– И много у тебя еще этих стаканов? – почему-то шепотом спрашивает Анька.

Жанна виновато улыбнулась:

– Последний остался.

– Последний стакан, – Анька поежилась. – Это так символично. По Фрейду, как сказала бы моя подруга. Но не переживай, Жанна, я знаю, как тебя отблагодарить за потраченное на меня время.

– Не стоит, Анна. А стакан этот – коллекционная редкость… Да, последняя любовь… если ты об этом.

– Так береги его! В сейф запри, сохрани свою любовь, Жанна.

– Ты бы так и сделала?

Анька загрузилась.

– Я бы сама этот стакан разбила…

Потом Жанна собирала свой рюкзачок и говорила, что в ее жизни были и другие мужчины, которые любили ее, за некоторых из них Жанна выходила замуж, а однажды даже родила… Мишку. Несколько стаканов ей дарил Ленечка Дефур, так что этих любовей было в жизни Жанны не меньше десятка. А с Мишкой природа чего-то напутала, дала девочке пенис, и не просто пенис, а огромный пенис, мечта всех женщин, а он, Мишка, оказался пассивным гомосексуалистом. Скорее всего это месть брошенных Жанной мужчин, а точнее бога, который, как известно, всегда на их стороне…

…Потом Анька шла по улице, не желая возвращаться домой, или надеясь, что ее сердечко вдруг екнет и этой ночью свершится таинство зачатия сверхчеловека. Но от встречных мужчин Аньку тошнило, потому что они, как голодные псы заглядывают тебе в глаза, надеясь на подачку. И зная, с ними надо быть настороже, кинь им улыбку, так они захотят оседлать тебя, Анька прятала свои аппетитные места в складках цыганской юбки, унисекс курточки и темноте подворотен. Питер настороженно наблюдал за ней из подслеповатых окон Заневского, Анька шла куда глаза глядят и думала о себе в прошедшем времени. И хотелось найти виноватого, но по всему выходило, что виновата какая-то долбанная мутация, какой-нибудь кроссинговер, короче, случай, который наградил их прародительницу этим синдромом. И Анька злобно поднимала глаза, надеясь обнаружить какой-нибудь намек на Злую Волю, начальствующую над всеми случайностями, но эта ночь как назло была прекрасна, и Анька топала дальше, решая, как бы сподвинуть Ее проявится во всей Своей красе. И тогда Анька решила утопится, или по крайней мере сделать вид, благо что путь ее пролегал по мосту. Уж ежели ее сделали спасительницей рода человеческого, то она имеет право на какие-нибудь льготы в виде всяких сверхъестественных сущностей, спасающих ее от непоправимых ошибок. И Анька перелезла через перилла и надменно посмотрела на какую-то тучку, напоминающую мужика с бородой, но тот даже не оглянулся, и Анька, нависая над Невой оттопырила палец, удерживая себя на девяти, затем восьми, семи… дальше считать она побоялась. И перелезла обратно, чувствуя себя недорезанной свиньей. И зная, что обречена, но презирая своим свинячим сердцем всех тех, кого еще вчера считала другом, Анька рванула вперед и столкнулась лоб в лоб с каким-то чудиком в надвинутом по самые гланды капюшоне.

– Мать твою, – заорала Анька, – какого черта?!

Чудик лежал на Аньке в миссионерской позиции и тоже пытался освободиться, но Анькины трепыхания всем только мешали. Анька ругалась по-черному, а чудик сползал с Аньки, цепляя своими ремнями и пряхами ее юбку, юбка сползала с Аньки, Анька тянула ее назад, и чудик, уступая Анькиному натиску, запутывался в ней еще больше. В какой-то момент Анька думала двинуть коленом ему между ног, потом вцепиться ногтями в эту морду под капюшоном, но всякий раз что-то ее останавливало. Вероятнее всего молчание этого чудика, а еще запах. Наконец Анькина юбка порвалась, ремень расстегнулся и прецедент был исчерпан. Анька все еще ругалась, поправляя свою нонконформистскую амуницию, а тот в капюшоне виновато молчал, не думая ни извиняться, ни знакомится. Анька разочарованно вздохнула и обошла этого болвана как фонарный столб.

– Встал тут, – обернулась она и махнула рукой, – да ну, тебя.

