Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вспомнился мне кум, Даниил Ильич, покойный свет. Он так говаривал: «Парнишки, не ищите хорошей жизни, – пустое дело. Лишь одно важно: чтоб пилось бы да елось, и чтоб работа на ум не шла. А чего ещё желать-то? Ведь помрём, ничего с собой не возьмём!»

И что он, старый хрыч, помереть так спешил, как поповна замуж? Нешто грешный человек рождён для одной лишь заботы – как бы себе брюхо набить до отвала да валяться на печи до одури, а там уж, Богу молясь, сойти в сырую землицу? И не оставить под солнцем ни памяти о себе, ни следа? Говорил-то наш Ильич, как кроил, да швы у него все наружу…

Велика премудрость Божья, и одному человеку, видно, её не постичь. Может, кто иной дельнее скажет. Давайте-ка спросим Арсения Гузожирова: мужик он башковитый, авось, глубже копнёт. Гой еси, Арсений-свет Кузьмич, мы тебе челом, а уж ты знаешь о чём… Покручивает Кузьмич рыжий ус, покашливает в кулачок, – дескать, как не знать, – умный поп хоть губами шевели, а мы уж догадываемся. – Вот, мол, чего я вам скажу, дружбаны вы мои: жизнь не мудрёна, когда киса ядрёна; копите, пока копится, а будут денежки, будут и крылышки, – с ними и в гору, как с горы!

Эх, век бы тебя слушал, Кузьмич, только побойся Бога, не говори ты о деньгах, – от них, проклятых, нынче всё зло! Из-за них, проклятых, не стало теперь ни стыда, ни чести, ни совести! Люди во всём изверились. Иные уж и деньгам-то не рады: хоть с ними, хоть без них – один чёрт, – правды нигде не сыщешь, вот что! Семиликой она стала, шутовской колпак с бубенцами напялила, ходит меж людьми да позвякивает… Даром, что народу языки поразвязали, каждый теперь до всего договаривается – хоть святых выноси, да и сам уходи!

Гой еси, Степан Павлыч! Ефстифей Савельич! Кланяемся вам в пояс: одарите нас мудрым словом. Долги ваши годы, седы ваши бороды, вам ли не знать про хорошую-то жизнь?

Молчат старички, – знать, цену себе набивают: о чём, дескать, не сказывают, о том и не допытывайся.

Ай-ай, что уж так? Меня спросить, я и дорожиться бы не стал – выложил бы с три короба, какие сам чёрт на печку не вскинет! Был бы запрос, брат, а мы всегда с подачей. Как уж не поклониться в ножки властям за такую житуху! И то сказать, у русского мужичка в адрес любимых вождей всегда отыщется за пазухой крепкое словцо… Сказал бы, какое, – да не наш нынче черёд: у других сильнее наболело, пусть у них сперва отольётся слеза, а мы уж добавим… Только, чур! – хаять жизнь грешно! Не то дурно, как мы живём, а то – зачем мы живём? И то сказать, не живём, брат, а так, изгаляемся над жизнью. Опустили её ниже плинтуса, её богу! Приравняли к обыкновенному кроссворду, мол, она устроена по тем же меркам: «по вертикали» – власть, «по горизонтали» – народ!

К примеру, живёт на свете некий хрен, Мизгирь Свистоплясов. Рожей неказист, уменьем – не артист, да мешком харчист: на крепкой должности сидит – к «вертикали» присосался, одна рука в меду, другая в патоке. Он эту демократию «по горизонтали» только в бане признаёт, а в жизни – ни-ни! Попробуй, возьми его за жабры, – не выйдет. У него каждый поворот схвачен: любому законнику глаза замаслит и губки патокой запечатает. А полезешь на рожон, считай, ты списан, брат. Мизгирь, значит, живи, благоденствуй, потому как его доля – «по вертикали»!

Не в пример Онуфрию нашему, Кузякину: и дел невпроворот, и забот полон рот, а жизни никакой – хоть оторви да брось! А всё потому, что у него на лбу написано: «по горизонтали». Вот и знай, Онуфрий, свои полати, и нечего лезть в калашный ряд!

Как тут не смириться, брат, – раз обычай у нынешней жизни такой. Этим обычаем нынче каждого младенца с пелёнок по рукам повязывают – одним на роду смешное, другим слёзное; одним, значит, мясное, другим постное… Капитализьм, говорят. Да слава Богу, что ещё живы! Даром что житьё как вытьё, а жаловаться не приходится. Лишь бы войны не было!

Как тут не сказать о Семихвостовых! Вот кто, брат, икона жизни. Вот у кого бы пример перенимать! Глаза на всё наведены, нос держат по ветру, своего нигде не упустят. Оттого и дом у них полная чаша, и в семье лад херувимский – друг дружкой не надышатся: она ему – «Мой Пахом с Москвой знаком!», он ей – «Моя Астра шустра и до вестей быстра!». Не речи – ангельская музыка! И сами-то чисто ангелы, брат, – небожители. У них особый нюх на «вертикаль» – отыщут её хоть на ощупь и присосутся намертво. Любые времена переживут, к любому правительству приноровятся, голуби Моисея.

