4
«Убит Антон Власоглав».
Я свернул газету и посмотрел на число. Сегодняшнее.
Развернул снова.
«Убит Антон Власоглав» было набрано более крупным кеглем и выделено жирным шрифтом. Ниже шел текст:
«Убийство в Санкт-Петербурге. Известный питерский журналист Антон Власоглав расстрелян сегодня ночью.
Убийство произошло около двенадцати часов. Жители дома 66 на улице N-ской, где временно проживал журналист, услышали четыре выстрела. Звонки в милицию поступили сразу от нескольких человек. По словам очевидцев во дворе стояли синие «Жигули». Преступник, вероятнее всего, ждал в подъезде. Вошедший туда Антон был убит выстрелом в висок.
В кармане убитого оперативники обнаружили крупную сумму денег. Пока сотрудники милиции затрудняются назвать мотив убийства. Диапазон версий от заказного убийства в связи с профессиональной деятельностью потерпевшего до личной мести. Учитывая резонанс происшествия, делом будут заниматься следователи по особо важным делам. «Скорее всего, – заявил Альберт Криворогов, заместитель прокурора N-ского района, – этим делом будет заниматься…»
Ну и так далее. Я не стал дочитывать до конца, поскольку больше заинтересовало лицо. В правом верхнем углу статьи была помещена фотография, и я, стоило присмотреться, узнал… Он! Правда, в погоне за оперативностью собратушки по перу, видимо, вытащили фотографию из архива. На меня глазел юноша – со следами вторичных половых признаков, что выражалось в рыжем пушке над толстой верхней губой и в точно такого же цвета едва пробивавшейся бороденке. Полный энергии и готовый, казалось, одним только взглядом создавать себе будущее. Не зря, наверное, говорят: молодость – дерзновенная пора.
Я почему-то сравнил этот взгляд со взглядом, колющим меня в банкетном зале… Куда все уходит? И где граница, до которой исчезает одно и после возникает другое? Впрочем, теперь я знаю, как его зовут.
Странно… Полминуты назад мне твердо казалось, что именно мой удар отправил его на тот свет. Ан фиг! Антон Власоглав был убит в собственном подъезде выстрелом в висок человеком, настроенным куда более радикально. Убит в двенадцать часов. В то самое время, когда я садился на электричку. Следовательно – милиция приезжала в Корнеево не за мной. Или, по крайней мере, не по данному поводу.
Успокаивает…
Хотя и не проясняет почти ничего. Слишком уж много образовалось вокруг меня непонятностей да секретов.
И еще один плюс. Я снял с себя статус убийцы. Однако – невероятно, но факт – данное желаемого облегчения не принесло. Возможно, весь фокус в психологии. А возможно, просто чувствую: завтра будет новый день и все еще вернется на круги своя…
Возможно. Вернется…
Я взял со стола карандаш, вырвал из принадлежащей Олегу тетради листок и попытался перенести туда весь ход событий.
Первое – Алёна показала мне рукопись. Я мельком проскакал по абзацам и обязался отнести десяток первых страниц компетентному человеку… Алёнка не согласилась. Ей было неловко отрывать от дела людей, и она предпочла обратиться за советом к «подруге». К Татьяне, то бишь, Александровне… Я не разделил такой выбор. Мне никогда не нравилась эта… звезда. Но где там! «Татьяна Александровна сказала…», «Татьяна Александровна сказала…». Убеждать женщину – занятие бесполезное: любая попытка довести доводы разума обречена на провал, и я дал добро, – хотел избежать ссоры. После Алёнку не видел. Был только один звонок. Она сообщила, что едут с Компотниковой к какому-то архивариусу, и попросила встретить на сорок восьмом километре Московского шоссе. Я ждал два дня…
А потом прошло три недели.
Я не стал обращаться в милицию. Так как, сколько помню себя, необходимость лишний раз кого-нибудь потревожить или нужда настоять на своем всегда воспринимались мной как настоящий психологический ад. По-моему, нет ничего хуже – быть в центре внимания и ждать, когда твою позицию или мнение наконец оценят. Вдобавок поднимут на смех. «Потерял женщину!».
