Мушкетёрское И на обломках самовластья напишут наши имена. Страна, причудами полна, исторгнет вздох глубокий счастья и скажет: «Грёбаный компот, какие правильные люди вертели власть в протестном блюде, и автократии оплот издох благодаря фейсбуку. Держи, товарищ, нашу руку, бери нас, ватных, на поруку и смело двинемся вперёд. Туда, где рынок и свобода нас встретит радостно у входа, который раньше выход был». Так мнилось мне, револьсьёнеру, в душе почти что Робеспьеру, пока я водку с пивом пил. Но зелье кончилось нежданно и морок спал с прикрытых глаз. Я вновь обычный пидорас с тупой усмешкой Д'Артаньяна… Как странно, милая, как странно. В последний раз, в последний раз. Якорь Держаться – такая моя непростая задача. Держаться, когда отрывает от ветра башку. Держаться, держаться, держаться – иначе лежать потерпевшим на том бережку. Туда гонит шквал жизнью битую шхуну — на скалы крушения ветхих надежд. Накрыло посудину южным тайфуном, срывающим парус цивильных одежд. Вгрызаться в гранит утомлённым металлом, на смычках дрожащих распугивать рыб. И помнить: кораллы, кораллы, кораллы всё сделают, чтоб ты красиво погиб. Держаться. Скулить про себя, но держаться. Ты крайняя степень паденья на грунт. Упасть и отжаться, упасть и отжаться, — а как не отжаться? На палубе бунт. Команда отчаянья, вся в аркебузах, готова порвать капитана и юнг. И Фрейда отправить купаться к медузам, и Юнга спустить в корабельный гальюн. А ветер ударил с удвоенной силой, и цепь оборвалась, как злая струна. Несёмся на рифы безвестной могилы, на скалы непрошеной памяти, на… Пейджер Ах, девяностые, лихие, безумные, сторожевые. Бабло гуляет по России, а мы такие молодые… Пенсий ждут пенсионеры, шмотки возят инженеры, касками стучат шахтёры, рубль – взял почти и помер. ЕБН, Мавроди, Авен, Хакамада, Листьев, Кох. Нет фамилии Аршавин, есть фамилия Титов. Пацаны, стрела, разводка, рэкет, лохи и быки, «амаретто», пиво, водка, крыша, палево, венки. Бартер, ваучер, валюта, «сникерс», биржа, фильма «Брат», референдум, виза, смута, траст, Чечня, электорат. Понт, «тойота», «Doom», прокладки, Gorky Park, прикид, шансон, бакс, с дефолта взятки гладки, видеомагнитофон… Нынче всё не так, как прежде, — вождь, духовность и безнал… Кто не помнит слова «пейджер», тот свободы не видал. Этапное
Население шло по этапу, был невесел весенний этап. У католиков выбрали папу, будто мало у них этих пап. Ким Чен Ын угрожал ойкумене, веселился и пел его штаб. И Обама сидел на измене. «Пусть сосут», – огрызался этап. На обочинах лузгали семки, матеря всех очкастых растяп: «Хорошо бы поставить их к стенке, не туда ли ведёт их этап?» Был конвой правоверен и злобен, по-владимирски скучен и ряб. Спотыкаясь в ухабах колдобин, к горизонту стремился этап. Весь в красивых наколках на теле, от дороги тяжёлой ослаб, он ногами ступал еле-еле — не доевший баланды этап. Обессиленный лёг он и замер под молчанье зловещее баб. Весь такой исторический ламер — современный российский этап… Матюгнётся студенточка «фак ю!» в свете зала читального ламп, просмотрев на грядущем истфаке два абзаца про здешний этап. Где стабильности полная шляпа и духовности пошлый масштаб… Население шло по этапу. Был невесел весенний этап. Побег День-ночь, день-ночь, тиканье часов. Шаг прочь, шаг прочь, двери на засов. Уйти, уйти, не мешать жить. Позади, позади порванная нить. Чуть свет, чуть свет выйти на перрон. От бед, от бед сесть в пустой вагон. Там где, там где ярки краски дня, там нет, там нет больше нет меня. Летит, летит за стеклом дождь. Нелепых обид в кассу не вернёшь. Опять, опять пусто за душой. Не дать, не взять и хоть волком вой. Прочь-вон, прочь-вон — мысли в пустоту. Качает вагон позднюю звезду. |
