– Эта бесова девчонка, – кричал он, – мне приносит одни неприятности! – хотя он не мог бы объяснить конкретно, в чём именно они заключались.

Какое-то время Валентина надеялась, что Семён сменит гнев на милость, наконец, остынет и в семье вновь воцарится мир. Время шло, но он не смирился. Между тем все эти годы Валентина почти регулярно продолжала навещать Юлю в детдоме. После той единственной ночёвки у сестры, когда она пришла в детдом, ей показалось, что в нём она отсутствовала очень долго. Но, правда, уже на второй день Юле снова захотелось поехать к Вале. И когда сестра пришла дня через два, она спросила:

– Ты возьмёшь меня к себе, когда дядя Семён уйдёт на работу?

Валентина ожидала этот вопрос, и ей пришлось прибегнуть к хитрости. Чтобы девочка не подумала, будто бы ей она уже надоела, а ходит к ней исключительно из чувства сострадания или просто из вежливости, сестра ответила:

– Конечно, я могу, но только я должна тебе сказать, что наш дом поставили на долгий ремонт. В нашей квартире столько грязи, пыли, что хоть самим из дому убегай! И ещё неизвестно, сколько времени будет продолжаться этот затянувшийся беспорядок.

– А можно подмести и полы вымыть, – резво посоветовала Юля.

– Да и так каждый день подметаю, но пыль снова летит; строители без конца мусорят, – Валентине до слёз было жалко девочку.

Конечно, о вранье Валентины она не догадывалась. Юля по-детски, наивно поверила сестре. И всё же терпеливо ждала окончания ремонта; она настолько привыкла к посещениям сестры и к ней самой, что уже не представляла своей детдомовской жизни без этих её посещений. Но девочка уже не каждый раз спрашивала, скоро ли закончится ремонт. Может, потому, что ещё хорошо помнила Семёна.

Разумеется, от своего вынужденного вранья Валентине было неимоверно тяжело. Да ещё видеть постоянно молчаливо спрашивающие глаза Юли: «Когда ты меня возьмёшь к себе?» Но как ей объяснишь, что из-за ужасного характера своего мужа она просто не видела иного выхода. Однако «ремонт» всё продолжался, всё тянулся, и со временем Юле надоело о нём думать, и она перестала вообще им интересоваться. И через месяц ей уже казалось, будто она никогда не была у Валентины. Это был просто сон. И визиты сестры, как прежде, уже перестали её радовать. Да и подружки иногда назойливо интересовались: почему сестра больше её не берёт на выходные? Юля терялась, а потом, в оправдание Вали, поясняла всем, что дом, в котором живёт сестра, поставлен на ремонт. Правда, о Семёне она промолчала. А то гадкое впечатление, которое когда-то он производил, спустя время выветрилось, отныне для неё его словно не существовало.

Юле только оставалось довольствоваться прогулками с Валентиной по городу и принимать её угощения, а иногда и подарки. В свои семейные проблемы Туземцева, разумеется, посвятила Тамару Игнатьевну, которая, впрочем, предполагала, что ей будет нелегко договориться с мужем, чтобы принять Юлю к себе. И восприняла это с должным пониманием. Но и огорчилась, что девочка уже надеялась обрести приют у сестры. Хотя со слов последней она знала, что воспитаннице было бы жалко покидать детдом. И Пустовалова осталась весьма довольна, что в отношении детдома Юля вела себя так патриотично, а значит, верна и ей, директору…

Что таить греха, Валентине казалось, что если вдруг ей удастся уговорить мужа принять сестру на воспитание в семью, она возьмёт на себя всю полноту ответственности. Ко всему прочему, как раз в тот год Юля пошла в школу. С ней надо было усиленно заниматься, а тут своей дочке требовалось внимания ещё больше, чем ей. Словом, этим самым под давлением противоречивых обстоятельств она как бы оправдала свои неисполненные благие намерения. Потом стала привыкать к тому, что Семён был категорически против принятия сироты в семью. Да и тесное, неблагоустроенное жильё тоже не позволяло. Хорошо хоть одно то, что теперь Юля знала о существовании сестры…

Без особых изменений для неё миновало ещё два года. За это время она заметно повзрослела и уже училась в четвёртом классе. Из некогда прежней худенькой девочки превращалась в крепкого подростка. Словом, Юля на глазах дивно хорошела. Всё это время она училась играть на пианино под руководством директора, которая много сил отдавала эстетическому воспитанию детей.

