Болгарское правительство не было готово к войне. Несмотря на сильное возмущение методами репрессий, к которым прибегала Турция, оно так не доверяло России вследствии колебаний ее политики, что старалось избежать разрыва с Турцией. Россия, по его мнению, вела двойную игру. Русский посол в Константинополе отстаивал суровое подавление повстанцев, а русский агент в Софии стоял на стороне повстанцев, и оба старались, повидимому, вызвать разрыв между Болгарией и Турцией, чтоб дать России повод к вмешательству. Единственным результатом восстания оказалось то, что Европа уяснила себе серьезность положения и необходимость принятия более целесообразных и более практических мер. Благодаря в большей степени инициативе лорда Лэнсдоуна, граф Ламсдорф и граф Голуховский разработали в октябре в Мюрцштеге план более широких реформ. Главными пунктами его было назначение русского и австрийского гражданских агентов на-ряду с Хильми-пашей, реорганизация жандармерии путем привлечения иностранных офицеров, реформа юридических учреждений, финансовая помощь возвращающимся беженцам и т. д.

Хотя некоторые их этих мер были приняты болгарским правительством с удовлетворением, весь план в целом был испорчен в его глазах тем фактом, что проведение его возлагалось на Австрию и Россию, на двух наиболее реакционных и эгоистических членов европейского концерта держав. Таково было положение вещей к тому моменту, когда вспыхнула русско-японская война, позволившая болгарскому правительству пересмотреть свою позицию. Несмотря на страх перед намерениями России, оно всегда лелеяло успокоительное убеждение в том, что, в случае поражения в войне с Турцией, Болгария получит помощь от России; в данный же момент, кроме боязни самоизоляции на случай поражения, правительство Болгарии было озабочено мыслью о том, что, воспользовавшись русской разрухой, Австрия оккупирует северные округа Македонии. Начаты были поэтому переговоры о непосредственном соглашении с Турцией, и в апреле 1904 г. было подписано соглашение, которое послужило к установлению более дружественных отношений между вассалом и сюзереном, хотя благодаря оппозиции России оно не обеспечило распространения Мюрцштегских реформ на Адрианопольский вилайет, чего очень хотела Болгария.

Переговоры эти еще продолжались, когда я прибыл в Софию вскоре после начала русско-японской войны.

Мой прием у князя Фердинанда. — Отношения Болгарии к Греции, Сербии и Румынии. — Визит князя Фердинанда в Лондон. — Германское, австрийское и русское влияния. — Лучшие отношения с Россией

Что касается моих личных отношений с князем, то я начал свою миссию при благоприятных ауспициях. Подписывая свое согласие на назначение меня генеральным агентом и консулом Британии, князь Фердинанд написал одну из тех красивых фраз, на которые он был большой мастер: "Рад получить сына своего отца, бывшего другом моего (отца)". Официальные отношения, наоборот, характеризовались с некоторых пор охлаждением между двумя правительствами благодаря крайней руссофильской политике, начатой князем Фердинандом. Эти отношения еще более ухудшились благодаря инциденту, повлекшему за собой личную неприязнь между дворами обеих стран. Узнав о смерти королевы Виктории, князь Фердинанд посетил миссию и заявил о своем намерении присутствовать на похоронах, причем требовал, чтоб с ним обращались, как с правителем Болгарии, а не как с младшим из дома Кобургов, как это делали во время празднования бриллиантовой свадьбы. Князю сообщили тогда, что данный случай крайне неподходящ для обсуждения подобных вопросов и что не будет произведено никаких изменений в уже утвержденной церемонии. Тогда князь Фердинанд отменил все приготовления к отъезду. Он послал вместо себя депутацию, а сам провел день похорон в Филиппополе, где праздновал день рождения князя Бориса со смотром и парадным завтраком, на который был специально приглашен русский представитель в Софии. Этот "печальный эпизод", как князь Фердинанд его охарактеризовал, считая его личной обидой, естественно восстановил против него короля Эдуарда.