А кроме того, от официальных шагов удерживала ни на дюйм не пошатнувшаяся вера, что «потерянная женщина» жива. Между мной и Алёнкой существовала некая невидимая связь, и, произойди что плохого с любимой, я бы непременно почувствовал.
Не видя другого пути, созвонился с Компотниковой. Та показалась раздраженной до странности. Сказала, где Алёна, не знает, никуда в тот день с ней не ездила и вообще была чуть иного мнения об этом человеке. И попросила из-за такой ерунды больше ей не звонить. Через сутки я позвонил снова. Подошел «ихний муж». Мне было высказано по полной программе – без особого выбора в выражениях, и тогда я, наверно, впервые ощутил угрозу.
Ощущение окрепло еще через несколько дней: когда в киоске был куплен толстый литературный журнал, который проанонсировал появление нового Татьяниного романа, с экзотическим названием – «Лукреция».
Лукреция – так звали главную героиню Алёнкиной рукописи, и проснувшееся во мне любопытство подтолкнуло обратиться к знакомому редактору, с тем чтобы тот попытался достать через третьи руки хотя бы первый десяток страниц. Естественно, те и эти страницы почти что совпали. Тогда я наконец понял (не знаю, правда, пока что) и очень твердо решил: в этот раз во что бы ни стало докопаюсь до сути. Только – САМОСТОЯТЕЛЬНО.
Самостоятельно я напился (чтобы быть немного храбрей), явившись в таком виде на встречу Татьяны Компотниковой с читателями, устроенную издательством в крупнейшем городском книжном магазине.
Где, встав в кучку млеющих от нечеловеческого счастья, начал резать правду-матку в глаза…
Наверно, со стороны смотрелось смешно.
Еще, наверно, смешней – когда два бугая, один предварительно заехал с короткого, но резкого замаха ноги в пах, вышвырнули мое тело на улицу. Александровна и не поморщилась. Правда, на утро позвонил Володя. Не без сарказма заметив, что «жена таки любит хорошую шутку», но данные перлы остроумия «согласись, перебор!». А также порекомендовал прибыть вечером на презентацию – реабилитироваться.
С презентации все и началось.
Прожужжал звонок. В дверь…
Я вздрогнул, выждал время – и на цыпках подкрался к глазку.
Отверстие тут же материализовало образ некоего молодого человека. Одетого в хороший модный костюм и при этом (или «несмотря на») дико гримасничающего. А именно: язык материализованного был вытащен до упора и чуть отклонен влево, оба глаза интенсивно моргали, плечи тряслись, будто их обладатель переживал остро протекающий приступ.
Я сделал паузу. В ходе которой наблюдаемый, мало чем изменяя лицо, нажал на соседнюю кнопку. За стенкой раздались шаги. Потом последовало «кто там?», не медля ни мгновенья после чего молодой человек принял эволюционно сложившийся вид, одернув с грациозной солидностью галстук:
– Добрый день! Известная канадская фирма имеет честь предложить…
Я не дослушал: плюнул и отправился в комнату. Обратно – к себе на диван…
Собственных проблем и забот было ой, ой и еще пару раз «ой» сколько.
Происходящее со мной, ну например, во все последние дни. Допустим (хм, допустим), оно не было мистикой. Предположим, не являлось вымыслом расстроенного сознания, бредом или иллюзорной игрой. Представим, что имело границы и все законы реального. Следовательно, планомерно откуда-то двигалось и, следовательно, стремилось куда-то попасть… Но тогда ведь, черт бы, дьявол его побери, должен прослеживаться и МОТИВ? То, собственно, ради чего они решились на это.
«Присвоить чужую рукопись, пускай и способную принести гонорар?».
Вздор! Даже мне – человеку, имеющему о подобных делах самое поверхностное представление – и то было известно пару-тройку нехитрых приемов, когда настоящий автор не только ни о чем не догадывается, но и, что-то туманно подозревая, не может ничего доказать. Например… Посулить той же Алёнке энное количество отступных. Она бы сама, чего говорить, с радостью согласилась, лишь бы не соваться в этот содом. Альтернатива – печататься так, внаглянку. А поднимется шум, поместить в газетах и журналах одну большую статью, гневно бичующую бесстыдство и падонкизм нынешнего молодого да раннего плагиаторского поколения.