А взять Кукуевых, Тита да Мирошку. Жить, брат, не живут, а проживать проживают. Мирошка пьёт понемножку, а у Тита и пито, и бито. Заведётся в кармане денежка – пьют, гуляют, последняя копейка ребром: э-гей! – знай наших!.. Проспятся, встанут, – карманы в дырах, ножки съёжились, живот Христа величает… Покряхтят, почешут затылки: «Ах, Дунае, мой Дунае…» Делать нечего, идут, сердешные, просить в долг, чтобы хворь согнать; глядишь, Христос по пути… Ведь и пользы от них, как от вербы яблок, а всё же и они – Божья тварь, – за жизнь зубами цепляются, так и тянут лямку, пока не выкопали ямку.

Вздохнёшь иной раз: ведь самая малая травинка и та жизни радуется, а что уж про человека-то калякать! Все мы под Богом ходим, и нам, рано или поздно, перед ним ответ держать. Хоть жировал ты «по вертикали», хоть маялся «по горизонтали» – один чёрт! – закрывай глазки да ложись на салазки! А помирать-то никому не хочется. Пока солнышко светит, теплом его не насытится душа наша. Нет, как ты не крути, и у Кукуевых свой резон: есть деньжонки – живут «по вертикали», нет деньжонок – топают «по горизонтали». Путная ли, нет ли, такая жизнь – не нам судить: живы – и на том, слава Богу!

Про всех обсказали, про одних Коммунаровых не обмолвились. Чур, наперво – крёстное знамение… Еретики, брат, гнилая порода! Спят и видят, как бы из грязи да прямо в князи, и всё «аминем» да по-щучьему веленью… Только выходит один шиш! А потому ходят презлющие, всем-то недовольны, все-то перед ними виноваты. А уж сил нет, как завидуют чужому добру – ночи не спят: у других есть, а у них нет! Боже, святые крестители! Переполошили окрестных вещунов да гадалок: всё дознаться хотят, отчего это у людей и петухи несутся, и быки доятся, а у них и последняя скотина околевает?! Мол, видит Бог, и по будням-то затасканы, и не досугами замяты, и во щах-то ветчины нет, и денег-то девать некуда – кошеля купить не на что… Послушаешь бедных, так уж рады бы смерти, да пришибить их некому…

Нет, брат, заезжему человеку они, может, и наденут очки на нос, а местный народ им задёшево не взять: знаем, где Савраска, а где Каурка!

Рассудить бы здраво: с чего бы им так завидовать? Коль у нас нет, пусть и у других не будет!? Вот, всё стонут: «по вертикали» им не воздастся никак. А сами-то палец о палец не ударят! Привыкли на жизнь колуном замахиваться, и теперь норовят пасть ей порвать да туда на четверне с оглоблей въехать – хоть лопни!

Придержите коней, рожёные! Не жизнь виновата в вашей дурости. А уж на всякую дурость у неё припасена своя премудрость. И в Писании сказано: что ты, милок, посеешь, то ты, голубок, и пожнёшь! А как же иначе-то? Посеял с гулькин нос, а собрался пожать на три амбара да на двенадцать закромов?.. Не выйдет, мой барин! «Вертикаль» с «горизонталью» должны сойтись в кресте да поладить меж собою, тогда-то и наступит вечный Иерусалим… Таков обычай, брат, – железный кроссворд жизни.

Владимир Аветисян

Эдуард Абжинов. «…И потянулись мои руки»

Эссе

…И потянулись мои руки к Свету, и наполнилось сердце мое силой Света, и запели голоса, до этого умолкшие. И голос обрел звучание мягкое, но твердое, и ум мой очистился от пелены густого, серого тумана. Откуда он? Свет, что до этого был лишь неясным сном? Что за длинный тоннель, в котором я шел и, не понимая, сколько нужно еще идти? Без поводыря – слепой и глухой, жалкий и несмелый, убитый своими же домыслами по «поводу» и «без», нелепыми нагромождениями мыслей, в которых сам расставил капканы, чтобы в них же и попасться. Я, который переживал и взлеты, и падения, думая, что становлюсь опытнее, а мое жалкое существо, тут же ввергается в пучину глупостей, а вереницы путаных дорожек, переплетаясь, скручивают все твое движение, и чем больше дергаешься, пытаясь выкрутиться, тем туже тебя перекручивает это страшное существо, непохожее ни на одни самый коварный цветок. Скручивает, прежде, чем выбрасывает твой мумифицированный труп, который при каждой попытке двигаться начинает рассыпаться.

4
{"b":"535480","o":1}