— Я все равно думаю, что нужно попробовать. Войну развязать мы всегда успеем, а вот мир наладить — начиная с определенного момента с этим будут проблемы.

— Да, понимаю. — Рымолов сел за стол и посмотрел на Глашу, которая тут же вынесла огромный поднос с тарелками. И чего на нем только не было! Пестель громко сглотнул. Впрочем, Председатель не стал чваниться и сделал широкий жест, означающий, что при желании Пестель с Ростиком могут присоединяться. Ким со своим верным волосатиком уже сидели рядом с капитаном.

— И как ты хочешь обозначить этот мир? — спросил Ким.

— У них есть руки, — отозвался Ростик так, словно только об этом и думал, хотя идея пришла ему в голову только сейчас. — Сбросим символ рукопожатия.

— Ну, знак мира у них может быть другой, — пробормотал Рымолов, принимаясь за свою порцию ухи.

Ростик, как это случалось почти при каждой их встрече, обратил внимание, какие у бывшего профессора красивые, тонкие, чистые пальцы. Ему такие и не снились, вернее, свои ему до такой белизны уже, кажется, никогда не отмыть и не выхолить.

— Ты думаешь, мир возможен даже после того, что произошло? — спросил Дондик.

— Именно после того. — Ростик подумал и убежденно добавил:

— То, что они почувствовали нашу силу и умение драться — вовсе неплохо. Это лишь подскажет им — если мы предлагаем дружбу, значит, не от слабости, а по доброй воле.

— Ну, вообще-то и по слабости тоже, — снова пробормотал почти себе под нос Председатель. Дондик посмотрел на Пестеля:

— А когда он успел тебя завербовать?

— А тут и вербовать нечего, — отозвался Пестель, отламывая еще один кусок редкой в Одессе ржаной лепешки, испеченной к приезду начальства. — Если эти рыбки захотят, они запрут нас на берегу на веки вечные. Мы и сунуться в море не отважимся. Уж очень здорово они действуют.

— Думаешь, пополам того парня они разрубили? — вполголоса спросил Рымолов.

— Конечно. У них холодное оружие — основа основ, я думаю, они им владеют как самураи какие-нибудь. А на воздухе еще и удар получается резче.

— Так они могут на воздух выходить?

— Ну, наверное, так же, как мы можем нырять под воду с маской, — ответил Ростик.

Внезапно Винторук очень выразительно крякнул, зажал пару жареных рыбин в кулаке и встал. Торжественно, почти как царственная особа, кивнул сотрапезникам, подчеркнуто медленно повернулся к Глаше, которая стояла поблизости, опустил голову. И спокойно зашагал к двери. Ростик знал, что он пошел на свое любимое место на причальной стенке.

— Все сказали? — спросил Дондик, осматривая Пестеля и Ростика. — Или еще какие-нибудь соображения имеются?

Ростик налил себе чаю, встал, быстро поблагодарил Глашу и припустил следом за Винторуком. Это был странный порыв, почти необъяснимый, но он знал, что с этим волосатиком нужно… поговорить. Да, именно так, как с одним из их команды. Потому что он знал что-то, чего не знал Ростик, но что можно было почувствовать, если вот так, дружелюбно, на причальной стенке, под свежую рыбку посидеть рядышком.

Устроившись рядом с бакумуром, он принялся прихлебывать горьковатый желудевый напиток. Его, без всякого сомнения, привез Председатель, который не мог без чая и потому, вероятно, особенно заинтересовался перенесенными с Земли дубами. Но чай чаем, а следовало и момент не упустить. Одну рыбину Винторук уже схрупал, когда Ростик приступил:

— Кто это? — И он нарисовал, как мог, пальцем на пыли между собой и бакумуром русалку.

— Вкр-ма. — Винторук скосил глаза, почти целиком прикрытые на солнышке защитной пленкой, разглядывая Ростикову живопись.

— Викрамы? — Чтобы все было понятно, он обвел рукой море перед собой. — Мы — люди, а они викрамы?

Да, Винторук что-то знал. Но как это выпытать, Ростик не мог придумать. Слишком сложно это неизвестное было, слишком громоздко для рисуночков в пыли и нечленораздельного полурычания бакумура. Охватить то, что нужно было выяснить, можно было только с помощью изощренных абстракций, не менее сложных, чем те, которыми владели гошоды.

