После Сальвадора Дали никто так не воздействовал своими картинами на психику профессора, как вот этот взрывокрасочный русский живописец Н. Рерих. Его картины как бы втягивали тебя в неведомый мир, в иное бытие, полностью поглощая и перенося тебя в загадочно-фантастическое новопоселение, в мир красок, звуков, магии, таинств.

Уже минут двадцать профессор стоял около картины «Властитель ночи», и его правая нога подергивалась, сама собой собиралась ступить в ту «белую дыру», подернутую синевой, что открывалась между приподнятых тяжелых охристых занавесей в центре несложной композиции. И как бы продолжая его внутренний замысел, будто специально для него разместили чуть правее картину «Генисаретский лов». И она служила вроде доказательством, что он, шагнув в ту «сине-белую дыру», смог попасть в иное пространство. Необозримое, чудное, вечное, безграничное. И фигурка в нижнем правом углу человека, застывшего у залива с нимбом вокруг чуть склоненной к воде головы, напоминала самого бога, тоже переселившегося в эти удивительные края и созерцающего деяние свое, созданных им же рыбаков в лодке.

Произведения Н. Рериха были дополнены картинами мексиканца X. Ороско, американца Р. Кента и другими последователями этого живописца. Вито Фелуччи рассматривал красочное полотно Ороско, отойдя от него чуть ли не на середину зала, где застыл, как монумент, полисмен, скорчив меланхолическую рожицу.

– Я вам очень благодарен, Вито, – сказал ему профессор, подходя. – Вам удалось вытащить меня сюда. Вы знаете, здесь все наши заботы и треволнения кажутся такими мелкими и утилитарными.

– Должен с вами не согласиться, – с иронией ответил Фелуччи. – Мелочные заботы не позволяют нам с вами находится в этом зале, постигать сущность бытия. Вы обратите внимание на публику, Хименс. Ни одного нищего или безработного. Цена билетов им недоступна. Вот вам и утилитарные заботы.

– Вы меня превратно поняли, Фечуччи. Мастера кисти, действительно, заставляют нас лучше ощутить все многообразие мира. Я вовсе не отрицаю фактора упорядочения взаимоотношений посредством денег. Хотя, уже давно от них можно было бы и отказаться.

Полисмен покосился на профессора, крякнул, кашлянул.

– Не нужно к художникам совать политику, профессор, – недовольно прошипел Вито и зло посмотрел на подвалившую к ним дамочку с черной сумочкой, та стала рядом и тоже начала разглядывать картину Ороско.

– Лет десять назад, – продолжил Хименс, не обращая внимания ни на полисмена, ни на дамочку – я летел с представителями вашей фирмы на Сатурн. Мы сделали промежуточную посадку на Марсе. Так я вам скажу, дорогой Вито, ничего подобного на Земле я не видел, кроме, возможно, картин Рериха. Необычный ландшафт Марса, его изрезанные трещинами в сотни метров высотные горы и равнины, почти абсолютно черное небо, покрытое звездами. И представьте себе, на этом фоне голубые купола поселений шахтеров с молибденовых рудников, красные стартовые площадки. Все это как-то перекликается с картинами Рериха.

– Но вам еще больше, – Вито снова ехидненько улыбнулся, – я подозреваю, понравилось на нашей Земле, Хименс. Или я ошибаюсь? Как мне известно, вы после того больше не стремились на другие планеты!?

– Да-а!.. Не стремился! Не стремился! Вы правы, Вито. Там я понял, как чертовски хорошо дышать без скафандра, вдыхать аромат опавших осенних листьев, смотреть на разукрашенные детские коляски и на ползавших у ног нянь малышей.

– Вы стали сентиментальным, Перри.

– Стал, Вито, стал! И хватит!..

– Цвет этих детских колясок, уважаемый мистер Хименс, обусловлен нашими земными потребностями. И наши доллары тоже имеют цвет. Предлагаю продолжить наш с вами разговор об особенностях восприятия цвета глазом человека на свежем воздухе. Не возражаете, Перри?

– Одну минуту, Вито! Одну минуту! Я только взгляну еще раз на картину Эль Греко, на его «Наводнение»…

Они свернули в боковую аллею. Позади них, метрах в тридцати, появились два типа в коричневых одинаковых плащах. Вероятно, люди Фелуччи по партии «Сильная нация». Возникшая откуда-то дамочка с черной сумочкой ринулась было и себе в боковую аллею, но те бесцеремонно преградили ей дорогу. С противоположного конца аллеи замаячили еще два каких-то рослых типа в таких же коричневых плащах.

