В процессе рассказа вся его скованность и настороженность пропадает, и со стороны и впрямь можно подумать, что беседуют старые, добрые знакомые. Он становиться любопытным, интересуется деталями, о которых он не знает, взамен рассказывает, в частности, то, что не знаю я. Складывается впечатление, что мы обсуждаем детали интересного футбольного матча. Впрочем, на долгую беседу у меня нет ни времени, ни особого желания.

— А как же быть с Ольгой? Угрызения совести не мучают? — задаю я последний интересующий меня вопрос.

— С Ольгой? — переспрашивает он, краснеет и отводит глаза в сторону. — У меня не было другого выхода. Я слишком увлекся игрой, чтобы из-за всяких непредвиденных обстоятельств сойти с дистанции, так и не дойдя до финиша. Ей пришлось пожертвовать. Что уж тут поделаешь? Ладно, хватит об этом.

Я ставлю на стол уже давно ставшую пустой банку из-под пива и встаю. Тут же у него в руке, как по волшебству, появляется пистолет, дуло которого направляется на меня.

— В чем дело? Нервы сдали? — бросаю в его сторону вопрос.

— А… — ему становится неловко за этот торопливый жест и он опускает оружие стволом вниз. — Разве ты пришел не за мною?

— С какой стати? Я же не мент. Денег за задержание опасных преступников мне не платят. Я пришел просто поговорить.

— Надо полагать не один?

— Здание блокировано, если ты это имеешь ввиду. Ты бы это, сам бы вышел, все лучше будет. Стоит ли здесь Дом Павлова устраивать? Ну, допустим, положишь ты сейчас пару человек… Тебе лучше станет? Есть ли в этом смысл? С Федоровым ты уже поквитался. Теперь надо ответ держать за все остальное. Можем выйти вместе.

— Сколько у меня времени?

— Думаю, что почти не осталось.

— Иди один, я пока подумаю.

— Выйдешь?

— Не знаю. Может выйду. Ну, все равно, давай топай, быстрее.

Дулом пистолета он делает угрожающий жест и ясно показывает на дверь. Я поворачиваюсь к нему спиной и иду в коридор.

Обувшись, я берусь за ручку двери, но чувствую, что не могу просто так взять и уйти. Может потому, что я еще не все сказал. Одно обстоятельство точить меня, как червь яблоко. Я не могу забыть, как Сорока стыдливо отвел глаза в сторону, когда я спрашивал его про Ольгу.

— Что тебе еще, — недовольно говорит хозяин, держа меня на прицеле, — забыл, как двери открывать? На себя.

— Не забыл. Просто хочу сказать, что когда шел к тебе и когда точил с тобой тут лясы, я все пытался отыскать хоть какое-то оправдание твоим действиям. Как это ни дико звучит, но ты мне был даже чем-то симпатичен. Смелостью твоей, дерзостью что-ли? Но теперь мое мнения о тебе изменилось. А знаешь почему? Потому, что я понял, зачем ты убил Ольгу. Сейчас понял. Я все время недоумевал, зачем тебе понадобилась ее смерть? Ну чем ты таким особенным рисковал, чтобы убивать? Ну, узнало бы следствие, что ты знаком с ее мужем, ну и что? Что в этом такого криминального? Ты убил ее, потому что испугался Федорова и его подельников. Вечером, накануне убийства, я разговаривал с Ольгой по телефону. Я посоветовал ей на время уехать из города, а если это невозможно, по крайней мере обеспечить себя охраной. С теми деньгами, которые оставил ей покойный супруг, ей это было совсем не сложно. После этого разговора она тут же связалась с тобой, чтобы спросить у тебя совета как правильно ей поступить. Возможно, мне она поверила не до конца и хотела узнать твое мнение. Одно дело работник какой-то шарашкиной конторы, которая к тому же не уберегла ее мужа, другое дело настоящий, кадровый служащий внутренних дел, к тому же хороший знакомый, которому можно полностью доверится. Вы условились встретиться рано утром, так как ей надо было ехать готовиться к похоронам мужа. Утром она все рассказала тебе и ты решил, что это окружение Федорова перетряхнуло жилище Юрия Коцика. А раз так, значит им стало известно, что за Федоровым шпионят. Что им стоило на всякий случай устроить допрос с пристрастием вдове Коцик? И кто знает, что она могла им поведать, после того как ей закатили бы пару оплеух? Предполагаю, что Ольга могла знать или, по крайне мере, догадываться о том, что у вас с Юрием Ивановичем были какие-то общие дела. Вот тут-то ты и наложил полные штаны. Пока дичью был Федоров, а ты охотником, все было прекрасно. Ты был бесстрашным героем, Робин Гудом, неуловимым мстителем, потому что действовал из укрытия. Теперь ситуация могла в корне поменяться и ты сам превращался в дичь для всяких там Бедновых и Гливанских. А к этому ты не был готов. Ты запаниковал. Ты растерялся. Ты испугался за свою шкуру. Ольга Коцик попросила у тебя помощи и защиты, ты же решил это проблему проще. Одним выстрелом… В доме у Харина и на фабрике, ты снова превратился в охотника. Думаю, помогая мне, ты мстил Федорову уже не столько за гибель своей невесты, сколько за свой недавний страх. Скажи мне теперь, что я не прав и все было по-другому? Молчишь, значит все так и есть… А я ведь думал, что ты и впрямь крутой. Я разочарован… Теперь я могу уйти с чистой совестью. Все, что я хотел, я сказал.

