Он оказался не так далек от действительности, отчего спешно пришлось перестраиваться.

– Частное расследование, – уточнил я. – Наше детективное агентство…

Однако я был опять остановлен – на сей раз раскатом неудержимого смеха.

– Ха – детективное агентство! Мы сейчас что, ток-шоу снимаем? Эй, оператор, ау!.. Ты где-нибудь за пределами своего телевизора много слышал о них?

Вопрос, который включал в себя утверждение, вернее – утверждение, прячущееся за вопросом, показалось мне не лишенным должного основания. И в самом деле: вспоминая сейчас свои городские прогулки, я никак не мог оживить в памяти хотя бы одну, в ходе которой на глаза попалась такая табличка. Но раз я не имел права вмешивать Олега, как-то надлежало выкручиваться?

– Это не совсем детективное агентство, – еще раз уточнил я. – Дело, собственно, в том, что все мои действия подчинены просьбе одного из родственников Антона, которому, по совместительству так сказать, я прихожусь другом.

– Чьим другом? Антона?

– Нет, родственника.

– Какого родственника?

– Близкого… нет, дальнего…

Я не знал, что и как врать дальше, но вовремя вспомнил журналистскую тетку.

– Это его тетя… Тетя Оля, да.

– Ольгина Карловна?

Федосей посмотрел на меня как-то странно.

– Что-то не верится, чтоб она… Впрочем, передавай ей привет.

– А почему вы назвали ее Ольгиной?

– Потому что ее так зовут. Или ты имел в виду кого-то другого?

– Нет, – поспешил произнести я во избежание неприятного продолжения, – просто я всегда называл ее тетей Олей. Мы – на короткой ноге.

– Ну-ну, – смотря на меня еще более странно, протянул Бабахов. – А хочешь… я тебя в шоу сегодня сниму, а, родственник?

Я уже привык к некоторой внезапности всех бабаховских переходов. И думал – не удивлюсь любому их них. Однако этот, очередной, на мгновение озадачил.

С одной стороны, попасть на телевиденье, конечно, хотелось. Ну, новизна чувств, свет софитов, приобщение к прекрасному, публичность, все такое… С другой – приходилось постоянно держать в голове, что меня, возможно, разыскивают. И в связи с этим показ лица всей стране ничего хорошего не сулил. Логика здравомыслящего человека по крайней мере говорила определенно: откажись. Но в то же самое время… влекло.

Уж каким-то маловероятным представлялся тот факт, что в целях расследования преступления наша милиция будет отсматривать все идущие по телевизору ток-шоу. Навряд ли… Да и я мог подхватить что-нибудь интересненькое.

– Хочу, – сказал поэтому я и посмотрел на Бабахова ясными, как первое большое чувство, глазами.

– Деньги плати, коли хочешь! – отреагировал непроницаемо тот.

Впрочем, не прошло и секунды, расхохотался:

– Шучу! Чего ни сделаешь ради доброго друга Ольгины Карловны, верно? Сейчас тебя отведут. Но помни: разговор не закончен.

Федосей нажал на какую-то кнопку, и вскоре меня действительно отвели.

Я никогда не был, так сказать, вживую на телевидении, и потому с описанием некоторых вещей, с которыми мне привелось там повстречаться, возникали определенные сложности.

Элементарно не хватало знания профессиональной лексики, чтобы очертить хотя бы беглыми штрихами все те предметы, окружавшие меня со всех сторон.

Скажу только, что все было презабавно. Много света, непонятные технические приборы, оживление, движение, суета… Сама студия почему-то напомнила школьный актовый зал. Такое же просторное и светлое помещение, у одной из стен которого шли равномерно возвышающиеся ряды скамеек для телезрителей.

Меня посадили с краю на предпоследний. Дали баночку «Кока-колы», чуть сморщенное зеленое яблоко, бумажный листок, предписывающий, как себя должно вести, и, пока я распихивал все это по карманам, прыснули в глаза какой-то едкой и загадочной жидкостью – отчего те через пару секунд заслезились, а само выражение лица (судя по выражению лиц остальных) приобрело трагичный оттенок.

Придя немного в себя, я вновь огляделся.

Шоу еще не началось. Федосей метался по площадке, где в креслах, о чем-то перехихикиваясь, сидели именитые гости, и проводил с каждым из них инструктаж.

