Более грузные и медленные суда пошли в Лисс продавать добычу — женщин и детей из города лорда Хьюэтта и с других Щитовых остров. Мужчин тоже — тех, кто плен предпочел смерти. Виктарион таких презирал, но продажа невольников ему претила. Взять работника или морскую жену к себе в дом — дело другое, а продавать людей за деньги, будто скот или птицу, нехорошо. Он с радостью предоставил это Хромому Ральфу, которому для медленного перехода через моря требовалось много припасов.

Его собственные корабли прошли мимо Спорных Земель и запаслись всем в Волантисе перед дальнейшим походом. Это самый оживленный путь на восток; там попадаются трофеи, а на многочисленных островках можно отстояться в шторм, починиться и пополнить запасы.

— Маловато это — пятьдесят четыре ладьи, — говорил он смуглянке, — но и ждать больше незачем. Единственный способ… — Он поморщился, когда она отодрала полотно вместе с коркой. Рана стала зеленовато-черной. — Единственный способ — это захватить рабовладельцев врасплох, как когда-то у Ланниспорта. Налететь на них с моря, забрать девчонку — и ходу, пока волантинцы не подоспели. — Нет, он не трус, но и не дурак тоже: триста кораблей с пятьюдесятью четырьмя одолеть нельзя. — Я возьму ее замуж, а ты будешь ей прислуживать. — Немая служанка уж точно никаких тайн не выдаст.

Виктариона прервал мейстер, поскребшийся в дверь каюты.

— Войди и запрись, — сказал ему капитан. — Ты знаешь, зачем я тебя позвал.

Весь в сером, усики бурые, вылитая мышь. Зачем он эти усы отращивал — чтобы за бабу не принимали? Молодой совсем, не старше двадцати двух. Звать Кервином.

— Могу я взглянуть на вашу руку, лорд-капитан?

Дурацкий вопрос. Виктариону был противен этот парень с розовыми щечками и кудряшками, больше похожий на девку. На первых порах он еще и улыбался по-девичьи, но после Ступеней улыбнулся не тому, и Бертон Хамбл ему вышиб четыре зуба. Недолгое время спустя Кервин пожаловался капитану, что четверо моряков затащили его под палубу и использовали как женщину. «Вот тебе верное средство прекратить это», — сказал Виктарион, вручая ему кинжал. Оружие парень взял, побоявшись отказать капитану, но так и не пустил его в ход.

— Вот она, рука, — гляди сколько хочешь.

Кервин стал на одно колено и даже обнюхал рану.

— Нужно снова выпустить гной. Этот цвет… Рана не заживает, лорд-капитан. Возможно, мне придется отнять вам руку.

Они уже говорили об этом.

— Отнимешь — убью, но сперва привяжу у борта и дам всей команде тобой попользоваться. Делай свое дело.

— Будет больно.

— Само собой. — «Жизнь — сплошная боль, дуралей. Боли нет только в водных чертогах Утонувшего Бога». — Валяй режь.

Мальчишка — мужчиной капитан не мог его назвать даже мысленно — вскрыл раздувшуюся ладонь. Выступил гной, густой и желтый, как кислое молоко. Смуглянка сморщила нос, мейстер закашлялся, даже Виктариону сделалось тошно.

— Режь глубже, чтоб кровь потекла.

Мейстер повиновался, и кровь показалась — темная, почти черная.

Вот и хорошо. Виктарион терпел, пока мейстер очищал рану смоченными в уксусе кусочками полотна. Когда он закончил, чистая вода в тазу стала такой, что с души воротило.

— Убери это. Она меня перевяжет, — кивнул на смуглянку Виктарион.

Мейстер ушел, но смрад никуда не делся. Последнее время от него просто спасу нет. Кервин предлагал обрабатывать рану на палубе, где солнце и свежий воздух, но Виктарион запретил. Нельзя делать это на глазах у команды. Они далеко от дома, и ребята не должны знать, что их железный капитан заржавел.

Рука давала о себе знать тупой неотвязной болью. Если сжать кулак, боль усиливается, точно ножом тебя колют. Нет, не ножом — мечом. Призрачным. Того рыцаря, наследника Южного Щита, звали Серри. Виктарион убил его, но он продолжает бой из могилы — вонзает свой меч в руку и поворачивает.

Капитан помнил тот бой как сейчас. Его щит был изрублен, и меч Серри он удержал стальной рукавицей. Юнец был сильней, чем казался с виду: клинок пробил и сталь, и стеганую перчатку внизу — будто котенок оцарапал ладонь. Капитан промыл порез кипяченым уксусом, завязал его и забыл о нем… до поры до времени.

