Полищук сузил зрачки и напряг губы, чтобы не возразить немедленно. И проглотил возражение.

– Согласны? – продолжал Ягубов. – Но допустим, фотокор Какабадзе действительно невиновен. Он не был пьян, не дрался. Допустим! Кто же так делает? Надо решать на высшем уровне. Тогда и я был бы «за»… Вы умный человек, Лев Викторыч. Мне жаль вас: ЦК такие вещи не прощает, сами знаете. Вы, с вашей хорошей анкетой – конченый человек. Знаете, я мог бы попытаться поговорить наверху со своими людьми, чтобы это дело замяли, взять часть вины на себя, уволить кого-либо из исполнителей. Но, прямо скажу, от вас тоже кое-что потребуется. Не сейчас и не мнe – я человек без корысти. А тем, кто вас вытащит, рискуя замарать себя.

– Что потребуется? – глухо спросил Полищук.

– Мы ведь не купцы, – усмехнулся Ягубов. – Сам пока не знаю. Скажем, когда на партбюро будет решаться вопрос об оздоровлении редакции, вы должны быть за…

– За вас и против Макарцева? – уточнил Полищук, сжав пальцы в кулаки. – А если вы проиграете?

Жест этот не остался незамеченным. Улыбка мелькнула на устах Степана Трофимовича.

– Американцы считают, что тот руководитель хорош, без которого все идет нормально. А стиль Макарцева, между нами, – вчерашний день, аритмия. Подумайте, на чьей вы стороне.

Зазвонил внутренний телефон.

– Сколько? – переспросил Ягубов. – Ладно, я сам займусь.

Положив трубку, он встал, подошел к Полищуку.

– Кстати, давайте посоветуемся. Хотя мы считаем, что «Мутной воды» не было, мне доложили, что собрали лишь пять полос. Один наш сотрудник все же спрятал верстку со статей.

– Кто?

– Что делать с этим человеком? – не отвечая, продолжал Ягубов.

– Смотря с какой целью…

– Вот и я думаю: с какой? Цель может быть такая, что и не нам выяснять…

– Просто взял прочитать, – сразу сказал Полищук, подумав, что лучше предложить из двух зол меньшее. – Поставим вопрос на партбюро, товарищи решат.

– Тогда включите вопрос о коммунисте Раппопорте в повестку дня.

Степан Трофимович внимательно посмотрел на Полищука, пытаясь прочесть эффект от слова «Раппопорт», но Полищук повернулся и пошел к двери.

Из своего кабинета Лев позвонил Якову Марковичу.

– В комнате есть кто-нибудь, кроме вас?

– Ага.

– Тогда просто слушайте. Ягубов знает, кто взял верстку. Во избежание неприятностей немедленно отнесите ее Кашину. Скажите, что ее нужно передать Игорю Иванычу. Поняли?

– Значит, ничего-таки не вышло?

Но в трубке уже звучали короткие гудки. Яков Маркович мрачно оглядел сидящих рядом с ним Ивлева, Закоморного и Надежду, которая не дождалась, пока Слава к ней заглянет, и забрела к Якову Марковичу.

– Все логично, ребята! – Ивлев встал. – Это следовало предположить. Волобуева мы недооценили. Он – ягубовский сторожевой пес.

– Вот раньше были цензоры!… – мечтательно произнес Максим, пустив кольцо дыма. – Гончаров, Тютчев, Aксаков, Лажечников… Интеллигенты! Но в данном случае, братья, вы сами виноваты!

– Интересно! – промолвил Яков Маркович.

– Есть такое полезное существо богомол, – Закаморный говорил красиво, поглядывая на Надю и вдохновляясь. – Он ловит насекомых. Зрение его устроено так, что он насекомых не видит, если они не шевелятся или ползут медленно. Раздражение зрительного нерва наступает, когда объект промелькнет быстро. Тут богомол и хватает! Уполномоченный Главлита тоже замечает резкое движение. А если мелкими вкраплениями много раз, то для умного читателя можно написать даже антисоветчину.

– Эзоп ты наш! – Ивлев хлопнул его по плечу. – Представь себе: идут строчки, в которых ничего нет, кроме повторяющегося «ура!». Если раз уберешь восклицательный знак, богомол вздрогнет. И цап!