Я всегда считал Болгарию наиболее важным фактором на Балканах, а вследствие новой ситуации, созданной русско-японской войной, я более чем когда-либо стремился, если возможно, оторвать ее от слишком большой зависимости от России. Представляя поэтому свои верительные грамоты, я подчеркнул с согласия лорда Лэнсдоуна ту симпатию и интерес, с которыми британское правительство следило за моральным и материальным прогрессом Болгарии под управлением князя Фердинанда, и изложение его дружественного чувства по отношению к болгарскому народу. Взаимное согласие двух правительств могло быть достигнуто только тем, что личные отношения между князем Фердинандом и Сент-Джеймским двором сделались бы более интимными, тем более, что князь старался сам направлять внешнюю политику Болгарии и естественно склонялся бы на сторону того правительства, которое сумело бы польстить его тщеславию.

Перед от'ездом из Англии я имел честь быть приглашенным на несколько дней в Виндзор. Там я пытался получить от короля Эдуарда дружеское послание к принцу Фердинанду, которое могло бы способствовать успеху моей миссии. Король, однако, не согласился. "Вы можете сказать князю, — сказал он, — что я не забыл того факта, что он мой кузен, но, пока он продолжает свою теперешнюю двуличную политику, он не может рассчитывать на мою поддержку". Такое сдержанное послание было не очень одобряющим, и во время обеда, данного в честь меня в Софийском дворце вскоре после моего прибытия, я был в недоумении, что ответить на тост в честь короля, предложенный князем в очень дружеских выражениях. Я не осмелился передать полностью слова его величества, так как это произвело бы впечатление разорвавшейся бомбы. Я поэтому воспользовался для ответа указанием его величества на родственные отношения, существовавшие между его величеством и князем, и, поговорив на эту тему, сказал несколько теплых слов по адресу князя и Болгарии, не давая понять выражал ли я чувства короля или свои собственные.

Когда я сел на свое место, Фердинанд пожал мне руку и заметил: "Дело обстоит не так плохо, как я думал". Минуту спустя, он посмотрел на меня и сказал: "Покойный лорд Салисбюри считал меня всегда убийцей Стамбулова". Я слабо протестовал и воспользовался случаем, чтоб рассказать князю в сокращенной и наиболее придворной форме историю, которую мне однажды рассказал лорд Сандерсон относительно посещения его княжеским высочеством Лондона во время празднования бриллиантовой свадьбы. Лорд Салисбюри, сказал я, — был не очень хорошего мнения о людях и не любил тратить время на то, что он считал бесполезными разговорами. Когда ему было указано, что он должен нанести визит его княжескому высочеству, он всячески противился этому, и только после значительного давления удалось его убедить согласиться на этот визит. Он вернулся, однако, в совершенно другом расположении духа и в разговоре с лордом Сандерсоном сказал, подобно Наполеону после свидания с Гёте, относительно его княжеского высочества: "Вот это — человек". Князь был в восторге и больше не делал никаких намеков относительно его предполагаемого участия в убийстве Стамбулова. Но он не был бы так доволен, если б я ему рассказал, что лорд Салисбюри к словам "вот это — человек", действительно им сказанным, прибавил: "но я не хотел бы быть его первым министром".

Хотя подписание турецко-болгарского соглашения смягчило предшествующее напряженное состояние, атмосфера в Софии была наэлектризована, и ни одна зима не проходила без часто повторяемого предупреждения, что как только снег на Балканах растает, мы сделаемся свидетелями взрыва долгожданной войны. В настоящий момент, однако, болгарское правительство было озабочено тем, чтоб провести обещанные реформы, и, из других соображений, старалось оказать сдерживающее влияние на вождей повстанцев. То состояние истощения, до которого были доведены болгарские элементы в Македонии дезорганизацией, царившей в рядах комитетов, побудило греков набрать на Крите и в Греции банды, которые благодаря снисходительности местных турецких властей сумели нанести сокрушающие удары своим болгарским соперникам. Их главный подвиг разрушение весной 1904 г. деревни Загоричани и зверское убийство большинства ее жителей — вызвал серьезное антигреческое движение в Болгарии, результатом которого явилось закрытие многих церквей греческого патриархата.