На миг почва под моими ногами оказалась потерянной. Я ждал чего угодно: отрицания, возмущения, истерики, угроз. Но чтобы вот так – особо цинично, представив мою историю как завязку очередного дешевого романа… Да на что же еще сподобятся эти выползни?!

Впрочем, было, было одно допущение. Если тетя Оля не с ними, могла ничего и не знать.

Чтобы не выставлять себя совсем дураком, с маниакальным упорством доказывающим недоказуемое, я предпочел оставить пока этот укол без внимания. И даже напротив – почему бы и нет? – снизойти до подыгрывания.

– Ну разумеется, тетя Оль – откуда еще столь конфиденциальные сведения?

В ответ она длинно вздохнула, томно обмахнувшись платком.

– Вы меня когда-нибудь уморите!

За разговорами я пропустил, как мы очутились в поселке. Или не в поселке. Не знаю, как правильней окрестить данную архитектурную группу. Старые покосившиеся дома шли вперемешку с домами вполне добротной постройки, с резными наличниками, с красивыми крылечками и искусно отделанными заборами. Тут же попадались чуть старомодные бревенчатые избушки. Были и совсем откровенные времянки (или просто производили на проходящих и проезжающих впечатление таковых). Особняком стояли роскошные особняки. Я знал: дорога близко сделает поворот, и перед моим взором предстанет самый огромный.

Обитель Татьяны Александровны.

– Ой, а вот и Танюша! – включила соответствующие механизмы второй сигнальной системы моя спутница, и я подумал: если бывают моменты, когда мыслительный ряд одного накладывается на словесный выброс другого, – это он.

Впрочем, «ой, а вот и Танюша» не означало ее сиюминутного появления. Вначале был смех (тот, который я всеми фибрами ненавидел, а особенно в последние дни). Это потом, когда дорога свернула, возникла «Танюша» сама.

На ней были: футболка страшно в обтяжку, пляжные тапочки и какие-то немыслимые панталоны, – мадам писательница играла в бадминтон с Володенькой.

Мне сложно описать этого человека. Субъективизм в данных вопросах был и будет всегда, тем более когда берешься описывать людей, к которым относишься, мягко говоря, отрицательно. Что тут делать? Если, например, вспомнить тетю Олю, которая вспомнила Пушкина, и самому вспомнить Пушкина: «Скажи, которая Татьяна? – Да та, которая грустна», то таковое к этой Татьяне будет не применительно. Эта Татьяна – полная противоположность. Шуточки, прибауточки, поведение пятнадцатилетней девочки в компании отвязных парней. С точки зрения внешностных данных? Когда я увидел ее впервые, впечатления были следующими… Тоща (ни дать ни взять – огарок). Довольно высокий рост. Мой – метр восемьдесят, она, по крайней мере, казалась не ниже. Глаза черные и смотрят на собеседника так, будто тот собирается сморозить откровенную глупость (или к щеке бедолаги прилипли остатки съестного). Когда общается со знакомыми, глаза веселеют и на лицо даже является тень некой придурковатости. Но и это – только обман. Мадам хорошо знает, кто она, и данная придурковатость при общении со знакомыми не более чем обычный каприз. Маленькая причуда уверенного в себе, защищенного со всех сторон человека. Черты лица скорей резковатые (больше запоминаются впалые щеки, тонкие губы, маленький узкий нос). Волосы черные и прямые. Длинные и чаще подвязываются сзади. Во всех движениях пытается казаться моложе своих сорока, но приближение к оным все-таки сказывается. Вот вроде и все…

Татьяна Александровна нас не заметила. Она увлеченно каскадировала разнотональными взвизгиваниями, происходящими по мере единения воланчика и ракетки, и повернула голову только тогда, когда тетя Оля захлопала в ладоши.

– Тетя Олечка!

– Танечка!

Они заключили друг друга в объятия и чувственно расцеловались. Затем тетя Оля сказала: «смотрите, кого я вам привела!», и Татьяна обратилась ко мне.

– А вас… я не хочу даже видеть, гадкий мальчишка! Я так ждала, что вы подойдете… куда вы тогда подевались?

Она сложила губы в этакое обиженное сердечко, но тем не менее протянула руку для поцелуя. Я поцеловал. Тетя Оля радостно пискнула. Володя кивнул головой.

