая. Ананасовый компот!». – Задержалась у фонарного столба, расстегнула молнию, выбросила банки в кусты, торчащие вдоль дорожки голыми прутьями.

Поспешила к воротам. Но двери оказались запертыми.

– Вы меня не выпустите? Маму навещала, засиделась. – Стараясь скрыть волнение, обратилась к охраннику.

Тот резко вскочил, удивленно посмотрел и молча открыл двери.

Лена, переваливаясь, зашагала по улице.

Слухи «из туалета» не на шутку встревожили доктора Улыбина. Сергей Никифорович зашел в ординаторскую и, не включая свет, остановился возле окна, барабаня пальцами по подоконнику.

«Что за комедия? Наивная дурочка? Непохоже. Не в лесу выросла. По всем нашим каналам прошла, подозрений не вызвала. Бумаги с фондом подписала и вдруг: «Я детей не продаю, деньги мне не нужны». Неспроста это, неспроста».

В пятне света уличного фонаря взгляд поймал фигуру женщины с большой сумкой через плечо. Та что-то вытащила и бросила в сторону.

«Господи! – Улыбина качнуло. – Она! Но почему во дворе? – Опомнился. Глянул вниз. Ее и след простыл. – Может, показалось?».

Стремительно бросился в палату, щелкнул выключателем. Вещей не было. Слетел на первый этаж к центральному выходу.

Два охранника, развалясь в креслах, попивали кофеек и «зырили» в муть экрана.

– Ребята, не проходила беременная с сумкой через плечо?

– Нет, – вахтеры переглянулись. – Муха не пролетала.

Но Улыбин уже смекнул. – «Черный ход, конечно, ее же оттуда «оформляли».

Он, как сыщик, напавший на след, помчался по дорожке в сторону проходной больницы. Нагнулся над голым кустарником, вглядываясь в темноту. «Какие-то банки. – Вытащил одну. – «Ананасовый компот». – Хотел положить в карман, но передумал. – А если взрывчатка? Глупости! Бред! Но ведь для чего-то она их выбросила? Какой же я идиот, олух. Да ведь так ей идти легче. Значит, сбежала».

Достал мобильник, набрал номер Гробовщенкина.

– Станислав Иванович, – задыхаясь, закричал в трубку, – Улыбин из роддома.

– Слушаю, – вежливо, но строго отозвался тот.

– ЧП. Роженица, с двойней. Та, что сегодня поступила. Сбежала.

– Почему?

– Откуда мне знать? – Доктор стал озираться по сторонам. Тепло светились большие окна корпусов. Неяркие отблески фонарей сонно падали на дорожки. Только двухэтажное здание морга таилось в холодном мраке. Врач машинально повернулся спиной к этому монстру, отошел в тень, заговорил тише, хотя двор больницы был безлюден. – Я зашел в палату, а она вдруг заявляет, что детей не продает и деньги ей не нужны. Понесла чушь. Вроде, младенцев используют как исходный материал для производства лекарственных препаратов и косметики.

– Что?

– То самое – вскипел Улыбин. – Не спроста это.

– Нагнать ее нельзя?

– Ищи ветра в поле.

– Разберемся, не паникуй. Если воротится, звякни!

«Как же, воротится, жди. Не для того убегала», – разозлился Улыбин.

Дрожащими пальцами, всегда ловкими, умелыми и послушными, но от волнения ставшими холодными и чужими, спрятал мобильник в карман. – Не паникуй! – Раздраженно повторил он слова Гробовщенкина.

Память вернула на несколько лет назад.

Рыночные отношения и демократия входили тогда во все сферы жизни.

В роддоме появился благотворительный фонд «Спасенное детство», целью которого была забота о судьбе новорожденных сирот. Его работники на законных основаниях подыскивали благополучные семьи из экономически развитых стран, которые усыновляли детей. Малыши обретали родителей, хорошие условия жизни, получали новое гражданство.