— Ты куда? — спросил Гриншпон.

— Не волнуйся, не топиться! — успокоил он бас-гитару и скрылся в створе аварийного выхода.

Никто с лодочной станции ему не помешал. Неподалеку в реку впадала канализационная труба, и вода вдоль берега не замерзала даже в лютые морозы. Бирюк облюбовал местечко, стряхнул снег с прибрежных ив и устроил из них вешалку. Ощутив знакомое покалывание в предвкушении приятного ледяного ожога, стал спускаться к воде, страшно черневшей на гомолоидном снежном фоне. Свои ежеутренние купания вместе с Матвеенковым он проводил обычно на моржовом пляже. Взяв вечернюю газетку вместо коврика, он всякий раз с радостью бежал поистязать себя температурными перепадами. Сегодня не было никакой охоты тащиться до пляжа. Бирюк решил, что в критический для организма момент не стоит гнушаться сточной полыньей прямо под мостом. Он плыл вниз по течению, пока не пришел в себя. Выбравшись на берег ниже моста, вприпрыжку побежал к биваку. Одежды на ивовых прутиках не оказалось. Бирюк подумал, что это шуточки сторожа с лодочной станции. Однако на двери сторожки висел замок. Вздумалось потрясти его. Пальцы вмиг примерзли к металлу и освободились ценой нескольких клочков кожи. Бирюк вернулся к раздевалке, но одежда не появилась. Снегопад совсем не сбивал мороза. Бирюк побежал под мост, там не оказалось теплее. Замерзающий морж, обрастая сосульками, начал носиться по берегу, как водяной, выжатый из родной стихии грязными стоками. Вдруг ему стало теплее. Но Бирюк еще из «Зимовья на Студеной» знал эти штучки с виртуальным, кажущимся согревом. Когда пятки начали на самом деле примерзать к тропинке, он наметом рванул от реки, оставляя за собой шлейф последнего, уходящего из тела, тепла. До своей квартиры ему было не добежать, далековато. Ближайшей знакомой точкой выходило общежитие.

Алиса Ивановна, дежурившая на вахте, чуть не откинулась, увидев в дверях заиндевелое чудовище.

— Свят, свят, свят! — закрестилась она, отпрянув к стене.

От неожиданности она потребовала пропуск. Бирюк в экзотически сверкающем неглиже молча проскрипел к лестнице. Миновав с опаской женские этажи, на которых полным ходом шло веселье, он с грохотом ворвался в отверзтую 535 комнату.

— Пошел купаться и вот — одежду увели, — сморозил он в пустоту и начал натягивать на себя все подряд одеяла. — Каждая машина имеет право на свой двигатель! - прохрустел он узконаправленно в подушку и сам себе ответил: Наука умеет много гитик!

Хозяева появились не сразу. Решетнев тут же бросился вниз за снегом. Растираться Бирюк не давался, сопротивлялся, засыпая здоровым моржовым сном. Решетнев стащил с сонного одеяла и кое-как довел температуру тела до тридцати.

— Ну что? — спросил Рудик, летавший вызывать скорую.

— Бесполезно. Я уж как ни пробовал, и так, и сяк, и батогами… развел руками Решетнев. Наконец Бирюк заворочался и приоткрыл льдинки глаз. Придя в себя окончательно, пострадавший прояснил детали классически неудачного принятия ночной ванны.

Проникшись сочувствием, Артамонов и Мурат сбегали на Десну и притащили одежду купальщика. Оказалось, он спьяну искал ее метрах в десяти от того места где оставил. Бирюк пассивно, как на чужие, взглянул на стоявшие колом брюки, сапоги, куртку и, не заостряя на них внимания, продолжал:

— В жизни надо срываться, друзья мои! Вскочить в два часа ночи и сорваться к любимой женщине, зацепив в горкомовской клумбе охапку цветов! И сказать, что ты попытался вдруг представить ее лицо и не смог, поэтому примчался, боясь, как бы чего не вышло! И напиться от счастья. А завтра она к тебе. Ты — в сатиновой нижней спецовке, потому как бельем это посмотрел он на трусы, одолженные у Решетнева, — назвать нельзя, открываешь дверь и удивляешься: Люсь, ты? Извини, а я вот тут это… — без цветов! Но ни в коем случае не жениться на ней! В жены надо брать тачку глины и лепить из нее, что хочется! Или получить в сессию сразу пять двоек подряд, но сесть в поезд и уехать в Ригу на толкучку! Потом заболеть, на основании справки продлить сессию и сдать ее на стипендию! В этом весь смысл. Ведь жизнь — это поминутные аберрации, сплошное отклонение от так называемой нормальной, бог знает кем придуманной жизни! Но люди руководствуются наивным реализмом… Бирюк разгорался все сильнее и сильнее и сбрасывал с себя одно одеяло за другим.