Володя – высокий блондин. (Приблизительно сорокалетнего возраста и малоприметной внешности). Взгляд на него почему-то всегда вызывал в моем уме образ ресторана. Там, в ресторане, неминуемо отыщется данный общественный тип. «Чего, дескать, изволите?»… Однако, боюсь, такие ассоциации неуместны. Поговаривают, за его несамостоятельной внешностью скрывается вполне автономная душа и эта душа умеет и способна на многое. Головокружительная карьера Татьяны Александровны – малая часть работы этой души.

Володя начал собирать ракетки, и мы, не дожидаясь его, направились к дому.

Зажужжавшие от включения электропривода ворота обнажили сад, и мы пошли по отсыпанной красным мелким песком дорожке. Татьяна со спутницей о чем-то тихо шептались, я больше думал о разговоре, который еще предстоит. Услышанные слова показались знакомыми:

– …стыдно сказать, калом. Да, да – калом! Вы представляете, прелесть моя?! Сейчас, говорит, размазывать начнут. А голос такой неприятный, хриплый. Опустившаяся личность, не иначе. Я – к Володеньке: сгоняй, милый друг, посмотри. Может, вмешательство какое необходимо. Сказала, а у самой, чувствую, кошки на душе уж поскребывают. Зачем, думаю, так?

– Ну, ну, успокойся. Популярность твоя покоя кому-нибудь не дает – обычное дело.

– Ах, оставьте! При чем тут моя популярность?

– Как это «при чем»? Успех одного быстро вскрывает гнойники неудач другого. При таком положении они кажутся еще более ужасными и мучительными – помните, как у Пушкина: «Будущее являлось ему не в розах, но в строгой наготе своей»? – и человек больше не в силах противиться тому, что терзает, душит его. А ко всему прочему, может, это какой-нибудь несчастный, задурманенный страстью мальчишка, страдающий от неразделенной любви. Такой вариант вы разве исключаете?

– Неразделенной любви… Пускай выпьет йаду (она так и сказала: «йаду»), ну так-то зачем?

Вместо ответа тетя Оля захихикала.

– Хотите, я лучше расскажу, как Алешенька давеча пытался меня разыграть?

Я «навострил уши».

Но в этот момент нас нагнал Володя. Он выглядел достаточно запыхавшимся, лицо же его отображало определенно неприятную весть.

– Танюша, милиция у ворот! Требуют, чтоб впустили…

Затем подошел вплотную к Татьяне и буквально впился губами в ее ухо.

При этом вдвоем они премерзко посматривали на меня.

К сожалению, наши мысли не всегда соответствуют принятым нормам и полученному воспитанию. А потому первое пришедшее в голову мне было – (впрочем, повторять не хочу). Сказал же я:

– Извините, друзья, я вынужден ненадолго оставить вас.

И быстро, а главное, чтобы было понятно куда, заспешил в сторону туалета (благо, знал, где он находится). Потом свернул за угол и переключился на бег.

Туалет был в ползабора по высоте, и мне не составило большого труда при помощи ловких обезьяньих движений преодолеть за пару минут обе преграды.

Оказавшись в относительной безопасности, не раздумывая, маханул вниз. В сторону голубеющего вдали озера. Там выбросил пистолет.

Он булькнул, и по ожившей воде побежали круги – своеобразное водное эхо.

«Прощай, оружие!», неожиданно нахлынуло на меня…

На озере не было никого. Почти: лишь в стороне, в метрах примерно пятидесяти, виднелись торчащие в ряд удочки, и, подчиняясь более бессознательному влечению, нежели зову разума, я зашагал к ним.

Мысли мои отличались редкой противоречивостью. От панического – «все пропало», до дико оптимистичного (при взгляде на природу) – «как хорошо!».

Подойдя к рыбакам, я сел на зеленый от обомшелости камень, закурил и стал наблюдать, как колышутся на воде поплавки.

Что-то сквозило в этом, освобождающее…

Труженики голубой нивы держались замкнуто и немногословно. Просидев с полчаса в тишине, я встал и отправился в лес. Крюк, если идти лесом, выходил о-го-го, мне же надо было поспеть на последнюю электричку.