Женя слушала меня и не слышала ничего. Откинув с колен салфетку, она выпрямилась на диване, выгнулась всем телом, так что ее небольшие, но уже четко оформившиеся грудки выставились сквозь пиджак.

— Дядя Женя, скажите честно… — она встряхнулась, словно желая обратить мое внимание на свое тело. — Я вам что, не нравлюсь совсем?

— Если задаешь такие вопросы, — неожиданно серьезно ответил я. — То должна понимать, что не можешь не нравиться. Нравишься. И даже очень. Довольна?

— И вы мне нравитесь. И я хочу вас. Хо-чу — понимаете?! И что в этом плохого?

— Ну вот что, Евгения, — со всей возможной жесткостью сказал я, делая последнюю попытку сохранять разум. — Все. Хватит. Этот разговор зашел слишком далеко. И он ни к чему хорошему не приведет. Вызываю такси и отправляю тебя домой.

Я шагнул к столу, где стоял телефон. Женя вскочила с дивана, загораживая мне дорогу. Привстала на цыпочки, крепко обвила меня руками, не давая ступить ни шагу.

— Зачем тебе это? — глухо спросил я, вдруг поняв бесполезность борьбы.

— Скажи только — зачем?

— Затем, что… я люблю вас, дядя Женя, — тихо продышала она в мое ухо. — Люблю… С самого первого раза, как мама меня к вам привела… И уже давно не могу без вас жить… Я знаю, что не смогу быть всегда с вами. Но разрешите мне… Хотя бы раз… Хотя бы изредка… Ведь это так немного, чего я прошу… «Люблю»… Когда я в последний раз слышал такие слова? И слышал ли вообще? Меня никто никогда не любил, и сам я не любил тоже никого… Нет, ошибаюсь, я безумно любил свою первую жену Инну, и ей-то говорил эти слова. А говорила ли она мне что-то в ответ… Тогда казалось, говорила… А сейчас — не помню. Убей бог, ничего не помню…

— Вы такой красивый и умный… Разве можно с вами сравнить моих уродов одноклассников… Или того слюнявого студента, что трахал меня на пароходе… Хотя неважно, что красивый и неважно, что умный… Это все уже потом. Я люблю вас просто так. За то, что вы есть на свете.

«За то, что я есть…» Это было странно слышать и нереально воспринимать. Потому что сам я давно уже не радовался собственному существованию. И не мог даже представить, чтобы оно, это существование, оказалось светом в окошке для кого-то другого…

— Я люблю вас, дядя Женя… И хочу, чтобы вы были счастливы.

— А откуда ты взяла, что я несчастлив? — стараясь говорить уверенно, возразил я. — Я совершенно счастливый и адекватный человек. Потому что живу в точности так, как самому этого хочется.

Кажется, мне удалось убедить себя этими словами. Высвободившись, я шагнул обратно к журнальному столику, налил еще рюмку и выпил столь же быстро, не смакуя. Голова моя плыла, поддаваясь ненужному наваждению, и ее требовалось срочно вернуть на место.

— Хочу, чтоб вы стали немного счастливее со мной… — продолжала Женя.

Поймав мою изувеченную руку, она припала к ней, покрывая нежным, горячими поцелуями. Я вздрогнул: такого не проявляла ко мне ни одна из всех моих прежних женщин…

— Я ведь сильная и очень многое могу… Чтобы вам со мной было хорошо и спокойно. И чтоб вам больше не надо было столько пить…

— Откуда ты знаешь, сколько я пью? — вздохнул я. — На самом деле, я пью гораздо больше, чем ты даже можешь себе представить… Не отвечая, Женя опять прижалась ко мне и, щекоча мою щеку своими длинными ресницами, принялась сбивчиво шептать какие-то совершенно неожиданные, горячие и незнакомо ласковые мне слова. И вдруг, заглушая ее шепот, во дворе с особой яростью взорвались ракеты, озаряя все небо призрачными красными и зелеными огнями.

— Новый год, что ли… — пробормотал я. — Давай хоть телевизор обратно включим. А то так и новый век с тобой пропустим… Я нашарил впотьмах пульт, нажал кнопку — через несколько секунд на экране всплыли часы Спасской башни. Куранты отбивали уже невесть какой удар. Я быстро налил Жене минералки и протянул ей стакан. Плеснул себе водки и мы чокнулись, ловя последние секунды уходящего века и вместе с нею вплывая в следующий.