– Все гораздо проще, – Раппопорт потер спину. – Степан Трофимыч хочет заживо похоронить Макарцева. Для этого нужно доказать, что сейчас «Трудовая правда» стала более удобной для руководства. Макарцев сделал газету серой, Ягубов делает ее коричневой. В лагере, дети, я выпекал газету для зеков, которые мечтали стать свободными. А теперь я выпускаю газету для читателей, вполне довольных тем, что они сидят за колючей проволокой. Ягубов с автоматом – на вышке.

– Не расстраивайтесь, Яков Маркыч, – Надя погладила его кончиками пальцев по плечу. – У вас желудок заболит.

– Как всегда, женщина права, – засопев, согласился Тавров. – По домам, чекисты!

В коридоре Надю окликнул Кашин. Он тихо спросил ее о чем-то, она ответила и вернулась к компании, а Кашин прошел мимо.

– Чего он? – спросил Ивлев.

– Выяснил, что у меня день рождения. Спросил, почему его не приглашаю.

– Забавненько, – протянул Максим. – Его-то как раз не хватало!

Он выразительно постучал согнутым пальцем по стенке.

– Что ты ответила?

– Сказала, буду справлять в ресторане.

– В каком?

– Это надо знать ему, а не тебе. Ты, если захочешь, придешь ко мне домой. А он съездит к черту на кулички…

– Сироткина – умница, – заявил Тавров и, посмотрев на Ивлева, прибавил. – Некоторые этого не ценят.

Вячеслав пропустил замечание мимо ушей. В лифте Надежда просунула руку в карман Ивлеву, он в кармане сжал ее руку в своей. На лестничной клетке им встретился Степан Трофимович. Замредактора сделал вид, что ничуть не удивлен этой ночной компании, а так и должно быть. Он и не сомневался, что именно они ждали появления статьи. В чем-чем, а уж в людях он разбирался. Ягубов прошел мимо, чуть наклонив голову, и заглянул в комнату с надписью «Уполномоченный Главлита». Волобуев поднялся ему навстречу.

– Спасибо, Делез, – Степан Трофимович крепко потряс его руку. – Я твой должник.

– Да что там, чепуха…

Совершив этот краткий дружеский акт, Ягубов ушел так же быстро, как появился.

Долговязая, чуть косолапящая Катя и юркая полненькая Люся, Надины школьные подруги, бегали с тарелками из кухни в комнату, а гости слонялись, перебрасываясь репликами. Все приехали прямо из редакции, голодные, и ворчали на тех, кто опаздывает. Чтобы побольше наготовить, Сироткина осталась дома. Катя и Люся самоотверженно помогали ей с утра. Генерал Сироткин обещал прийти домой не раньше часу ночи. Лифтеру было приказано пропускать гостей. Надежда обещала обеспечить подругам достаточное количество мужчин, но пока что выбор был небольшой.

– А Слава будет, Надь? – без посторонних ушей спросила Люся, несмотря на запрет упоминать это имя.

– Ну что привязалась! – Катя кинулась защищать ее. – Кажется, тебе объяснили…

– А чего я такого спросила? Мне хочется посмотреть, кому это наша независимая Надька все-таки уступила… Он красивый?

Надежда отрицательно мотнула головой. Благо, она резала лук, и плакать можно было в открытую. Она уже почти убедила себя, что не хочет, чтобы Ивлев у нее появился. Будут лишние разговоры, и только. Но, убедив себя, она все-таки надеялась, что он заедет. Пусть не заходит – она выйдет к нему на лестницу на минуту и возьмет веточку мимозы. Или позвонит, что не может приехать. Пускай придумает любую причину, самую липовую, но пусть придумает!…

В дверь позвонили.

– Граждане, Закаморный, – вбегая в комнату, уверенно сообщила Сироткина, в душе надеясь, что Ивлев. Звонок повторился настойчивей, и она крикнула. – Бегу, бегу!

За порогом действительно стоял Максим, слегка набычившись. Плащ на груди отдувался, выпуклость Закаморный поддерживал обеими руками, скрестив их на груди.

– Целоваться можно? – спросил он, не обращая внимания на сидящих по углам Раппопорта и Анечку с мужем.

– Сегодня можно, – Надя подставила щеку.

– А в губы? – он облапил ее ручищей, поцеловал и в щеки, и в губы, и в шею. – Это подарок…

Он расстегнул плащ и протянул мягкий живой комок.

– Собака? – только и произнесла Надя, не зная, радоваться или расстраиваться.

Щенок дрожал от холода, шерсть у него местами слиплась, лапы покрылись грязью. Тем временем Закаморный вытащил из кармана бутылку «Столичной» и поставил на столик под зеркалом.