Вито предложил сесть на скамейку, с ухмылкой покосился на метавшуюся дамочку и на своих ребят.

– Что же вы хотели предложить, Вито?

– Ну, сначала сандвичи с ветчиной, – ответил тот, открывая свой чемоданчик. – Надеюсь, у вас еще нет язвы, Хименс?

– Бог миловал, бог миловал! Спасибо, Вито. Я и в самом деле сильно проголодался.

Профессор чуть нервничал. Для него вся эта детская игра в разбойники была не совсем приятной. В то же время ему никак не хотелось упустить и такой куш, так необходимый сейчас фирме.

– Вы уж извините меня, Дока, но я, знаете, после сандвичей привык созерцать и слушать легкую музыку. Врачи говорят, так лучше усваивается пища. Вы верите врачам, Хименс? – спросил Вито, включая празистор.

– Как же не верить эскулапам, дорогой Вито? Вы ведь тоже обратились ко мне как к некоему «эскулапу». Чем же я могу помочь концерну «Сверхточные приборы»? – Хименс попытался взять инициативу переговоров в свои руки.

– Улучшить ее финансовое положение.

– Каким образом. Вито? Говорите яснее.

– При помощи ваших ГСД.

– Подавление забастовок? Самоубийства?…

– Зачем так заострять вопрос, Хименс? Поменьше эмоций.

– Что же тогда?

– Сбои в работе конкурента.

– Аварии?

– Случайные аварии, профессор! Случайные! Каждый день в мире происходит до тысячи аварий. Поверьте мне, наша затеряется среди них как песчинка в Сахаре.

– А человеческие жертвы?!

– Это уже ваша забота, Хименс. Но мой вам совет – нельзя все время оставаться чистеньким, если хотите добиться чего-то в этом мире.

– Вы меня взялись перевоспитывать, Фелуччи?

– Извините, Перри. Я сказал банальную чушь… Знаете, наглость фирмы «Цейтис и Джексон», наших главных конкурентов, кого хочешь выведет из себя. А их еще и подкармливают эти болтуны от демократической партии своими бредовыми лозунгами о всеобщем благе. К тому же куча дел по подготовке к предстоящим президентским выборам… Тут хочешь ли ты того или нет, а станешь раздражительным… Но вы держитесь за нас, профессор. Не прогадаете.

– Ответьте, Вито, еще на один мой вопрос. Как вы узнали о наших работах в области биогенераторов? Если, конечно, это не секрет.

– Ну какие же это секреты, профессор. Вы сотрудничаете с лабораторией «Послушные животные», крупно помогли губернатору Ральфу Хилдберу, инрегиональные отклики на статейку доктора Мак-Кея… А с другой стороны, профессор, я же вас не спрашиваю, о чем вы так мило беседовали с моим компатриотом Чезаро Кассини.

Хименс был не на шутку встревожен. Он заерзал на скамейке, поглядел то в одну сторону аллеи, будто ожидая, что там вот-вот появится наряд полисменов и его арестуют тут же, то в другую. Но кроме тех типов в коричневых плащах, там никого не было. Профессору тогда думалось, что его случайная, конечно, беседа на скачках с молодым Чезаро осталась никем не замеченной.

– Мне что-то угрожает в этом аспекте?

– Пока нет, – противно захихикал Фелуччи. – Но вам нужно быть поосмотрительней. Если мы вышли на вашу встречу с Чезаро, а он, надеюсь, вы догадываетесь, человек дона Лаки Дженовази, то то же самое могли проделать и мальчики из ФБР.

– Хорошо, Вито. Благодарю за предупреждение. И хватит! – профессор все еще никак не мог прийти в себя от сообщения Фелуччи.

А тот опять улыбнулся, поправляя пальцем усы. Он, очевидно, был доволен собой. Фелуччи пустил в ход свой основной козырь как-то небрежно, под конец их разговора, но он дал понять Хименсу, что в случае отказа, может последовать непредсказуемое воздействие. Завуалированный, скромный, итальянский шантаж – так расценил эти слова Фелуччи профессор. И, наверно, не ошибся. В самый последний момент, когда он решал, принимать ли условия или отказаться, когда он задумался о морали, о человеческих жертвах, которые повлекла бы за собой авария, Вито и открыл припрятанный до нужного времени козырь… И свой мизер, казалось бы, с одним слабеньким проколом, был проигран Хименсом.