Молчание, которое установилось между ними, затянулось, а спустя еще полминуты, когда и вторая рыбина исчезла между отменно здоровыми зубами Винторука, стало непреодолимым. А потом бакумур встал, что-то буркнул, чего даже Ким, вероятно, не понял бы, и ушел. Так Рост и выяснил только то, что рыболюди назывались викрамами. И это было имечко не хуже других, к тому же оно довольно быстро прижилось.

К тому моменту, когда они слепили из глины рукопожатие почти в натуральную величину, причем ладонь викрама делали по рисункам Ростика, который провел не один час, стараясь, чтобы она получилась как можно более похожей, когда сделали точную стеариновую копию и когда наконец из алюминия отлили символ дружбы, все только и говорили, что викрамы то, викрамы се… Словно каждый их видел десятки раз на дню, и даже в некоторых случаях успел переброситься парой анекдотов.

В этом, в самом деле, была какая-то тайна. Не раз и не два стражники на молу и в башнях у входа в гавань докладывали, что видели странные всплески. К тому же никто еще не забыл — не мог забыть — погибших людей. Но злости к подводным людям или чего-то другого, что определяло бы человеческое зазнайство и превосходство, не было и в помине. Почему так получалось, не мог объяснить даже Пестель — большой любитель потолковать о психологии вообще и о биологической совместимости в частности.

Как только изделие было закончено, Ким вылетел на поиски викрамов. Ростик хотел было отправиться с ним, но именно в то утро у него так разболелась голова, что пришлось остаться, тем более что Дондик припугнул: мол, если разболеешься, отправлю в Боловск, в лазарет. Пришлось остаться в Одессе, якобы на долечивании, хотя, может быть, и в самом деле выздоравливать после полученной контузии. Вечером, когда Ким вернулся, то бодренько доложил, что он без труда встретил у берега пернатых довольно значительный «косяк ихтиандров» и так же без проблем выкинул им символ. Теперь оставалось только ждать.

Люди и ждали, день, два, три… Но ничего не происходило, только море блестело. Только разговоров, что ничего из Ростиковой затеи не выйдет, становилось все больше. Только Рымолов улетел после своей инспекции откровенно недовольным, да Дондик что-то зачастил к субмарине, словно все-таки получил распоряжение готовить ее. А это значило, что после определенного срока ее, если ничего не случится, пустят в дело. Снова, и на этот раз — до победного конца.

И вдруг, когда напряжение стало настолько ощутимым, что за одним столом с Ростиком по вечерам уже и ужинать садились только старые друзья, ему все стало понятно. Произошло это, как всегда, с сильнейшим приступом тошноты, боли и на этот раз с затемнением сознания… Но когда он пришел в себя, то с отчетливостью, испугавшей его самого — хотя к этому давно следовало бы уже привыкнуть, — понял, что хотел ему тогда пояснить Винторук. И что на самом деле, кажется, он Ростику все-таки сказал, хотя смысл слов каким-то образом проявился не сразу.

Ростик поднялся, осмотрелся, все еще слегка покачиваясь после перенесенного приступа. В столовой стоял веселый гам, это вернулись ребята, которые работали за городом. Где-то в полутемном уголке чинно ужинали женатики, их в Одессе становилось все больше. Капитан Дондик только что свалил грязную посуду в общую кучу и направлялся к выходу, кажется, хотел обойти посты. Он в последнее время все больше влезал в мелочи городской жизни, словно собирался обосноваться тут совсем.

Ростик догнал его и осторожно взял за рукав выцветшей гимнастерки. Капитан обернулся.

— Я понял, что нужно делать. Не скульптурки лепить, а людей посылать. Разумеется, в аквалангах. — Он подумал и поправился:

— Нет, не людей, а одного человека. Меня.

Капитан все понял, он внимательно посмотрел своими серо-голубыми славянскими глазами на Ростика и медленно, устало улыбнулся:

— Это ты решил свою идею спасать или?..

— Или, капитан. Именно — или. Только что я понял, что эти местные викрамы — очень мирный, оседлый, изрядно трудолюбивый народец. Они пойдут на любую торговлю, если это обеспечит им отсутствие военных проблем. Вот если бы мы попробовали связаться с теми, что живут в океане, тогда я не поручился бы даже за сам город. Ну я хотел сказать — за Одессу.