— Ты прав, — сказал Решетнев, — узнай я это чуть раньше, Рязанова была бы моей. Да, в жизни надо срываться!

— А мы с Мишей, — поманил он Гриншпона к себе на край кровати, — после праздника усаживаемся за композицию, будем сочинять песни. Дайте срок, мы укажем «Надежде» ее истинное место! Мы не скатимся до дешевых халтурок на свадебках! «Спазмы» еще скажут свое слово!

— Дай бог, — пожелали ему друзья.

— Куда дел Мурата? — сожители взяли в оборот Артамонова. — В ломбард заложил?

— Он прямо с вокзала рубанулся к своей ненаглядной. Но канистра со мной, все в порядке. Велел не откупоривать до самоличного появления, остановил Артамонов Гриншпона, простершего к посудине обе руки.

— Мурат не обидится, если мы продегустируем канистру по плечики, сказал Рудик. — А ты не тяни, докладывай, как там Кавказ.

— Да как вам сказать, юг есть юг, — Артамонов стал усаживаться поудобнее. — Все каникулы протаскались по гостям. Ни к каким личным отдыхам у них приступать не положено, пока не обойдешь всех родственников. По коленам, по рангам, сначала близкие, потом все глуше и глубже, вплоть до крестного отца соседа троюродного брата. Попробуй у кого-нибудь не выпить и не съесть барана! Любая обида — кровная! За каждым застольем — двадцать тостов! Что-то около пяти литров по самым мелким рогам.

— И это все?! — выгнулся Гриншпон, втягивая в себя половину стаканчика. — Все чувства за две недели! — проглотил он жидкость, посмаковав.

— Ну, если не считать одного казуса. После него я вынужден начать жить по-новому.

— Давай, давай, не набивай цену.

— Бесконечные упражнения в обжорстве довели меня до астении. Я доверил посещение сводного дяди по линии первого мужа Муратовой бабки ему лично, а сам решил смотаться в Тбилиси на могилу Грибоедова. Прошатался по городу весь день. Последний автобус улизнул. Я тормознул мотор и покатил. Денег у меня — до первого светофора. Шофер, словно чувствуя это, спросил: «А ты знаешь, сколько набежит до Гори?». Знаю, — ответил я, вперед. Таксист отчетливо понял — я голый. Мчимся кишлаки, деревни, на дворе ночь. Южная, сами понимаете, хоть зад коли. Вдруг на въезде в какое-то селение толпа, суета. Шоферу что-то прокричали, он остановился. В салон ввалился орущий детина. Таксист, ничего мне не говоря, свернул с шоссе и погнал по сомнительным переулкам. Доехали до какого-то дома, детина выскочил и приволок с собой еще одного. Покрупнее себя и с огромным ножом. Погнали дальше. Трое этих товарищей режутся на своем дурацком наречии, а тесак фланирует в сантиметре от моего носа. Ну, думаю, — абзац! А помирать неохота, страшно неохота! И я закричал — остановите машину! Я писать хочу, как то ружья! А детина спокойно отвечает — приедем, мол, на место, там и помочишься! Ну, все, решил я, — ландыши! Сижу, дрожу и так это ручонкой изредка глотку прикрываю. Думаю, если резанет сходу, может, полчасика еще поживу. А сам уже практически мертв. Перед глазами понеслась вся моя жизнь. И до того стало обидно ни за что ни про что пропадать, ведь плохого я в жизни вроде никому не делал. А те знай стискивают меня, знай стискивают. Я закрыл глаза и отключился. Сработала защитная реакция, как у скорпиона, брошенного в огонь. Когда очнулся, увидел перед собой лужу крови и чуть снова не ушел в себя. Хорошо, что заметил освежеванную корову. Ощупал себя вроде цел, все на месте. Оказалось, что другой таксист сбил корову и тормознул моего, чтобы быстро съездить за ножом и за бойщиком, чем мы, собственно, и занимались, плутая по переулкам. Холодный пот попер из всех имеющихся в моем теле пор и дыр. Не знаю, может, я потел бы и посейчас, если бы не отомстил таксисту. Я сказал, что мне нужно зайти домой взять деньги. И спокойно уснул. Тем более, он не включал счетчик… А рвачества я не поощряю. Грузия все же расквиталась за обутого таксиста. Уже на поезде я выскочил на какой-то последней остановке купить пару тухлых пирожков. Сунул продавцу червонец, взял еду и стою, жду сдачу. Поезд тронулся, я еле успел вскочить на ходу. Оказывается, у них не принято давать сдачу. В Грузии нет такого слова — деньги.