Я собираюсь повернуться и уйти, но не успеваю.

— Стоять на месте! — истерически восклицает он.

Бледные судорожно сжатые губы начинают вибрировать как пластины у трансформатора. Мне кажется, еще не много и на них появится пена. Глаза бешенные. У левого уха появляется маленькое красное пятнышко и быстро начинает расти, пока не расплывается на все лицо и левую сторону шеи. Конечно этого не может быть, но мне все-таки чудится, что я даже вижу как в стволе, направленного на меня шпалера, зловеще поблескивает головка пули. Не знаю, сколько длиться пауза. Скорее всего, не более чем полминуты, но мне кажется, что проходит целая вечность. Все-таки ему удается овладеть собой.

— А ты сам не боишься, — с подловатой интонацией спрашивает Сорока, — что я расскажу все про наши с тобой похождения, я имею в виду то, что еще не попало в милицейские отчеты? Например, про твой визит к Харину. И как мы славно там повеселились.

— Нет, не боюсь. Мой визит был продиктован необходимостью. Был захвачен близкий мне человек, женщина, и ей угрожала опасность. Я должен был ее спасти, а Харин был единственной нитью между мною и похитителями. Его убил не я, а Гливанский, а дом поджег ты.

— Ты все равно соучастник.

— Возможно. Хочешь все рассказать, рассказывай, в отличие от тебя, я готов держать ответ за свои поступки, за каждый свой шаг. Хочешь стрелять, стреляй, короче, делай, как знаешь, а я ухожу. Ты мне надоел. Меня от тебя тошнит.

Я оборачиваюсь в последний раз и, выйдя за порог, громко хлопаю за собой дверью.

Снизу доносится шорох я оглядываюсь и вижу рослую фигуру завернутую в бронежилет омоновца. То же самое сверху. Тот, что внизу делает жест рукой, торопя меня побыстрее очистить им поле для работы. Мне очень тяжело в этом доме, и поэтому я и без этого спешу убраться и вызываю лифт.

Грохот открывающихся дверей лифта несколько заглушает хлопок одинокого выстрела, что делает его каким-то ненастоящим, нереальным, как будто бы из другого мира.

Внизу меня поджидает Павел. По его напряженному лицу, как в книге ясно читается беспокойство. Тут же при свете фонаря замечаю еще двух «болельщиков» — сзади уазика с большими буквами на боку «Милиция» пристроился и наш бусик «Мазда Е 2200», возле которого грызет от волнения ногти Вано. Водительская дверка открывается и улыбающаяся репа Коли Логинова, широкая как ворота в Лефортово, приветствует меня.

Я, с незапамятных времен успевший выучить характер Царегорцева, знаю, что теперь, когда все позади он опять начнет гундеть, о том как нехорошо я поступил, не послушавшись его и ввязавшись в это дело, несмотря на все его предупреждения.

Дабы избежать повторного сеанса полоскания мозгов, спешу его успокоить.

— Ну вот и все босс. Убийства, трупы, погони и похищения на повестке дня уже не стоят. Теперь мы со спокойной совестью можем приступить к слежке за неверными супругами, поискам исчезнувших должников и многоженцев.