Одно время по разным причинам Валентина не навещала Юлю, которая так сильно обиделась на сестру, что стала ото всех замыкаться; не могла же она всем объяснить, что из-за своего вредного мужа сестра, похоже, уже решила забыть о её существовании. И только одна директорша догадывалась об истинных причинах переживаний Юли и всячески старалась отвлекать девочку от тяготивших её дум. Хотя на все её расспросы та натянуто улыбалась или отвечала, что никак не научится играть на пианино так же, как это превосходно получается у директора, что Юле, между прочим, тоже немало досаждало.

Тамара Игнатьевна, конечно, девочку успокаивала и говорила, что при её огромном старании она обязательно овладеет инструментом, так как для этого надо много учиться, но директор не могла всё знать об особенностях детской психологии и всего того, что происходило в семье сестры. Спустя какое-то время всё-таки Валентина была вынуждена признаться Юле, из-за чего она не могла брать её к себе в гости, во что девочка, однако, верила с трудом. Ко всему прочему, у Юли рано стала проявляться гордость, и она уже хорошо понимала, что сестре она вовсе не нужна и перестала проситься в гости. И перед детдомовцами охлаждение сестры к ней оправдывала тем, что у Валентины полно своих проблем: пусть живёт, как знает. А с Семёном из-за неё, Юли, ей нечего ругаться. Правда, эти слова она добавляла уже про себя, адресуя их, конечно, сестре…

И однажды весной, когда только что сошёл снег, после длительного отсутствия, пришла в детдом Валентина, от которой Юля за это время даже уже стала отвыкать. Сестра долго оправдывалась, извинялась. А Юле почему-то было неловко на неё смотреть: в её душе боролись гнев и обида, но девочка уже привыкла их подавлять. Она слушала сестру и ловила себя на мысли, что ей лестно выслушивать Валентину, которая, кончив изливать свои оправдания, с радостью сообщила, что ей дали новую квартиру, причём совсем недалеко от детдома, всего в трёх кварталах. И теперь Юля может к ней свободно приходить в гости. К тому же, дома нет теперь Семёна. Это сообщение Юлю так обрадовало, что она перестала обижаться на сестру, живо спросив:

– А где же он? Ты знаешь, я и думать про него забыла! – и звонко рассмеялась, чем выразила окончательное примирение с сестрой. Теперь она открыто взирала на Валентину, почти не скрывая своего ликования от такой неожиданной новости, которая её взбодрила и вселила веру в доброту сестры. Юля улыбалась блестевшими глазами, выражавшими внутренний восторг и счастье. Все старые обиды мгновенно улетели прочь, она снова безмерно любила сестру.

– За длинным рублём погнался! – отчеканила Валентина, ограничившись пока таким ответом. Ей тоже передался душевный подъём сестры.

– Он, правда, уехал? – протянула с восхищением. – Ой, как хорошо! – и захлопала в ладоши.

Валентина вовсе не лгала, Семён действительно уехал, да только не по своей воле. В последнее время муж стал сильней выпивать. А во хмелю становился очень задиристым. И однажды в пивной заспорил с незнакомым человеком, вспыхнула ссора. Трудно сказать, что произошло в его сознании, но вдруг представил мужчину соперником, так как в каждом симпатичном видел потенциального любовника жены. Схватил со стойки бара нож и полоснул по щеке, а потом ударил ещё…

Как замечательно, что отныне Валентина жила почти рядом с детдомом. Теперь в любой день недели Юля могла свободно прибегать к сестре, тем самым вернула утраченную было репутацию в глазах подружек, которым несколько поспешно когда-то расхваливала Валентину. Вот, мол, скоро будет жить у неё. И вдруг даже навещать перестала. Юле стали говорить, что у неё плохая сестра, которая отказывается брать ее в гости. А может она вовсе не её сестра, в чём Юля тогда начала уже тоже сомневаться…