Следом за Федосеем носилась Люсьен – мне почему-то казалось, что она лишь повторяла только что сказанное, исполняя, таким образом, роль чисто акцентирующую.

С залом по большей части работала бабенка, забиравшая меня не так давно с проходной. Она поочередно подходила к сидящим на своих местах и делала этим сидящим какие-то разъяснения… Поднырнув внезапно ко мне, проинформировала, что крупного плана со мной не будет и все предъявляемые «фоновикам» требования: вести себя тихо, не творить глупостей да не забывать поглядывать на большое электронное табло, что уже горело чуть в стороне от Бабахова, и выполнять всплывающее время от времени там.

– «Аплодисменты» – хлопай, «вздох» – вздыхай, «сдержанный смех» – сдержанно смейся. Думаю, это не сложно? – подытожила она.

Также, пока программа не началась, мне было разрешено съесть яблоко и выпить «Колу».

Сделав глоток, я начал разглядывать соседей.

Это была самая разнообразная публика. После недолгого визуального напряжения мне, впрочем, открылась и некоторая логика подобной рассадки. В центре расположилась творческая интеллигенция. Это было видно по их одежде в целом, а также по загадочной, я бы даже сказал – какой-то недоговоренной манере держаться. По правую сторону творческой интеллигенции была помещена прогрессивная молодежь: основным признаком прогрессивности здесь выступали толстые очки, строгие костюмы и значки, указывающие на то, что их обладатели перемещаются все вместе в неизвестном мне направлении. Ряды слева от творческой интеллигенции, видимо для большего контраста двух несхожих позиций, были отданы на откуп молодежи вообще. Причем главной проблемой, какой та виделась со стороны, являлось некоторое разногласие руководителей проекта в вопросах необходимой пропорции. Отчего молодежь все время пересаживали то туда, то сюда, снимали и надевали пиджаки, подлохмачивали, лохматили и вновь приводили в порядок прически. По краям – тут было все относительно спокойно – сидели пенсионеры, домохозяйки и люди, приехавшие, по-видимому, из глубинки.

Впрочем, жизнь в своем разнообразии редко когда укладывается в определенные схемы, а потому находились в зале и те, кто ни под какую классификацию не подходил.

Такой, например, была девушка. Скажу сразу: если бы я увидел ее до всех своих наблюдений, то никаких наблюдений делать бы и не стал. Мое внимание настолько сосредоточилось в эту минуту на ней, что я даже прекратил пить «Колу».

Она была страшно возбуждена. Ей явно не сиделось на месте, и она поминутно с него вскакивала: подбегала то к Люсьен, то к бабенке, то к Бабахову, махала перед их лицами выданным текстом, водя при этом своим маленьким пальцем по листку, в попытке (как виделось мне) указать на какие-то обнаруженные в последний момент недочеты. В общем, вела себя так – как будто без нее этого шоу не случилось бы. Сначала я даже предположил, что это именно у нее в доме номер 66 на N-ской улице проживал Антон. Однако, оценив ее внешность, передумал.

Это была очень тощая девушка – не более, наверное, сорока пяти кило при росте приблизительно метр семьдесят, с маленькими, едва заметными грудями (а лучше сказать, вообще без грудей), с толстой и уложенной в тугой жгут русой косой, с мистически задранными вверх ресницами, немного простоватыми чертами лица, с большими (кто-то мог бы, наверно, назвать их чувственными) глазами. Кстати, ее веки были обильно посыпаны блестками – на лице образовывалось нечто наподобие двух треугольников, что тоже придавало ей что-то мистическое. Возраст – на вид около двадцати лет.

Из одежды на ней был белый, с закрытым воротом, свитер и, главное, – длинная юбка, снова, на сей раз логично и обоснованно, напомнившая школу.

В школе, на первом этаже, у нас висели не то шторы, не то гардины, сделанные из прочного красного материала и имеющие большое количество крупных объемистых складок… При взгляде на ее юбку сознанием тут же выстраивалось впечатление, что ткань вырезалась именно с тех не то штор, не то гардин. Причем ассоциация была до такой степени стойкой, что я так и назвал эту девушку для себя – Гардинная Девочка.