Анька шла прочь, подозревая, что это и был ее избранный, но какой-то недоделанный. Потом она подумала, что почти лишилась невинности, и это не было неприятно. Может быть внутри ее зреет любовь? И Анька шла, и фантазировала, и знала, что идет к Женьке.

Жанна выпроводила Аньку и села в задумчивости на свой любимый стульчик. Сидела и думала, а о чем – сама не знала. Потом Жанна мыла посуду в мутной водице, сочащейся из какой-то невозможно ржавой трубы с новомодным вентилем на конце, краем глаза посматривая то на Анькин портрет, то на Валеркин. Потом Жанна отрешенно вытирала посуду бумажными салфетками и вдруг поняла, что все это не спроста. Дальше думать Жанне не хотелось, а захотелось скурить эту сигарету, благородно оставленную Анькой, и в хорошем настроении пойти домой. Может быть у подъезда ее ждет Майкл, он всегда появляется внезапно, с маленьким тортиком и очередной сумасшедшей идеей. Жанна посмотрела на его портрет, и сердце ее дрогнуло. Жанна вздохнула и решительно вложила в рот сигарету, затянулась, упала на свой любимый стул, так что он пискнул от боли, и стала думать, что на этот раз она сделала не так. Собственно, вариантов было несколько: или краска, или разбавитель, или… – Жанна заставила себя подняться и с сигаретой в зубах как матрос – анархист, пританцовывая, приковыляла к портрету Майкла и сурово провела по холсту рукой. Краска с него осыпалась так же, как и в прошлый раз. И Жанна тоже.

Потом у Жанны закружилась голова и задергался левый глаз, верный признак, что где-то поблизости ее дочь, Люба.

Люба вошла как муж, вернувшийся из командировки на день раньше, радостная и встревоженная, распространяя аромат дорогих духов и потных подмышек. Жанна, прикрывая глаз рукой, покосилась в ее сторону, пожала плечами и отвернулась. Люба снисходительно улыбнулась, переминаясь с ноги на ногу и ждет приглашения войти или чего-нибудь в этом роде. Жанна, не обращая на нее внимания, взяла из-под раковины веничек, сгребла останки Майкла в горестную кучку и щепотками перенесла ее в мусорный пакет.

– Здравствуй, мамочка, – наконец говорит Люба саркастически.

Жанна завязала пакет узлом и поставила около двери у самых ног Любиных ног.

– Здравствуй, Люба. Я ведь просила тебя без звонка не приходить.

– А я приехала, мамочка, на своей машине, между прочим.

– Поздравляю, Люба. – Жанна схватила свой рюкзачок и делает вид, что собирается уходить.

– Спасибо, мамочка. И поэтому мы поедем с комфортом. И Мишку возьми.

Жанна наконец удостоила Любу тяжелым взглядом. Люба отчего-то заволновалась и без всякого подтекста добавила:

– У Даньки день рождения, ты не забыла?

– Я не могу, Люба.

– Но, мамочка, ты обещала.

Жанна устало села на табуретку, сняла один тапок и окунула ногу в ботильон.

– Надо будет с Бехтеревым договариваться, а я с ним в прошлый раз разругалась.

– Данька будет рад, – повторила Люба.

Жанна раздраженно сбросила второй тапок и с третьей попытки обула другую ногу.

– Высказала ему все, что думаю о нем. Не сдержалась. Этот козел решил поглумиться надо мной. Он ведь не считает меня художником. Не хочу ли, спрашивает, поработать у них в театре. Я подумала, что это от Додина исходит и радостно киваю. А этот прыщ улыбается и говорит с придыханием: «У нас в театре, Жанночка, освободилась должность – специально для тебя». Я млею, думаю, с моим опытом и протекцией Бехтерева светит мне должность главного художника. А этот козел гладит меня по коленке и как обухом по голове: «Должность вахтера»! Я не растерялась и говорю: отличная идея: муж работает актером, а жена его вахтером. Ты бы видела, Люба, как он скривился.

– Да, мамочка, ты настоящий художник. Вот только портреты твои такие страшные. Я понимаю почему ты не хочешь рисовать мой портрет, чтобы окончательно не испортить наши отношения?

– Да, Люба, мне совершенно не хочется писать твой портрет. И у меня нет времени на ссоры.

– И заметь, мамочка, не я с тобой сорюсь, а ты… Могла бы и соврать.

Жанна одевает плащ и возится с платком.