Он затормозил резко, и на недавно политом асфальте зад «Мерседеса» немного занесло. Правым боком он шлепнул «Волгу», смяв ей крыло и дверцу, и замер. Крышка багажника от удара открылась. Скоро их окружили еще машины, наконец-то его догнавшие. Ребята в черных костюмах, при галстуках, переговариваясь, повысыпали из дверок, бросились помочь вылезти ему.

– Ну что, догнали? – спросил он, вылезая из машины. – Старая гвардия не сдается! У кого найдется закурить?

Собаки вылезли за ним и стояли рядом, виляя хвостами. Он смеялся. И они все засмеялись, довольные, что задание выполнено, что нагоняя им не будет и что все кончилось благополучно. Он отшвырнул окурок.

– Вот что, ребята: есть мнение!

Он пошел к багажнику, по дороге глянув на помятое крыло, и вытянул из холодильника бутылку. Охрана заулыбалась, загудела, все стали потирать руки.

– А ну, выбивайте пробку! Марочный портвейн «Три семерки». По маленькой.

– А пить из чего?

– Ишь ты, аристократия! Из горла.

Ребята принесли штопор – «спутник агитатора» в партийном обиходе. Взяв из рук старшего бутылку, он запрокинул голову, и тонкая красная струйка потекла ему в рот. Он пил спокойно, маленькими глотками, потом оторвал бутылку, глянул, сколько отпил.

– Ну, вот! Давайте, допивайте…

Бутылка пошла по рукам, все пригубливали, всем было хорошо, когда в машине зазвонил телефон.

– Жена, ребята! – сказал он. – Хорошо, что по телефону запаха не слышно, да? Ему подали трубку.

– Ну я. Сейчас еду. Все!

– Отдыхать вам пора, – заботливо сказал один из телохранителей. – Устали, небось…

– Я крепкий конь! Меня ничто не берет…

Ему вдруг нестерпимо захотелось сделать то, чего он давно не делал, и он оглянулся в поисках места. На ходу расстегивая пуговицы, пошел к перилам моста, сопровождаемый эскортом из двух собак. Телохранители за ними.

– А ну, прикройте меня!

Они окружили его плотной стенкой, оставив лицом к перилам моста. Внизу, за черными чугунными решетками из скрещенных серпов и молотов, тихо плыли льдины в бурой воде Москвы-реки. Оттуда несло холодом и сыростью.

– А вообще я вам так скажу, ребята! Главное – это здоровье!

Он почувствовал легкую резь в самом начале, но потом струя прыснула нормально. Поливая серп и молот, он неотрывно следил за ней глазами. Напор был хороший, можно сказать, отличный, – назло врагам мира, демократии и прогресса.

Кашин оторвался от бумаг и, положив голову на руки, следил за ленивыми движениями рыб в аквариуме. Он подумал о русалках – для них нужен был бы огромный аквариум – целый бассейн. Русалки лучше обычных женщин в том смысле, что они сами тебя увлекают и соблазняют, а тут ты должен ходить, предлагать, уговаривать и еще неизвестно, получится или нет. В который раз перебирая возможные и невозможные варианты, Кашин попытался проанализировать свои ошибки. Но при этом он не забывал и об объективных недостатках девушек и женщин, на которых он рассчитывал.

На Локоткову он положил глаз давно. А она никак не хотела понять, чего он хочет, хотя он долго оказывал ей знаки внимания. Во-первых, разговаривал душевней, чем с другими, во-вторых, конфетами угощал, в-третьих, делился личными переживаниями. А она? Хоть бы задержалась в кабинете на лишнюю минуту. Приказ возьмет – и бежит к своему Игорю Иванычу. А ведь одинокая тогда была! Когда же он решился и при оказии положил ей на талию руку, сразу отпрянула:

– Что это вы такие шутки допускаете?

– Шутки? – обиделся он. – Я серьезно!

– А серьезно – тем более нельзя!

Вот и пойми! Ну, после он и не пытался больше. Да и если в анкету глянуть, так она Кашина на семь лет старше, могла бы и поменьше воображать. В случае возникновения любви, перспективы в смысле женитьбы и возможного возникновения ребенка (это тоже необходимо взвешивать!) никакой. А других отношений Валентин не только по долгу службы, но и по своим взглядам не уважал, хотя допускал возможность существования и, предложи ему, не отказался бы, да только не предлагали.