Уж не был ли меч отравлен? Эта мысль бесила Виктариона. Настоящие мужчины к яду не прибегают. Он сталкивался с отравленными стрелами во Рву Кейлин, но то болотная нечисть, а Серри — рыцарь, высокородный. Яд — оружие трусов, женщин и дорнийцев.

— Если не Серри, то кто? — спросил он смуглянку. — Мейстер этот, мышь подколодная? Они ведь владеют разными чарами. Травит меня потихоньку — надеется, что я позволю руку себе отрезать. — Виктарион все больше убеждался, что это правда. — Вороний Глаз его мне подсунул. — Раньше, на Зеленом Щите, Кервин служил лорду Честеру — за воронами ходил, детей обучал, что-то вроде того. Вот уж писку-то было, когда один из немых Эурона приволок его на «Железную победу» за цепь, так удобно болтающуюся на шее. — Может, он мстит так, да только я-то при чем? Это Эурон велел его увезти, чтобы не рассылал куда ни попадя своих воронов. — Воронов брат тоже отдал Виктариону, три клетки, но капитан не хотел, чтобы Кервин посылал Эурону вести: пусть Вороний Глаз потомится.

Пока смуглянка бинтовала ему руку, в дверь постучался Лонгвотер Пайк — доложить, что на борт поднялся капитан «Горя» с пленником.

— Говорит, что чародея нам привез, капитан. Выловил его в море.

Неужто сам Утонувший Бог его посылает? Эйерон, побывавший в его чертогах еще при жизни, точно бы знал. Виктарион своего бога боялся, как и положено, но крепко верил в него. Поработав пальцами левой руки, он скривился, натянул перчатку и встал.

— Пошли поглядим.

Капитан «Горя», маленький волосатый Спарр по прозвищу Крот, ждал на палубе.

— Это Мокорро, лорд-капитан, — сказал он Виктариону. — Подарок Утонувшего Бога.

Ай да чародей — чудище, да и только. Ростом с Виктариона, но вдвое толще, пузо как валун, белая бородища — как львиная грива, а сам черный. Не коричневый, как летнийцы, что на лебединых кораблях ходят, не меднокожий, как дотракийцы, не оливковый, как смуглянка: черный и черный, как вороново крыло. Можно подумать, он в огне обгорел, и те самые огни отпечатались у него на щеках и на лбу. Рабские татуировки, метины зла.

— Цеплялся за сломанную мачту, — поведал Крот. — Десять дней пробыл в море после крушения своего корабля.

— За десять дней он должен был либо умереть, либо рехнуться от питья соленой воды. — Морская вода священна; Эйерон Мокроголовый и другие жрецы пользуются ею для благословений и сами то и дело пьют по глотку, чтобы подкрепить свою веру, но просто так ее пить нельзя. — Так ты, говоришь, колдун?

— Нет, капитан, — ответил на общем языке пленный — гулко, будто со дна морского. — Я смиренный раб Рглора, Владыки Света.

Рглор… Стало быть, он красный жрец. Виктарион видел священные костры в чужих городах, но те жрецы одевались в красные ризы из шелка, тонкой шерсти и бархата, а на этом отрепья какие-то. Хотя, если приглядеться, когда-то они и впрямь были красными.

— Розовый жрец, — промолвил Виктарион.

— Служитель демона, — плюнул Вульф Одноухий.

— Может, на нем балахон загорелся, — он и прыгнул за борт, чтоб его погасить, — предположил Лонгвотер Пайк.

Все заржали. Обезьяны наверху тоже подняли шум, и одна плюхнула на палубу пригоршню собственного дерьма.

Виктарион не любил, когда люди смеялись: ему всегда мерещилось, что смеются над ним. Вороний Глаз в детстве постоянно донимал брата насмешками, и Эйерон, пока не сделался Мокроголовым, тоже. Похвалят, бывало, а потом выходит, что насмеялись. Или, хуже того, вовсе не поймешь, что над тобой подшутили, пока не услышишь смеха, — в таких случаях Виктариона всегда душил гнев. Он и обезьян невзлюбил за это, ни разу не улыбнулся их фокусам, хотя вся команда каталась со смеху.

— Отправь его к Утонувшему Богу, пока беды какой не навлек, — предложил Бертон Хамбл.

— Корабль затонул, а он один спасся, — подхватил Вульф Одноухий. — Может, он демонов вызвал, и те пожрали всех остальных? Что стряслось-то?