– Однако, я твердо уверен, Моня, что партийная прослойка нашей экспедиции – это лучшая частица партии. Это ее надежда, ее реформаторское будущее. Прошу занести этот тезис в дневник экспедиции красной строкой!

«Реформаторское будущее партии» криво улыбнулось.

Лежа посередине, я обнял своих товарищей за плечи:

– А давай, ребятки, истратим хотя бы по восемь с хвостиком процентов, а? Если господина Зарецкого не подводила память, то это будет величина, соразмерная бюджету какой-нибудь автономной республики. Ради такого куша и всю ту республику перекопать – не велик труд. Как распорядиться таким богатством? Такие задачки только на первый взгляд просты. Тут должен быть широкий кругозор… Как бы поступил со своей долей ты, Моня?

Моня, по-прежнему, был против дележа шкуры неубитого медведя. Но упорно подстрекаемый мной к экстравагантным поступкам, широким жестам, мотовству и расточительству, он нашел-таки применение своему будущему богатству. Приобрел у государства часть его территории. Заброшенную, отдаленную, ни травинки на ней зеленой, ни былинки живой, и климат – не приведи господь. Плохонькую, бросовую территорию уступило государство Моне. Но в купчей на нее отдельным параграфом, самым крупным шрифтом и красным цветом было записано: теперь государству своими сапожищами на эту территорию – ни-ни! Вдоль высоких заборов и у шлагбаума КПП будут понатыканы предупреждения: «Вход государству строго запрещен! У караула – боевые патроны! Сторожевые волкодавы натасканы на партийные зады!..»

– И превратишь эту территорию в заповедник воинствующего антикоммунизма? – невесело ухмыльнувшись, предположил Вася.

– Да уж, не обессудьте. Если там у кого-нибудь под подушкой обнаружится «Манифест», то, будьте добры, – чтобы через полчаса и духа вашего не было на этой территории! И «Манифестик» не забудьте с собой прихватить.

– И провонявшую им наволочку от подушки… – у Васи не возникло никаких симпатий к Мониной территории.

– Иметь свою краюху землицы – хорошая задумка, – согласился я. – Инстинкт всего живого и здорового. Но вот ограждать ее колючей проволокой… В карауле моего уголка земли стоял бы народ нестроевой, добродушный. В берданках – соль да щетина. В заборах – дыры. Пропускной режим – одно название. А паролем для прохода стали бы такие слова: «Летать хочу, дяденьки».

– Буквально? – поинтересовался содержанием пароля Вася.

– Хочешь буквально – валяй, летай буквально. Но желание летать моему караулу будет наказано понимать куда шире. Эпиграфом «Памятки вахтеру» будет напоминание о том, как трудно отращиваются крылья у человека и как много желающих подрезать их ему как зоопарковскому фазану… Добро пожаловать любой, кто рвется в какие-то высоты, а его не пущают. Заходи всякий, кому хочется сказать что-то свое, а сказать не дают. Где угодно – в изобразительном искусстве, музицировании, скрещивании пород и сортов, да хоть бы и в дрессировке тарантулов… Представляете, друзья: вот подходит такой к шлагбауму – голодный, холодный, гол как сокол. И только подмышкой у него – бережно завернутая в последнюю рубаху картина, пьеса или портативный термоядерный реактор, всеми отвергаемые. Подходит, носом шмыгает, с ноги на ногу переминается, боится обременить собой, неудобным. Моим караульным дедам-морозам по инструкции будет положено первым делом погладить бедолагу по голове и ласково сказать: «Да ты не робей, милок, проходи. Здесь у нас все такие, битые-перебитые». Потом они наложат гостю полтазика блинов со сметаной, нальют ему полведерка сладкого какао, попросят принять ванну и проводят нового постояльца до его мягкой кроватки в одноместном номере со всеми удобствами.

Вася улыбнулся:

– Тогда, Алик, у тебя получится некая анархическая слободка, из которой ты сам скоро сбежишь.

– Через дыры в заборе… – подсказал Моня самый удобный вариант бегства.

– Зато в этой слободке «Посейдон» не сгорит! – назидательно сказал я.

– Что такое «Посейдон»? Когда эта беда с ним приключилась? – участливо спросил Вася.

