Что касается позиции Англии, то я уже объяснил причины тех взглядов, которые я выражал в беседах с Сазоновым. Англия никогда не давала России обещания поддержать ее вооруженной силой, ни других обещаний, которые способствовали бы крайней решимости России. До самого последнего момента британское правительство сохраняло за собою полную свободу действий, хотя мы совершенно правильно предупреждали германское правительство, что наши дружественные заявления не помешают нам вступить в войну, если будут затронуты наши интересы.
Против собственной воли я должен говорить себе, чтобы опровергнуть выдвинутые против меня обвинения. В номере от 8 апреля 1922 года «Graphic» опубликовал два отрывка, в которых, указав подходящее заглавие для будущей книги "Кто-то совершил глупость", продолжает: "Маловерным людям придется плохо. Иллюстрацию этого дает новая книга г. Палеолога о России в 1914 году. В ней говорится, что сэр Джордж Бьюкенен сказал г. Сазонову: "Я боюсь, что наше общественное мнение не понимает того, что с такой очевидностью диктуют нам наши национальные интересы (оставаться нейтральными в Великой войне)". Слова в скобках принадлежат "Graphic".
Я бы не обратил внимания на этот глупый отрывок, если бы вскоре один из моих друзей не сказал мне, что многие удивляются, почему я не отвечаю на обвинения, выдвинутые против меня Палеологом. Я ответил, что Палеолог — мой старый друг, который был моим сослуживцем в Петербурге и в Софии, и я уверен, что он обо мне мог сказать только хорошее. Впрочем, я решил прочитать его книгу. В ней я прочел, что он приписывает мне слова, сказанные мной 24 июля: "Я боюсь, что наше общественное мнение далеко не понимает того, что нам с такой очевидностью диктуют наши национальные интересы". Предполагая даже, что я, действительно, употребил это выражение, я только хочу спросить, пошло ли бы английское общественное мнение в день представления австрийского ультиматума вслед за своим правительством, если бы оно тогда толкнуло страну в войну за то, что в тот момент рассматривалось как ссора между Австрией и Сербией. Но даже независимо от этого вопроса «Graphic» не только неправильно перевел вышеприведенный отрывок, но, прибавив слова "остаться нейтральными в Великой войне", придал им ради удовольствия своих читателей смысл, который они не могли иметь. Это совершенно ясно из содержания. Сазонов, согласно Палеологу, сказал: "Нейтралитет Англии равносилен ее самоубийству". — "Я того же мнения", ответил я, а конец моего ответа, правильно переведенный, гласит следующее: "Но я боюсь, что наше общественное мнение еще очень далеко от понимания того, что именно диктуют нам наши национальные интересы". Зачем, хотелось бы мне знать, «Graphic» прибег к такой неправильной передаче? Мой личный взгляд на участие Англии в войне был выражен в Моей тогдашней официальной переписке с министерством иностранных дел. Передавая мне в ночь с 1-го на 2-е августа ответ на телеграмму короля, царь просил меня присоединиться к призыву о поддержке Англии, и я без колебания сделал это. Я осмелился заявить британскому правительству, что, если мы останемся в стороне, мы лишимся всех друзей в Европе; что даже, помимо вопроса о нашей собственной безопасности, мы не можем позволить Германии раздавить Францию; что рано или поздно мы будем вынуждены вмешаться в войну, и что, чем дальше мы будем откладывать вмешательство, тем более дорогой ценой нам придется расплачиваться.
Телеграмма эта прибыла в министерство иностранных дел в искаженном виде, прерванная на средине фразы. Поэтому она не могла быть опубликована в Белой книге, в которой, за одним этим исключением, собрана вся переписка между мной и министерством в течение этих переходных дней.
На следующий день после объявления Германией войны в Зимнем дворце было совершено торжественное богослужение, на котором присутствовал единственный иностранец, французский посланник, представитель союзницы России.