— С Новым годом вас, дядя Женя… — почему-то очень тихо проговорила Женя.

— И тебя, тезка, с новым счастьем, — ответил я, нагнулся и поцеловал ее в лоб.

— Дядь Жень… Поздравьте меня… По-настоящему, — прошептала Женя, запрокинув голову и, привстав на цыпочки протянула ко мне свои ждущие губы.

Да будь оно все трижды проклято, — подумал я, закрывая глаза…

Я проснулся чуть свет.

Во всем доме стояла мертвая посленовогодняя тишина. И в природе за окном тоже царил покой. Какая-то опустошенная ясность — или проясненная пустота, один черт. И я мог бы еще спать и спать. Но вчера — вернее, уже сегодня ночью я не принял снотворного, и в итоге, как всегда в последние годы, поздний уход в постель не прибавил, а сократил мой сон.

Полежав немного с закрытыми глазами, я понял, что уснуть больше не удастся, и тихо выбрался из постели.

Я помнил все.

Помнил, как это случилось. Как мы любили друг друга. Тихо и медленно, не веря до конца в происходящее.

Я осторожно ласкал ее маленькие груди с несерьезными, пухленькими, но уже темными — точь-в-точь такими же, непонятно думалось мне, как у Кати… — сосками. Спускался во влажную складочку, припорошенную едва осязаемым пушком. Целовал все ее тонкое, уже не детское, но далеко не женское тело. И с изумлением понимал, что, кажется, впервые в жизни по-настоящему нежен с женщиной: в отличие от всех предыдущих, я испытывал к Жене не плотское вожделение, а именно огромную, всепоглощающую, высасывающую меня нежность. Ко мне пришло ирреальное ощущение, будто я трогаю сейчас не эту женщину-подростка, невероятной случайностью забившуюся в мою постель — а свою собственную душу. Несчастную, брошенную, окаменевшую в искусственном одиночестве, хоть и замкнувшуюся в непробиваемую оболочку. И слезы, подступившие под звуки старых песен, опять вернулись ко мне, и я их больше не сдерживал и даже не стеснялся. Прижимал к себе маленькую — кажущуюся совсем маленькой, хотя ростом она была всего на голову ниже меня — Женю, пытаясь вложить в каждое свое, неловкое от отвычки, движение всю внезапную, оглушительную благодарность за ее приход и ее невероятную любовь. А слезы лились из меня, не оскудевая, и все ее тело, от впадинки между ключицами, до маленьких пальчиков на ногах, стало влажным. Но я почему-то не стыдился; это было столь же естественно, как и это наше соединение, идущее вопреки в законам разума и порядка… Я старался быть осторожным, чтобы не причинить Жене боль; она же покрывала меня мягкими поцелуями, прикасалась своими тонкими пальцами с такой отчаянной нежностью, какой я никогда не получал ни от одной из взрослых женщин. Или это просто казалось мне, почти отвыкшему от них и совершенно — от искренней ласки? Женя мало что умела, но изо всех своих маленьких сил пыталась отдаться и в то же время забрать меня — так, чтобы мы действительно стали единым целым, на несколько минут осуществили недостижимую мечту человечества о слиянии двух разрозненных половинок…

Устав от нарастающих ощущений, еще не умея по-женски доводить себя до завершения, она в какой-то момент отключилась и затихла, как набегавшийся за день ребенок. Положив голову мне на грудь и крепко обняв мои плечи влажной рукой.

А я лежал и испытывал совершенно космическое, ошеломляющее ощущение. Сам я тоже ничего не достиг — отчасти опасался, боясь навредить или испугать Женю, а отчасти уже разучился этому. Но я вспоминал минуты нашей сладостной близости и понимал, что такого тихого, невероятного блаженства я не знал прежде ни с кем. Мне было так хорошо, что, наверное, именно сейчас стоило умереть, поскольку ничего лучшего уже просто не могло было быть… Но я умереть не мог, потому что рядом лежала она, держась за меня даже во сне.

Я спал и не спал одновременно.

Слегка ныло сердце. И кроме того, я уже так давно и прочно привык спать один, что мешало само соседство другого существа. Потому что я не мог свободно переворачиваться с боку на бок, боясь задеть и нечаянно разбудить ее.