Прошло семьдесят лет. Но, каждое утро под струёй воды я вижу шрам на ладони и думаю: «Спасибо тебе, дружище, хотя ты такой – с виду – и был очень страшный… Я потом за тебя молился…»

Двое суток после прихода из рейса, положенных на отсыпку и похмелку, не дали. Только пришвартовались, на борт сразу поднялись почти все службы и партком. Что случилось? Экипаж был озадачен. Вроде никто из ЦК в последнее время не окочурился, приспускать флаг не требуется…

Рейс к берегам Канады, на Большую Ньюфаундлендскую Банку для приёмки свежего окуня с промысловых судов сработали досрочно, с претензией на премиальные… А тут – какие-то непонятки, намёки…

Капитан производственного рефрижератора (ПР) «Братск» Михаил Ефимович Щеголютин ходил всегда в передовиках и был ветераном рыбной отрасли Калининграда. За что и «презентовали» его новеньким, прямо с верфей Копенгагена в Дании судном – морозильщиком «Братск».

Поднявшиеся к нему в каюту главный капитан Прозоров и его заместитель, тоже капитан дальнего плавания, Валентина Дмитриевна Назарова имели озабоченный и загадочный вид, И не торопились с разъяснениями.

Капитан Щеголютин славен был олимпийским спокойствием, все эмоции спускал двумя-тремя закрученными тирадами русского народного сленга. Но! Только в своей каюте и, упаси Боже, не в святом месте – на капитанском мостике, в рулевой рубке.

Главный капитан был даже покруче капитана Щеголютина по части спокойствия, он был просто непробиваем. И его любимый постулат был: «Всякая бумага должна вылежаться, а коль – пожелтела, так – в урну её, не читая!». И, несмотря на всякие «заходы» Щеголютина, только нахмуренно сопел, сохраняя загадочность.

Поговорили о делах в рейсе, о том о сём, но когда коснулись о перспективах на следующий рейс, тут-то Валентина Дмитриевна и «раскололась» о причинах суматохи: ПР «Братск» министром рыбного хозяйства направляется в Африку, в экспериментальный рейс для приёмки и обработки лангустов, предназначенных для кремлёвского спецраспределителя. Вместе с «Братском» выходит группа средних рыболовных траулеров (СРТ) из пяти судов для добычи этих самых лангустов. Рейс будет – валютный, с четырьмя заходами в Сенегал (порт Дакар) и в Гибралтар, на обратном пути, для «отоваривания»… Кредитное письмо выдадут капитану «Братска» «от порога до порога», а сопровождающим его рыбакам – по обычной смете: только за переходы с промысла в инпорт и обратно. А поскольку группе СРТ заходы в инпорт не планируются, то они получат поощрительные чеки ВТБ (Внешторгбанка, называемые в морском народе – фантиками) «за участие в производстве деликатесной продукции».

Ба! Такого ещё сроду не бывало: чтоб платили валюту повремённо, за весь рейс «от выхода из порта до прихода в порт»! «Хто ж это такой благодетель и чего ради?» Вот – вопрос и он пока без ответа… А ответ не глубоко закопан. Он – в сыночке Митрофанушке…

Но! Самое главное! Провожать «Братск» в рейс прибыл замминистра МРХ Семёнов Игорь Митрофанович.

И – ещё раз но! Он прибыл не один, а в сопровождении жены и сына Митрофана, семнадцати лет от роду, которого он отправляет в этот рейс мотористом…

ПР «Братск» будет стоять в порту в ожидании, пока министерскому сыну Митрофану оформят визу и загранпаспорт. А тем временем и «зачистят» экипаж от «невыездных», имеющих визу только в рейсы без заходов в инпорты и недостойных валютного рейса.

