В ожидании хозяина дома, выбираю местечко поукромней, и чтобы недалеко от входа и чтоб свет от уличного фонаря туда не падал. Остается запастись терпением и ждать сколько потребуется.

Ждать требуется долго. Очень долго. Часовая стрелка постепенно приближается к одиннадцати, огней в окнах соседних домов становиться все меньше и меньше, но Виталий Федорович не спешит возвращаться к домашнему очагу. Неужели он почувствовал, что пахнет паленым, и решил навострить лыжи? Будет большая лажа, если он так и не нарисуется!

Чтобы не замерзнуть, выполняю несколько разминочных упражнений, начиная все больше отчаиваться увидеть Харина. Все кончено, он не придет.

Решаю подождать еще двадцать минут, и если результат останется прежним, уйти не солоно хлебавши. Не успел я это подумать, как в тихой атмосфере ночи мои окоченевшие ушки слышат звук приближающегося автомобиля. Улица освещается светом фар.

Так и есть, машина тормозит возле дома. Слава Богу! Слышу пьяные голоса, один из которых идентифицируется мною, как голос нужного мне человека. Харин просто-напросто просидел весь этот вечер в каком-нибудь увеселительном заведении. Одни опасения уступают место другим: что если он окажется не в состоянии членораздельно выражать свои мысли? Однако, глядя, как он уверенно шагает по дорожке к дому, понимаю, что опасался я совершенно напрасно. Да я и раньше знал, что этот бугай может выпить предостаточное количество.

Его собутыльники тем временем загружаются в тачку и уезжают. Мы остаемся наедине. Надо только подождать, пока он откроет дверь.

Замок щелкает, я подскакиваю к гражданину начальнику и вталкиваю его в двери собственного дома, попутно отвешивая рукояткой пистолета по горбу. Харин растягивается на полу прихожей.

Нужно время, чтобы зажечь свет, но с этим я справляюсь быстро. Харин сидит, вылупив на меня и на револьвер, который я сжимаю в руке, свои глаза, большие и круглые, как крышки на банках с маринованными огурцами.

От неожиданности он, видимо, потерял дар речи, и начинать беседу приходиться мне. Кодекс хороших манер требует, чтобы при встрече люди приветствовали друг друга, причем младший по возрасту должен здороваться первым. Из нас двоих, младший по возрасту, это я.

— Вечер добрый, Виталий Федорович, — говорю я, не желая прослыть невежливым. — Не ожидали меня встретить так быстро?

— Ты! — булькает он, вылупив на меня зенки. — Что тебе здесь надо?

— Угадай с трех раз.

Он не хочет гадать. Вместо этого он поднимается на ноги, потирая ушибленное плечо.

— Ладно, раз пришел, пройдем в дом. Неудобно разговаривать на пороге, — приглашает он.

Надо отдать ему должное: он быстро взял себя в руки и пытается держать себя так, словно ничего не произошло, и что мое появление таким манером у него, дело обыденное. А может быть, выпитое им спиртное придает ему храбрости, и все события ему видятся в несколько ином свете.

Подчеркнуто не обращая внимание на мой револьвер, мол его так просто не испугаешь, он поворачивается в сторону комнаты, приглашая следовать за собой.

Сколько живу, столько убеждаюсь в простом правиле, о котором знали еще при матриархате: внешность бывает обманчива. Вот и теперь, не успел я сделать двух шагов, как Харин очень быстро поворачивает свою массивную тушу в мою сторону и лупит по правой руке, выбивая револьвер. Я пытаюсь отступить назад, чтобы создать перед собой необходимый мне оперативный простор, но он успевать сделать мне подсечку и я отправляюсь в свободный полет, спиной по направлению к входным дверям.

Это падение не причиняет мне особого вреда, не считая того, что я сильно ударяюсь запястьем левой руки о край полочки для обуви и, кажется, разбиваю часы. Оценивать полученный ущерб мне некогда, и я тут же поднимаюсь на ноги, чтобы не дать ему время снова напасть на меня, пока я валяюсь на полу. Но он и не нападает. Вместо этого, он с поразительной быстротой, которой позавидовал бы даже знаменитый агент 007, выхватывает пушку, снимает с предохранителя и наводит ее на меня.

