Шадрин и Авилов появились в районе почти одновременно. Шадрин – после окончания университета, Авилов – высшей партийной школы. Виктор, как заместитель редактора, вёл отдел партийной жизни, и потому его пути-дороги постоянно пересекались с райкомовскими.

Шадрину в университете все годы внушали, что он учится на партийном факультете, и правда должна быть главным мерилом его жизненного и журналистского дела. Авилову в партшколе также внушили, что газетой руководит партийный комитет, а в повседневных буднях – его первый секретарь. Правда и партийность, по его мнению, ценности тождественные.

Но правда не может быть партийной или беспартийной. Она выражает общечеловеческие ценности. И обесценивается, когда ею начинают манипулировать, подгонять её под условные рамки партийности. Авилов усвоил в отношениях с газетой такое правило: она орган райкома – значит, должна выражать точку зрения его работников. Проще сказать – аппарата.

Ну и бог с ним, если бы аппарат был дельный. Но с годами здесь привыкли работать так: не думать, а командовать и исполнять. Такая вертикаль сложилась в здешнем крае с берлаговских[3] времён.

Безмолвное подчинение начальникам, лагерные законы и правила вытравливались из сознания людей с трудом, хотя лагеря уже были закрыты и многие приезжали сюда не по этапу, а добровольно.

Шадрина не просто было застать в редакции, которая ютилась в бараке-развалюхе, приткнувшемся к кромке берега Седого океана. За короткий срок он объездил оленеводческие стойбища и горняцкие полигоны, шахты. Узнал людей. И они его. И тундровики, и горняки ценили его за обстоятельность публикаций. Они за долгие годы, пожалуй, впервые ощутили, что в районе появился не просто хороший, как они говорили, человек, а мужик что надо, быстро уловивший суть их бытия, настроения и провальной разницы между начальником и работягами. И не в пример другим бил не в бровь, а в глаз.

Публикации Шадрина забеспокоили райкомовцев, и в первую очередь Авилова. Ну, кому придётся по душе, если передаётся на суд общественности поведение районных руководителей сельского хозяйства? Чем они занимались во время командировки в самом отдалённом и отстающем колхозе имени ХХ съезда КПСС? Помогали организовать дело, советовались с оленеводами? В стойбища и не думали выезжать. Оккупировали местную гостиницу, пьянствовали непробудно неделями… Шадрин стал свидетелем одной из таких командировок в глубинку.

Что поразило его больше всего: всё им сходило с рук. Видать, жалуют таких руководителей, доверяют им. В чём причина? Оказывается, не такое простое дело – снять с поста. Не то, что назначить. Только занесёт руку над бумагой вышестоящий начальник – и спохватится: снять? – Снимем. Ну, да. Мало там одного бедствия – гололёда. Так ещё пошлём и забулдыгу. Нет уж, пусть он руководит всеми хозяйствами из райцентра.

Ясное дело, такой саркастический вывод из увиденного в командировке мало кому пришёлся по душе. И тем более партийному начальнику. Да ещё в твоём партийном органе преподносится фельетон вроде бы с вполне безобидным заголовком «Командировка в глубинку». Издевательство – не меньше.

Или другой факт. Экономическая учёба трудящихся. И надо же, нашёлся умник Шадрин – разгромил заведующего промышленно-транспортным отделом райкома, который плохо владел ситуацией и всё валил на соседа – зава по пропаганде и агитации. Или взял, видите ли, на контроль, сколько тот или иной работник побывал за год в трудовых коллективах, в парторганизациях и какая отдача от этого получилась. Ревизор нашёлся. Куда ни кинь – все стрелы на аппарат партийного комитета.

– Ты чем занимаешься, Глушков? – зло спросил Авилов, вызвав как-то к себе редактора «Тундровой правды». – Что газета позволяет? Она чей орган?

– Райкома партии, – как отче наш, отчеканил Глушков.

– Вот именно – райкома партии. А почему позволяешь Шадрину дискредитировать районных руководителей? Он же распоясался. Ты его утихомиришь или нет? Если нет – придётся с ним расстаться. Или им займутся органы. Нашёлся умник. Ярый антипартийный элемент с партийным билетом. Плачут по нему места не столь отдалённые. Что ты скажешь на сей счёт?