Пункт Устава работников МРХ, в котором начертано: «Экипаж набирает капитан судна, либо отдел кадров с его одобрения» – сказка для белого бычка. Экипаж подбирает отдел кадров и партком. И тот, и другой – с одобрения… КГБ. И до самого момента отдачи швартовов капитан не ведает: с кем он пойдёт с риском для жизни делить радость и невзгоды…

После выгрузки судно поставили в Индустриальную гавань торгового порта, где непосвящённому наблюдателю открывалась такая картина: до обеда по трапу поднимался имярек с сияющим фэйсом и с чемоданом в руце, а после обеда этот же имярек спускался по трапу с погасшим фэйсом и наполовину опустевшим (водку-то «распрезентовал» сдуру!) чемоданом, а навстречу ему поднимался другой имярек с сияющим фэйсом и чемоданом в руце. У этого, второго, оказалась «лапа» мохнатей! Или успел настучать на первого! Глухая борьба шла уже неделю, и у всех членов команды чемоданы стояли у дверей наготове, а документы лежали в кармане: а вдруг в это самое время на площади Ленина (в прошлом – «Адольф-Гитлер-Плац») в особняке, где вплоть до Победы располагалось Гестапо, хтось, читая его секретное досье, ставит на нём жирный крест красным карандашом: «Не рекомендуется!»

И только два члена экипажа выражали неописуемый восторг и тайную значимость: стармех Девиси Кириллович Картозия и помполит Марк Максимович Щербак (по кличке «Крыса» – за его повадки и внешнее сходство: два маленьких глаза, суженные к переносице, под густыми бровями, и «вострый», чуткий носик).

Прижатые капитаном, они сознались, что были представлены в парткоме мужеподобной даме, со следами бурной жизни на лице и суровыми манерами министерши, которая распорядилась взять опеку над её несовершеннолетним сыночком Митрофаном «под личную ответственность». Оба заверили даму, что волос не упадёт с головы мальца (в 17 лет-то!), а комфортная жизнь на судне ему будет обеспечена, на уровне, как если бы принимали Самого! Замминистра МРХ.

Ни малограмотный стармех-курсовик Картозия, с четырьмя классами за плечами, ни бывший партсекретарь свиносовхоза Щербак в руках не держали книг О. Генри, где в рассказе «Вождь краснокожих» есть весьма поучительный эпизод, когда пацан «задал жару» своим похитителям.

А – зря! Тогда б они не ходили гоголями, а предпочли бы даже лишиться валютного рейса, но избежали бы ой многого!..

Говорят, что глаза – «зеркало души». Так вот у Картозия эти – вылупленные, навыкате – зерцала в разговоре с подчинёнными выражали нескрываемое презрение, а в присутствии особ рангом повыше излучали сердечную преданность и безмерное уважение. Но со своими механиками он общался как барин, а мотористов просто не замечал. Любимая поговорка у него была: «Вот вы у меня допрыгаетесь – я в машину спущусь!». И это была сущая правда: командовал «Картуз», в основном, из каюты и то – через своего заместителя, второго механика Юру Кузуба.

У помполита Щербака его мутные, водянистые органы зрения выражали одно: «Как бы чего не вышло! Не лишили бы…»

И Картозия и Щербак нутром понимали своё шаткое жизненное положение. Поэтому свалившаяся на них министерская миссия опекать чадо предполагала серьёзное укрепление шатких тылов и карьерный рост.

Второй, грузовой, помощник капитана Антон был важной персоной на судне в том смысле, что разносортный груз по номенклатуре и партиям со сдавших рыбу судов он не только размещал в трюмах, сепарируя партии, но и вычерчивал на огромных листах использованных морских карт – карго-планы, в цвете и пометках, понятных только ему одному. Всё свободное от вахт и подвахт время Антон корпел над этими огромными схемами – карго-планом. Второе его занятие – уже личное, – он ежедневно выполнял несколько упражнений по английскому языку из учебника для неязыковых вузов. Все переборки его каюты были увешаны таблицами неправильных глаголов, времён, памятками и морскими терминами.

Именно за таким занятием Антон услышал за спиной присутствие постороннего. Он обернулся. В проёме открытой двери нерешительно топталось ОНО, чадо, о котором гудел уже весь судовой народ: прибывшие с тайной благодарностью, а списываемые – с проклятьями вслух, как в одесском дворике…

Чадо внешне походило скорее на нежную, несформированную девицу, чем на юношу. Над пухленькими губами и аккуратным носиком на Антона внимательно и вопросительно смотрели два огромных серых глаза.