В этом именно смысле больше всего подходила бы Инна Светлозерская, от коей прямо исходит неизвестное науке излучение. Хотя если с ней поговоришь, то поймешь, что и в отношении ее могут возникнуть не только желания, но и перспективы. Правда, она сама о перспективах не говорит, а заявляет, что все мужчины – простые кобели, чего в отношении Валентина Афанасьевича совершенно сказать нельзя. Ведь он искренне оказывал ей знаки внимания: разговаривал душевней, чем с другими, само собой, конфетами угощал, личными переживаниями тоже делился. Никаких действий руками не совершал. А когда попытался позвать в шашлычную, сказала: «В другой раз». Между тем в редакции уже четверо имели с ней связь безо всяких перспектив, возникшую в результате внезапных побуждений несерьезного характера. И ведь она сама же завлекала! Сама ласково улыбалась и проходила мимо особым образом, так, что если он в это время с кем-то говорил, то забывал о чем.

Теперь взять литсотрудницу Сироткину. Она тоже нравилась Кашину, хотя она совсем молоденькая. Тут нужно обязательно жениться. И хотя есть опасность разности в возрасте, его это в принципе очень бы устроило, особенно если учесть его большое уважение к Надиному отцу. Конечно, женись он на Сироткиной, сам он ни словом бы не обмолвился, но если бы тесть потревожился о восстановлении своего зятя в органах, откуда его вытолкнули, в сущности, ни за что ни про что, Кашин не возражал бы. В отношении Нади, таким образом, он был особенно искренен, когда оказывал ей знаки внимания. При случае он разговаривал с ней душевней, чем с другими, трижды шоколадом угощал, дважды делился личными воспоминаниями. Приглашал раз в кино и раз в цирк. Оба раза отвечала несогласием: в кино ей не хочется, а цирк она не любит.

Еще существовала как запасной вариант Раиса Качкарева. Но у нее грубые манеры, а ему нравилось, чтобы женщина была существом хотя бы в некоторых отношениях слабым.

В общем, нельзя сказать, что выбора у Кашина не было. Одними мечтами о русалках сыт не будешь. Выбор был, и перспективы открывались приятные, когда он представлял себе в отдельных подробностях, как это могло произойти то с одной, то с другой. Но реальное осуществление замысла находилось пока в развитии, и этот вопросик предстояло еще подработать. Если бы не загрузка редакционными делами, это было б несложно. Но с утра и до вечера он по горло в делах – хозяйственных, административных, организационных.

Валентин взглянул на часы. На 16.00 его вызывают. Для поездки в любое другое место он мог бы воспользоваться дежурной разгонкой, – но туда Кашин добирался на метро. На площади Революции народу было много, у гостиницы «Метрополь» толпы иностранцев и много ненаших автомобилей, окруженных зеваками, заглядывающими внутрь. День был совсем теплый и такой солнечный, что на окна верхних этажей смотреть невозможно – так ослепительно они сияли. Он и не стал глядеть вверх. Медленно двигаясь к Неглинной, он смотрел только на женщин, будто никогда их не видел.

После зимы, сняв с себя теплую одежду, они все словно обнажились специально для него, стали стройнее. Юбки поднялись, открыв колени, а у некоторых вообще ноги целиком и даже без чулок. Тонкие кофточки. То, что выступает спереди и сзади, стало рельефней, и совершенно полная нагота отделялась от Валентина ничтожной толщиной легкой ткани. Сердце у него колотилось. Женщины стали ему доступнее, он чувствовал это всем телом своим. Вот они, рядом, выбирай любую – все твои! Пружина внутри у него затянулась до отказа, но сознание долга не позволяло ему остановиться или идти вслед за какой-нибудь одной.

У подъезда гостиницы «Армения», напротив задней части Малого театра, Кашин по привычке оглянулся, не идет ли поблизости кто из знакомых. В холле на часах было без трех минут четыре. Кашин поднялся на второй этаж, прошел мимо дежурной, которая ни о чем его не спросила, и постучал в дверь с номером 27.