Антошка понял намерения часового и, пятясь, волоком потащил мешок на другую сторону улицы, в темень. На всякий случай он выхватывал из мешка всё, что попадалось под руку, и глотал почти не жуя неслыханного вкуса лакомства. С чувством удовлетворения: из желудка отнять смогут только с жизнью.

«Добраться бы скорей до ближайшего дома, наступил комендантский час! Авось пустят переночевать с таким-то мешком».

Конечно, глупо было надеяться проскочить мимо патрулей в зоне военного объекта особой важности – аэродрома. В комендантский час, в прифронтовом городе, забитом войсками, спешащими на помощь, под Сталинград…

Но, если повезёт, то это… Рождество, одним словом!

Антон, не веря своим глазам, увидел прямо перед собой малыша с санками, на которых тот вёз какие-то дровишки.

– Хочешь настоящее пирожино? – спросил пацана Антон и поднёс под простуженный, сопливый нос мальца кусочек кекса.

– А ты не брешешь? – спросил малец, но, спохватившись, быстро добавил: – Хочу!

Малец по имени Сашко безоговорочно согласился везти такой мешок на его санках хоть на край света, заглотнул пирожино и попросил добавки.

Подъезды к военному аэродрому охранялись особо тщательно, но лётчику Вальтеру это было безразлично и мало тревожило. Его в какой-то момент охватило мистически острое желание сделать добро, ублажить Бога! Авось ему, Вальтеру воздастся, и сохранит ОН его и в небе, и на земле!

Что касается Антошки и Сашко, то какие уж там предосторожности, когда на санках лежит столько добра! Когда одному восемь, а другому шесть, годы, в которые жизнь окроплена святым чувством беспечности, уходящим со временем, взамен на постылые житейскую мудрость и смекалку…

За перекрёстком дорог начались застройки хозобслуги, и Сашко поковылял позвать на помощь старших.

Антон вышел с санками на перекрёсток, но тут раздался рокот машины и, словно из засады, – яркий луч света и короткие, по три выстрела, автоматные очереди в брусчатку.

Антону почудилось, что его обдаёт тёплым воздухом от мелькающих перед глазами светляков, стреляли трассирующими. Бросив санки с мешком, Антон упал и покатился в придорожный кювет.

Выстрелы прекратились, скрипнул снег под сапогами, луч фонаря, скользнув по мешку, остановился на Антоне.

– Хэндэ хох!

Поднимая руки, Антон похолодел от ужаса! От его движения немецкие марки за спиной стали проваливаться куда-то вниз…

Если сейчас на снег упадёт хоть одна бумажка рейхсмарок – всё! Застрелят на месте. Не станут же они делать очную ставку с офицером германских ВВС! И разве он подтвердит, что крал деньги у господ офицеров для малолетнего бродяжки из покорённого народа!

Чтобы офицер воровал деньги! Воровал под влиянием накатившего чувства христианского всепрощения? Чушь!

Двое патрульных подвели Антона к мешку, осторожно развернули смёрзшуюся бумагу и заглянули внутрь. Поковырялись. Потом, вполголоса, как заговорщики, как будто Антон мог их подслушать, засовещались. Находка их явно озадачила!

Такие яства недоступны даже им, солдатам СС! Они могли принадлежать только высокому лицу и могли быть уже в розыске, ясно, что перед ними – малолетний вор!

Дисциплинированные немцы скорее всего не могли себе позволить и присвоение мешка. А вдруг этот мешок выронен из офицерской машины и киндеры просто подобрали его? Ведь для кого-то готовили его, не с неба же он свалился!

Долго мучиться патрульным не пришлось, к ним подскочила машина комендатуры и увезла Антона вместе с мешком для установления обстоятельств дела.

Переводчика в комендатуре не оказалось, и дежурный офицер велел позвать из кочегарки истопника из русских, из хозобслуги.

Им оказался Ванька Жуков, который знал по-немецки немногим больше Антона, а потому сделал вольный перевод, отсебятину.

Мол, киндеры нашли мешок на дороге в аэродром, ясно, что потеряли его пьяные лётчики, они сейчас гуляют вовсю, и только они получают такие пайки!

