— Один мой коллега сравнил Землю с яйцом страуса, сваренным всмятку… — продолжал он, рисуя изогнутыми ладонями в воздухе модель земного шара. — Это — прекрасное сравнение, помогающее понять, отчего ось Земли колеблется в пространстве.

Я смотрел на его выразительные руки и почти явственно видел, как модель нашей планеты, быстро вращаясь, наклоняется то в одну сторону, то в другую.

— Надеюсь, теперь вам понятно, что Северный и Южный полюсы очень неспокойны. Отклонения от нынешних полюсов в прошлом были так значительны, что, как я полагаю, Северный полюс в интересующую меня эпоху находился где-то возле теперешнего Пито-Као.

— Но если это и так, — мстительно говорю я, — то на кой черт… Простите, профессор, что нам в этом теперь, кроме, разумеется, удовлетворения любопытства? Дадите своей «милашке» конфетку, и все?

— Конфетку?! — чуть не взорвался ученый. — Но ведь ось вращения Земли изменяла свой наклон, а Солнце в основном находилось на одном и том же месте и освещало земную поверхность то так, то эдак. — Его руки показали, как это происходило.

— Допустим…

— Так вот и климатические пояса на Земле в различные времена находились не там, где сегодня, и зависели от положения полюсов и экватора.

— Дались вам эти полюса да пояса! — воскликнул я, снова заражаясь темпераментом Егорина.

— В том-то и беда, что даются они очень неохотно, мой друг. Если мы будем знать расположение климатических поясов во все геологические эпохи, то мы вернее сумеем предсказывать, где сейчас можно встретить в земле уголь или нефть и на какой глубине.

— Вот оно что! — протянул я. — Извините, профессор, я не сразу понял эту идею.

— Скажите лучше, что мне не сразу удалось… — смеясь ответил Егорин, ощупывая пальцами воздух в поисках нужного слова.

— … вбить в меня эту истину, — помог я. — Благодарю вас. Итак, есть ли смысл искать Северный полюс даже в Тихом океане?

— Есть!

— То-то. Не забывайте, что наша экспедиция комплексная. Весьма заманчиво определить также возраст Тихого океана, уточнить рельеф и геологическую структуру его дна. Уловить подводные течения. Решить некоторые вопросы палеомагнетизма.

— Неужели все это еще не сделано?

— Увы. Моря и океаны — наименее исследованная часть нашей планеты. Плавать мы научились давно — тысячи лет назад, а вот нырять всерьез только учимся. До сих пор мы изучаем морские глубины с помощью неповоротливого, медлительного батискафа, а вы в своем аквалете откроете новую страницу в технике подводных исследований.

— Заманчиво!

— Теперь несколько слов о вашем оформлении и условиях работы. — Профессор снова вернулся к письменному столу. — А вы злюка… — весело щурясь, проговорил он. — Но я тоже.

В наш век людям легче общаться друг с другом, чем, скажем, пяток столетий назад, и каждый из нас имеет больше возможностей для встреч. Потому я нисколько не удивился, когда среди членов экипажа экспедиции, собравшихся в Москве, встретил старых знакомых.

Командиром корабля оказался не кто иной, как Петушок, знакомый и вам. Но теперь это был уже Петр Григорьевич Венев: он возмужал, посерьезнел. Я был назначен водителем аквалета и штурманом вертолета. Третий член экипажа — инженер Алексей Алексеевич Баскин. Он работал когда-то в аэропорту. Мы его звали ходячим техническим справочником.

Потирая широкой ладонью угловатый колючий подбородок, Алексей Алексеевич внимательно вслушивался, бывало, в работу «заболевшего» мотора, а через минуту-две складывал над головой руки крестом: выключай.

— В общем, братцы мои, дело ясное, — уверенно говорил он прокуренным басом. — Моторчик надо менять.

И всегда оказывался прав. Так и остался он в моей памяти непогрешимым по части техники.

Человек он высокий и физически сильный. Перед вылетом я избегал здороваться с ним за руку: кисть после его пожатия становится будто отвальцованная и не чувствует штурвала и рычагов газа.