В течение первых трех дней войны моя позиция была не из приятных. Беспокойные толпы собирались перед посольством, требуя известий из Лондона и в далеко не дружеском тоне справляясь, может ли Россия рассчитывать на нашу поддержку. Я, насколько мог, успокаивал их туманными заявлениями, но почувствовал огромное облегчение, когда в 5 часов утра 5 августа один из моих секретарей принес мне лаконическую телеграмму из министерства иностранных дел: "Война с Германией, действуйте", которая показала мне, что Англия оказалась верна самой себе и своим сочленам по Тройственному Согласию. Я протелефонировал об этой доброй вести во французское посольство, в министерство иностранных дел и в Царское — государю, а позже, в то же утро, присутствовал на торжественной мессе во французской католической церкви, как представитель союзницы Франции и России. В посольстве меня дожидалось много цветочных подношений, присланных русскими всех рангов и состояний, как дань благодарности своему новому союзнику.
В течение этих чудесных первых дней августа Россия казалась совершенно преображенной. Германский посланник предсказывал, что объявление войны вызовет революцию. Он даже не послушался приятеля, советовавшего ему накануне отъезда отослать свою художественную коллекцию в Эрмитаж, так как он предсказывал, что Эрмитаж будет разграблен в первую очередь. К несчастью, единственным насильственным действием толпы во всей России было полное разграбление германского посольства 4-го августа. Вместо того, чтобы вызвать революцию, война теснее связала государя и народ. Рабочие объявили о прекращении забастовок, а различные политические партии оставили в стороне свои разногласия. В чрезвычайной сессии Думы, специально созванной царем, лидеры различных партий наперерыв объявляли правительству о своей поддержке, в которой отказывали ему несколько недель тому назад. Военные кредиты были приняты единогласно, и даже социалисты, воздержавшиеся от голосования, предлагали рабочим защищать свое отечество от неприятеля. Объединяясь таким образом вокруг трона, либеральные и прогрессивные партии были одушевлены надеждой, что война, вызвавшая такое тесное соприкосновение царя с народом, послужит началом новой эры конституционных реформ.
Я не собираюсь проследить действия русской армии во все последовательные фазы войны, потому что это уже превосходно сделано моим другом и бывшим военным атташе, генерал-майором Альфредом Ноксом в его книге "С русской армией" (1914–1917 годы)". Поэтому я ограничусь кратким описанием главных событий восточного фронта войны, особенно в связи с их влиянием на общее положение России.
Уступая настояниям своих министров, царь отказался от своего намерения принять главное командование армией и назначил верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Несмотря на то, что Германия объявила войну 1 августа, Австрия, вызвавшая войну, последовала ее примеру и отозвала своего посла только 6-го. Следуя плану кампании, начертанному генеральным штабом, Россия должна была сразу начать наступление на Австрию на юге и обороняться на севере до тех пор, пока все не будет готово для более серьезного наступления на Германию. Если бы Россия считалась только со своими интересами, это был бы для нее наилучший способ действия, но ей приходилось считаться и со своими союзниками. Наступление германской армии на западе вызвало необходимость отвлечь ее на восток. Поэтому первоначальный план кампании был соответствующим образом изменен, и 17 августа, на следующий день после окончания мобилизации, генерал Ранненкампф начал наступление на Восточную Пруссию.
В первые 10 дней его действия шли с таким большим успехом, что, казалось, вся область вскоре будет в его власти. Но он, однако, продвинулся дальше, чем позволяла осторожность при данных обстоятельствах. Германский генеральный штаб, испугавшись количества беженцев, наводнивших Берлин, перебросил войска с запада и назначил генерала фон-Гинденбурга главнокомандующим на востоке. В то же время, благодаря вынужденному отступлению союзных войск на западе, французскому посланнику даны были инструкции заставить русское правительство продолжать наступление в Восточной Пруссии. По мнению лучших русских генералов, такое наступление было преждевременно и осуждено на неудачу. Армия в отдельных своих частях не была еще вполне организована; трудности транспорта были неимоверны; войска еще не были сосредоточены, как следует, и местность с ее лесами, озерами и болотами не даром сравнивали с губкой, впитывающей в себя все, что ей дают. Но Россия не могла оставаться глухой к голосу союзника, столица которого была под угрозой врага, и армии Самсонова был отдан приказ наступать.