– Ничего. Во-первых, дальше нашего Колымского края, вроде, и ссылать-то некуда. Во-вторых, это как сказать, что Вы сказали.

– Что – как сказать? – всё больше распалялся Авилов. – Ты же только что признал, что газета – орган райкома партии.

– Всё верно.

– Не понял?

– А то что: райком партии – это вовсе не его аппарат, – попытался уточнить Глушков.

– Ты мне политграмоту не читай. Начитан. И не учи меня. Учёный не меньше твоего. Будешь продолжать в таком же духе – влепим на бюро и тебе. А то и освободим. Для начала пригласи ко мне Шадрина.

– За газету отвечаю я.

– Вот и ответишь. Делай, что тебе сказано.

Глушков вернулся в редакцию и передал Шадрину разговор с Авиловым. И посоветовал:

– Сходи к нему, Виктор.

– Не вижу повода, Иван Иванович.

– Ну, смотри. Мороки всё равно не оберёмся.

Шадрин промолчал. И не пошёл к Авилову.

На следующее утро Авилов позвонил Глушкову и, не поздоровавшись, строгим голосом спросил его:

– Почему Шадрин не пришёл ко мне?

– Я ему передал Вашу просьбу, Юрий Фёдорович.

– Просьбу? – хмыкнул Авилов. – Он что – неуправляем у тебя? Или для него не существует партийной дисциплины?

– Почему? По работе у него всё в порядке.

– Вижу я, какие у тебя порядки. Пригласи его к телефону.

Шадрин (он размещался в одном кабинете с Глушковым) взял трубку.

– Слушаю.

– Это я Вас, Виктор Кирьянович, слушаю.

– А что случилось? Какое-нибудь ЧП?

Глушков заметил, как прищурил глаза Шадрин – он знал цену этому прищуру: значит, собрался в комок, сжался, как пружина, готовая тут же резко распрямиться. И Глушков, сам того не ведая, изменился в лице – спала розовость с его щёк. Шадрин почувствовал, что Авилов замялся.

– Я прошу Вас зайти ко мне, – делая акцент на каждом слове, наконец-то произнёс Авилов. – Есть разговор.

– Хорошо. Когда?

– Сейчас. До встречи, – и повесил трубку.

– Виктор, будь сдержан, – придя в себя, посоветовал Глушков. – Юрий Фёдорович не терпит возражений.

– Это его личная болезнь. Разве ты знавал меня когда-нибудь несдержанным? И что я никому ничего не должен – тоже знаешь.

Южак[4] в феврале брал своё. Накопив силы, он всю свою мощь обрушивал на населённые пункты, сметая на своём пути снежный покров, затрамбовывая жилища, административные, производственные и прочие здания. Одноэтажные домишки упаковывал плотным снегом до печных труб. Входные двери жилищ и других строений, как правило, открывались внутрь. Люди пробивали лопатами туннели и по ним выбирались наружу. Там их подбирали вездеходы. В такую непогоду останавливались стройки, замирали зимники, не работали школы, детские сады. Но в целом жизнь того же Тундрового продолжалась.

Южак не ослабевал. И Виктор Шадрин на попутном вездеходе добрался до райкома.

В кабинете Авилова находились второй секретарь Копейкин и секретарь по идеологии Скачкова. «Так, – подумал Шадрин, – партийный треугольник – значит, Авилов попытается мозги вправить».

Шадрина, ещё опалённого южаком, пригласили присесть рядом, тем самым давая ему понять, что, мол, разговор предстоит свойский, откровенный.

Виктор знал цену таким разговорам. Вот так же два года назад Авилов пригласил его для разговора по поводу освободившейся редакционной квартиры. Глушкову выделили благоустроенную двухкомнатную. А его двухкомнатную, без всяких удобств, в деревянном доме, редакция решила заселить своими же работниками: Шадрин и литсотрудник Павел Шинкарёв жили в общежитии. Авилов же решил в освободившуюся глушковскую заселить своего работника. Шинкарёва уговаривать, чтобы уступил, не стал – не счёл нужным. А вот шадринского согласия, зная норов того, решил испросить. Да и Шадрин был уже не мальчик. После окончания школы работал. Отслужил в армии сапёром-подрывником. Потом работал на одном из заводов Урала. И университет закончил уже не юношей, а мужем, хотя и не был женат.