– Это когда я был безответственным прожектером. В Н-ском порту работал, докером. Я тогда все время в море смотрел. Несколько нас, таких восторженных зрителей, подобралось там. На ближние горизонты насмотрелись – захотелось дальше заглянуть. Сколотили посудинку на совесть, оснастили её как полагается и назвали «Посейдоном». Наметили на земном шаре места для обязательного посещения. Первым делом – Мадагаскар… Ну а те, кому по долгу службы положено все замечать, заметили и наше несанкционированное заглядывание за горизонт. Вызывают нас в партком порта. «Ну и куда собрались плыть, товарищи?» – «Вокруг света». – «С таким-то экипажем?» – «А чем он плох? Все мы умеем плавать, пользоваться компасом и не пользоваться чужими слабостями». – «Но ведь среди вас даже кандидата в члены партии нет ни одного…» – «Магеллан даже комсомольцем не был». – «Магеллану не надо было представлять за морями-океанами первую в мире страну победившего социализма». – «Мы обязуемся заходить только в такие глухие места, где об этой победе еще ничего не знают…» Сожгли наш «Посейдон»… Неустановленные лица… А вообще-то ваши замечания, друзья, надо будет учесть. Пожалуй, я оставлю в своем автономном хуторе укромный уголок для избушки и пары грядок с картошкой. Туда без приглашения неприлично будет заходить даже умельцу, только что собравшему вечный двигатель. Пусть сначала бежит на испытательный полигон. Там для демонстрации таких диковинок будет все, что надо: укрытия и подзорные трубы для зрителей, йод, бинты и костыли – для изобретателей… А вот как ты, Вася, распорядишься своим достатком?

– Не знаю… Многим хотелось бы помочь. Сколько вокруг малоимущих, обездоленных, инвалидов, надломленных жизнью людей… Или взять больницы. Если бы не их нищета и убогость, люди выздоравливали бы в три раза быстрей… Много еще нужды вокруг. А попросит не каждый. И такого найти, и такому помочь… А суверенной территории мне не надо. Добро везде можно делать…

Вася вдруг покраснел, заподозрив, что его меморандум о распоряжении своим будущим богатством перегружен пафосом. Он опасливо покосился на Моню, ожидая, что это ему тут же аукнется. Но Моня тоже мог быть великодушным. Он только посмотрел на меня и улыбнулся.

Согнав со своего плеча засидевшееся там насекомое, я сказал:

– Вот так – непризнанные гении и малоимущие граждане уже выстраиваются в очередь к нам за признанием и пособием, а у нас еще даже штатное расписание не составлено. Давайте распределим должности. Надеюсь, мои более молодые товарищи не станут возражать, если я буду назначен старшим землекопом экспедиции? Уважьте мои почтенные годы. Да и знакомо мне это ремесло, как всякому лимитчику на стройке.

– Твои более молодые товарищи не станут возражать, Алик, если ты займешь более подобающую твоему жизненному опыту должность – начальника нашей экспедиции, – подчеркнуто уважительно сказал Вася. – Правда, Моня? Надеемся, ты будешь снисходителен к нам, простым чернорабочим?

Моня покорно склонил голову в знак согласия и смирения.

– Горжусь, друзья, оказанным мне доверием! В таком случае я, по знакомству, устрою и вас на руководящие должности. Моня назначается художественным руководителем экспедиции. Обязанность – этюды, наброски, рисунки, отображающие слаженную работу коллектива. Чем больше зарисовок – тем лучше. Тем убедительней получится итоговое полотно, которое я уже вижу в Третьяковской галерее. Оно будет называться… Как Моня, будет называться итоговое полотно?

– «Фиаско», – худрук экспедиции упорно считал все разговоры об итогах преждевременными.

– Упаднический замысел категорически отвергается! Подумай. Вася утверждается комиссаром экспедиции. Твой удел, Вася, – политико-воспитательная работа. Внимательное прослушивание радиопередач с карандашом в руке. Выклянчивание у туристов газет и журналов. Регулярные политинформации. Ни в коем случае не допускать в коллективе упадка духа. Для поддержания его на должном уровне позволительны даже такие драконовские меры, как цитирование классиков марксизма-ленинизма… А теперь предлагаю посвятить оставшееся до отбоя время осмотру наших владений.