Прямитель берез Стихотворения и поэмы Александр Кормашов © Александр Кормашов, 2016 © Александр Кормашов, дизайн обложки, 2016 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero «Вновь пахнет май асфальтом и сиренью…» Вновь пахнет май асфальтом и сиренью, но ты меня природой не трави. На двух крылах свободы и смиренья летает всё, что истинно в любви. А жизнь земна, не всё в ней мир под сенью, и не всегда блаженства пить фиал. Я с двух ковшей, свободы и смиренья, и руки мыл, и жажду утолял. И дай мне Бог, когда без слуха, зренья уже всерьез молиться я начну, из двух молитв, свободы и смиренья, сложить одну. «В бухте Юг ветер южный…» В бухте Юг ветер южный и волны толчея. Ты всегда была мужней, а смеялась – ничья. Это я третий лишний, да чего уж о том. Вертолёт цвета вишни месит воздух винтом. Что-то крайнюю фразу я сказать не могу. Две аварии сразу на одном берегу. Нам проститься бы надо без терзанья судьбы. Солнце красит помадой кромку Обской губы. Это всё остаётся неразрывно с тобой: полуночное солнце, неумолчный прибой. Писк приборов за дверью, хмурый лешего взгляд. Хоть вокруг всех деревьев лишь цевьё да приклад. Треплет ягодный ветер храм мошки на крови. Если дело не в лете, то, наверно, в любви. В оторочке песцовой тонких рук полукруг. Я тобой окольцован, улетаю на юг. «Как всё ещё летящий образ…» Как всё ещё летящий образ уже давно потухших звезд ты вся была хрупкий отблеск своих былых надежд и грёз. А я был полон пустозвонства, когда споткнулся на лету. как луч, отпрыгнувший от солнца, и угодивший в пустоту. Но друг от друга нам затеплить свою звезду ещё был шанс, и звезды космоса ослепли от светлоты объявшей нас. «Я не верю в пришельцев…» Я не верю в пришельцев, и они в меня тоже не верят. В том беды никакой, и совсем небольшая потеря. Мы, встречаясь раз в год, не глядим друг на друга: «А кто ты?» Мы спокойно идём — выпить где-нибудь после работы. Мы заходим в кафе и находим незанятый столик. Он военный юрист, а она – кулинарный историк. Я давно не вдаюсь в объяснение фактов и сплетен. Мне давно всё равно, кто из нас будет инопланетен. Я на них и на нас не делю две земных полусферы, только жалко всех тех, кто родился в конце нашей эры. (Где скривилось пространство, ось времён ничего не спрямила: основание Рима древней сотворения мира). Мне их трудно понять, хоть они рассуждают иначе. Как ни странно, для них этот мир тоже многое значит. Он пойдёт покурить и уйдёт через внутренний дворик. Он юрист, он и дома досмотрит, как плачет историк. «Не шуршится листопаду среди сосен…» Не шуршится листопаду среди сосен, всякий звук – как залпы Флёрова под Оршей. Слишком тихо, слишком сонно, слишком осень. Начитаться бы стихов сейчас побольше. Слишком листья, чтобы прятать их по книжкам, в каждой луже, впрочем, стынет по сугробу. Что-то слишком в этой жизни стало «слишком», но пока не чересчур, и слава богу. Лишь на даче чересчур печного жара, под столом пустой запас боеприпасов. Это с вашей стороны земного шара слишком Пушкин, а у нас один Некрасов. Вся Россия дышит как-то по-сиротски, но не слишком – скоро станет все, как надо. Я брал книжку, мне казалось, это Бродский, а всю ночь читал «В окопах Сталинграда». Между сосен бородою чешет ливень, гром гремит, как залпы Флёрова под Оршей… Кот съел рыбу и как будто стал счастливей, небо плачет всё печальнее и горше. Бог с тобой, я не закончу, как Есенин, хоть мы тоже не жалеем и не плачем. Просто выпал день таким осенним — слишком осень, и никак уже иначе. «Я вижу, таких нас двое…» Я вижу, таких нас двое, нашедших тоску в печали; зря осень осин листвою трясёт, поводя плечами. Но ты вся полна исхода к началу, с первоначатью, как будто не мать-природа — любовница в чёрном платье. Никто тебе не загадан, никто не сын человечий; в цыганскую шаль заката закутаны твои плечи. До всех ты была тут раньше — людей, их самой идеи, до всех нас, во тьму нырявших, терявших всё, чем владели. Одна ты стояла молча, глядела ещё безлюбо, лишь тонкая слюнка волчья твои прожигала губы. И вся ты струной звучала самой жажды жить жаднее, рождённая до начала, рождённая до рожденья. Любимо – что нелюдимо. Любимо – что отголоски, когда тянет прелым дымом вчерашних лесов московских. Так тянет, что осязаешь всю мягкость земли и костность, всю заросль ее и залежь, всю адовость, рай и космос. Тут всё, что ввергалось в хаос, но в клеточке всплыло каждой, тут всё, что в дыму вдыхалось, не выдохнулось пока что. |