Его доброе лицо обветренное и загорелое. Темно-карие глаза почти всегда смотрят чуть устало и прямо на собеседника.

В экипаже вертолета имелся еще одни здоровяк — бортрадист Филипп Петрович Петренко, бывший моряк торгового флота. Лет ему под сорок, а уравновешенность и немногословие делали его старше. Ходил он осторожно, вразвалочку, постоянно опасался, как бы чего не свалить, не сломать. Раз пять Филипп Петрович объехал вокруг света, многое повидал и испытал, но рассказывать не любил.

— Так я ж все время в своей радиорубке, — отшучивался он. — Все одно что в субмарине… А вот относительно пеленгов или позывных — это помню.

Широкоплечий, круглолицый, румяный, с черными как смоль усами, с ласковыми светло-синими глазами, Петренко, несомненно, был красив.

Трудно описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидел «Илью Муромца».

Вертолет? Да, конечно. Во всяком случае, вверху имеется огромный несущий винт. На длительных стоянках он складывается.

А может, теплоход? Судите сами: на зеркальной глади Химкинского водохранилища на якоре стоит яхта — красивая, белоснежная, с изящными обводами, круглыми иллюминаторами и палубой, наглухо задраенной обтекаемыми листами прозрачного плексигласа. Но вместо мачты на этой яхте — мощная труба, а вместо парусов — четыре широкие и длинные лопасти несущего винта, ротора.

Я стою на берегу и наблюдаю, как грузят мой аквалет. В корме вертолета бесшумно открываются створки грузового отсека со стапелями для крепления аквалета, затем другие, протянувшиеся вдоль всего борта, а из образовавшегося паза вылезает огромная механическая рука. Не торопясь, слегка изгибаясь в локте, она тянется к берегу, и я невольно отступаю. Растопырив паучьи пальцы, механическая рука обхватывает корпус аквалета, приподнимает его метра на четыре и несет к корме.

Механическая рука уложила аквалет в стапели, и я заметил, как сбоку в фюзеляж моего подводного самолета впились резиновые присоски — крепления; теперь машина не сдвинется с места даже в шторм.

Так же деловито манипулятор вернулся к берегу, взял крылья аквалета и тоже упаковал их в отсек. Створки отсека плавно закрылись, а механическая рука уже снова над моей головой.

Не успел я опомниться, как жесткие металлические пальцы подхватили меня под мышки. Я увидел под собой берег, воду, раздвинувшиеся шторки палубного перекрытия и… веселую физиономию Баскина, стоящего возле пульта управления.

— Алексей Алексеевич! — закричал я. — Немедленно бросьте!

— Дозвольте слово молвить? — засмеялся Баскин, поднимая мизинец левой руки. — Куда бросить: в воду или на землю?

— Я имею в виду ваши шутки, — уже разозлился я, беспомощно барахтаясь над палубой.

— Товарищ дельфин, вы невежливы: я помог вам, а вы… Не болтайте ножками. Вот так.

— Леша, — погрозил я ему, — ведь наша работа только начинается, а расстояние от всепрощения до яростной мести так ничтожно…

— Дозвольте, — снова мизинец просительно полез вверх. — Я предлагаю мир. Хочешь, я покажу тебе все прелести нашего корабля?

Мы начали осмотр с пилотской кабины. Самое интересное здесь, конечно, две вещи: автопилот и, как назвал Алексей Алексеевич, инспектор безопасности.

Автопилот — комплекс компьютеров. Он в значительной мере подменяет пилота. Собственно, пилот только контролирует работу всех агрегатов. Предусмотрен даже такой маловероятный случай: если экипаж выйдет из строя, машина сообщит об этом на базу и, получив соответствующую команду, сама произведет посадку.

Инспектор безопасности более прост по замыслу и техническому решению. На консолях ротора, на носу и в некоторых других частях корпуса расположены маленькие локаторы. Они предупреждают о появившемся препятствии — и столкновение предотвращается.

— А в моей обители есть инженер безопасности, — сказал Баскин. — Пойдем покажу.

Кабина бортинженера удивила меня обилием приборов.

— Ты знаешь, что такое акселетрон? — спросил Баскин.