Когда сообразительный дежурный офицер перевязал мешок шпагатом, вызвал рассыльного и стал писать ему свой домашний адрес, Антон решил избавиться от рейхсмарок. Он сбивчиво, волнуясь, зашептал на ухо истопнику о том, что у него за спиной куча денег и надо срочно вывести его, Антона, в туалет, чтобы выбросить этот, смертельно опасный подарок Вальтера! Ванька Жуков, по прозвищу Жук-Щипач, бывший вор-карманник, был парень непромах. Он быстрым движением руки по антошкиной спине оценил правдивость признания мальца и прямо засиял от такой приятной новости.

В каких словах и выражениях он уговаривал дежурного офицера отпустить мальца с собой, Антон не понял, но, офицера, по-видимому, это вполне устраивало.

Ванька Жук быстренько и осторожно спустил Антошку в кочегарку, раздел его и ахнул! Ахнули и двое других истопников, находящихся при исполнении, у котлов. Огромный ворох рейхсмарок тут же поделили на три кучки. Жука послали за самогоном, а Антона накормили своим пайком и уложили спать.

За стаканом самогона истопники дали друг другу клятву о неразглашении тайны. Чтобы не повесили всех троих, решили держать Антошку при кочегарке, кормить его собственными пайками вплоть до окончания войны! Ибо припёр Антошка жалованье в рейхсмарках чуть ли не целой фронтовой эскадрильи…

Спасибо тебе, дорогой лётчик Вальтер! Благодаря тебе Антон выжил до прихода наших! Ты сделал то, что хотел: он запомнил тебя на всю жизнь!

Летом 1942 года я оказался беспризорным в оккупированном немецкими войсками городе Таганроге (юг России, Ростовская область). Отец – на фронте, мать попала в облаву и немцы увезли её под Ростов на рытьё противотанковых рвов. На этом участке фронта, а Ростов дважды «переходил из рук в руки», был временный успех наших войск и мать оказалась по ту сторону фронта, на нашей стороне… не в лучшем положении. Ибо всех «пособников фашистам», рывших траншеи, увезли под конвоем на стройки военных заводов, где они работали вместе с З/К (заключёнными).

В городе начался голод. Промышлять еду у своих было бесполезно, поэтому я околачивался возле домов, где «на постое» у старух проживали немецкие солдаты. Понятие – «враги» отсутствовало, ведь мне было всего семь неполных лет. Было только одно различие: «добрый» или «злой» и постоянно хотелось кушать. Но, если помыть солдату котелок, то он специально оставлял немного пищи… Сводить битюгов-лошадей на водопой, то в намордниках у них оставалось немного, если хорошо вытрусить, – овса. А бабульке, если настрогать с вечеру щепы на растопку самовара и летней печки, то она поделится мамалыгой, а то и – просяным хлебцем чуток…

Где-то, помогая бабусе, при заготовке щепы я поранил ладонь правой руки – загнал «занозу». Через неделю рука распухла. Бабулька смазала мне руку ихтиолом и замотала тряпкой. Но, пошло уже на вторую неделю, рука почернела и спать я уже не мог. Я дремал и стонал у водоразборной колонки, держа руку под струёй холодной воды…

Рука к тому времени уже посинела до локтя.

И тут к колонке подошёл немецкий солдат с ведром. Он взял меня за руку, посмотрел и – ужаснулся Он отбросил ведро, схватил меня, ничего не понимающего, упирающегося, за шиворот и потащил во двор к палатке. Солдат вызвал какого-то Отто (думается, это было имя) и из палатки вышел великан заспанный, рыжий и в круглых очках… Они возбуждённо очём-то поговорили. А после этот Отто (царсто ему небесное!) зажал мою руку между своих ног таким образом, что я оказался сзади него – так делают кузнецы, подковывая лошадей… И начал делать с моей рукой такое, что я орал на весь двор и старался укусить этого великана за туго обтянутую сукном ляжку…

Отто командовал, а солдат подносил ему из палатки какие-то причиндалы…

Очнулся я, когда этот страшный Отто давал мне что-то понюхать и подвязывал мне руку бинтом на шею. Он объяснял мне, как мог, на пальцах, а я уже чуть-чуть понимал и по-немецки, что ещё бы один день и моей руке, или даже мне был бы – «капут!»