Виталий Федорович, как человек решительный, зная, что соотношение сил может в любую минуту измениться не в его пользу, решает сразу поставить точку и нажимает на курок. Вот тут его ждет неприятный сюрприз: боек щелкает в пустоту, так как в стволе не оказывается патрона. Спеша исправить ошибку, он передергивает затвор, но выстрелить уже не успевает. Драгоценная секунда потеряна, и это дает мне возможность со всего маху опустить ему на голову, стоявшую тут же маленькую, но крепенькую банкеточку. Банкетка, от которой у меня в руке остается только ножка, разлетается вдребезги, а Харин снова растягивается на натертом до солнечных зайчиков паркете.

Кляня себя за излишнюю доверчивость и неосторожность, из-за чего вся моя затея чуть было не пошла прахом, разоружаю его, потом нахожу свой револьвер, который прячу во внутренний карман, решая использовать ствол, отнятый у Харина. Так даже будет лучше. Далее волоку его тушу по длинному коридору в комнату, что само по себе большой подвиг, где оставляю на толстом мохнатом ковре, а чтобы он побыстрее приходил в себя, отвешиваю пару оплеух по жирным щекам. Мой массаж действует положительно, Харин поднимает веки.

— Что ты от меня хочешь? — наконец-то мямлит он.

— Что хочу? — переспрашиваю. — Да вот, пришел признаться в убийстве, ты же ведь этого от меня добивался? Правда, убийство я еще не совершил, но это дело времени, даже, я бы сказал, дело нескольких секунд. Ведь мне не потребуется много времени, чтобы пристрелить тебя, грязного продавшегося мусора, не так ли?

— Что тебе надо? — кричит он, уже успевший, судя по голосу и протрезветь и наложить полные штаны.

— Убить тебя! Разве непонятно? Грохнуть, замочить, пристукнуть, заколбасить. Называй как угодно, но суть от этого не изменится. У тебя есть десять секунд, чтобы этому миру сказать «ариведерчи».

Он делает еще одну, но на этот раз очень жалкую попытку выбить у меня из рук пистолет, но терпит убедительное, стопроцентное фиаско. Я больше не намерен терпеть подобные выкрутасы, поэтому каблуком ботинка выписываю ему по зубам громадную порцию транквилизатора и его пасть становиться похожа но ту, которая была у графа Дракулы после каждого приема пищи.

Если кому-либо из вас интересно, почему я сказал, что пришел его убивать вместо того, чтобы попытаться выяснить, где находиться Маргарита, то отвечу, что я сделал это специально.

Я хочу, чтобы он был стопроцентно убежден, что мне от него, кроме его паршивой жизни, ничего не надо. Назовите меня идиотом, если он сам мне все сейчас не выложит, чтобы только спасти свою мерзкую шкуру.

— Ты не сделаешь это! — стонет он. — Зачем тебе это? Тебя же все равно найдут!

— С чего ты это взял? И вообще, с чего должны думать, что тебя убили? А может, твои коллеги решат, что ты покончил с собой? Пушка эта — твоя. Свои отпечатки я сотру. Что до разбитой табуретки и ране на твоей башке, то это можно и не заметить. Ну зачем им лишнее нераскрытое дело? Всем лучше будет, если тебя сочтут самоубийцей. А то ты сам не знаешь как в твоей конторе от глухарей избавляются? Ну ладно, это все разговоры, проверим-ка лучше, сделаю я это или нет! — я делаю вид, что прицеливаюсь.

— Нет! Я тебе ничего не сделал. Это не я! Я знал, что ты не виноват.

— Мне это не интересно. Все это я и без тебя знаю. Так что ничего нового ты мне не сообщил.

— Нет, это не все. Я еще много знаю!

Я делаю вид, что колеблюсь, потом решаю.

— Ладно, гнида, так и быть, дам тебе шанс. Ну, что ты там такого хочешь мне сообщить?

Я жду, что же он теперь скажет, но то ли он до сих пор думает, что я блефую, то ли и в самом деле принимает меня за последнего дебила, но ожидаемого мною признания я так и не услышал. Вместо этого он принимается грузить, что сегодня утром поступил звонок неизвестного, сообщившего, что убийцей Ольги Коцик являюсь я, что даже оружие преступления находиться у меня дома. Сам то он, по его словам, сразу подумал, что это все подстава, но проверить был обязан, должен же я это понимать.