– Расскажу в присутствии адвоката. У вас сохранилась его визитка? Позвоните…

Кабинет тронулся с места и поехал вбок. Я попыталась зацепиться за край стола, но не смогла сопротивляться гравитации. Тело съехало со стула на пол, и я почувствовала, как изо рта полился поток горячей рвоты. Стоявшие до этого под столом ноги в потертых коричневых ботинках сорвались с места и направились в мою сторону. Они были в паре шагов, когда холодная желеобразная темнота всосала мыски ботинок, а следом поглотила и весь кабинет.

Открыв глаза, я уперлась взглядом в деревянную дверь. С неба падал снег. Я проследила за самой крупной снежинкой. Когда она приземлилась мне на ногу, удивилась, почему стою на улице в домашних тапочках. Ах, да! Я же поругалась с папой и выбежала на улицу в чем была. Снег покалывал плечи сквозь сеточку нового платья, подошвы тапочек промокли. Пришлось вернуться в дом. Папа сидел ко мне спиной. Я постаралась как можно тише прикрыть дверь, но отец все равно расслышал щелчок замка и, не оборачиваясь, спросил:

– Что мы сегодня будем есть?

– Сейчас переоденусь и приготовлю макароны по-флотски.

Я собиралась пойти в комнату, когда заметила, что на тумбе нет телевизора. Конечно, я же его продала, чтобы купить телефон и ноутбук. Без них мне бы даже не удалось найти квартиру в Москве, не то, что окончить первый семестр в МГУ. Не помню, чтобы папа разрешал мне продавать свой телевизор. В Москву он тоже меня не отпускал, поэтому мы и поругались. Как же мне удалось… О Господи! Я прикрыла рот ладонями, чтобы не закричать.

– Чего стоишь? – снова, не оборачиваясь, спросил папа и похлопал по дивану: – Садись. Ты же хотела посмотреть со стариком телевизор, забыла?

– Я его продала.

– Телевизор, или своего старика?

Отец положил руку на спинку дивана и поглядел на меня через плечо. Он был с усами, в клетчатой фланелевой рубашке, такой же, как в тот день, когда научил меня мастерить слоника из бутылок. Двойного подбородка еще не было, но уже намечались морщины между вечно сведенных бровей. Не дождавшись ответа, папа снова спросил:

– И как, добилась ты, чего хотела?

– Почти, – призналась я, догадываясь, что отцу и так все известно.

– Почти не считается. Почти в стакан не нальешь и на хлеб не намажешь. Где твои деньги?!

– Я же тебе говорила: моя цель – не деньги, а…

– Уважение, помню-помню! Так где твое уважение?

Я опустила голову.

– Ну ладно, – махнул он и отвернулся. – Иди лучше, приготовь чего-нибудь пожевать.

Я сделала всего один шаг и очутилась на кухне. Передо мной стояли две тарелки с макаронами по-флотски. Вместо платья на мне оказался розовый домашний костюм. Я провела ладонями по бокам, в кармане зашуршала бумага. Рука сама опустилась в карман за свертком, мне оставалось только его развернуть. На тетрадном листке возвышалась гора белого порошка. В голову, почему-то, полезли воспоминания о первом сентября с однокурсниками, Диме, загибающей пальцы Лильке и растолченных таблетках. Несмотря на ассоциации, я не сомневалась, что белый порошок – это не наркотик или лекарство, а яд. Если сейчас, пока папа еще молодой, я высыплю порошок в раковину, он останется жив. Впереди не будет ареста, мне не придется глотать Лилькины антидепрессанты, меня не ждет суд. Но и переезд в Москву тоже не состоится. Я не поступлю в МГУ и не устроюсь работать на телеканал. Мне не придется маяться в поисках идеи для сюжета, так же, как и радоваться удачной находке. В моей жизни вообще ничего не произойдет!

Я высыпала порошок в одну из двух тарелок и пошла с ними к отцу. Стоило поставить посуду на стол, как он завертелся с такой скоростью, что тарелки слились в окружность. Меня затошнило, голова начала кружиться, как будто я уже приняла яд. Наконец, стол остановился. Макароны раскидало по всей столешнице, вилки выпали из тарелок, поэтому различить блюда оказалось невозможно.

– Чего ты ждешь? – спросил папа, кивая на стол. Теперь он был без усов, в синих тренировочных штанах и олимпийке с белыми полосками на рукавах, которые, не снимая, носил дома с тех пор, как вышел на пенсию. – Или еда протухла? Если ты не будешь, я тоже воздержусь.

Он сложил на груди руки. Ну уж нет! Я взяла тарелку и принялась стоя закидывать макароны в рот. Глядя мне в глаза, папа тоже потянулся за тарелкой. Он поднял ее к лицу и наклонил так, что содержимое посыпалось ему прямо в горло. В этот момент я перестала есть и поставила тарелку обратно на стол, но во рту уже появился горький привкус.

– Родного батьку не пожалела, – покачал головой папа, заглотив всю еду.

– Мне тебя очень жалко, правда, – я в очередной раз встала перед отцом на колени. – Папочка, прости! Но я даже себя не пожалею ради той, кем хочу быть.

– Блажь! – выкрикнул мне в лицо отец. – Очередная причуда!

Из его рта вылетели искры. Я моргнула. В глазах зарябило от ярких солнечных лучей. Я прищурилась и разглядела жалюзи. Откуда они? Папа всегда жалел денег даже на обычный тюль.

– Тише вы! – раздался шепот. Я покосилась в его сторону. – Ну вот, разбудили.

В изголовье кровати стоял Зуйков и девушка в белом халате. Светло-бежевые стены, кровать с металлическим каркасом. Похоже, я в больнице. Значит, все-таки выжила.

– Пойдите, прогуляйтесь, – попыталась сдвинуть Зуйкова с места медсестра. – Ей надо сделать укол. Ну, чего вы ждете? На выход!

Зуйков окинул медсестру презрительным взглядом и повернулся к двери.

– Стойте… – охрипшим голосом позвала я. – Шумятин…

– Умом тронулась? Я дядя Валера Зуйков.

– Шумятин позвонил адвокату?

– Будет тебе адвокат, – переступая порог, сказал Зуйков, – чокнутая.

– Мне нужен Денис, пожалуйста…

Медсестра прикрыла за ним дверь.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально, – я попыталась приподняться и только сейчас заметила капельницу.

– Зачем вы напились этих таблеток? – покачала головой медсестра, поправляя мне подушку. – Такая молодая, красивая. Теперь проблем со здоровьем не оберетесь. Мало вам было забот?

– Не верьте всему, что этот человек про меня говорит, – царапая пересохшим языком небо, ответила я.

– Между прочим, – наклонилась ко мне медсестра, – если бы не он, вы бы так легко не отделались. Доктор уже собирался назначить вам гемодиализ, а этот мужчина забежал в палату с криками «Циклопические антидепрессанты».

– Трициклические.

– Вот и доктор так же сказал, а потом назначил вам два миллилитра раствора прозерина и пять миллилитров раствора анаприлина в сто миллилитров пятипроцентного раствора глюкозы.

– Звучит круто, – через силу улыбнулась я, – а можно мне двести грамм оксида водорода?

– Чего?

– Водички попить – во рту пересохло.

– Ах да! – обрадовалась медсестра. – Сейчас принесу.

Она вышла, а я осталась в палате одна. На окне, за жалюзи, я рассмотрела решетку. Благодаря Зуйкову, весь медперсонал думает, что я пыталась покончить с собой. На суде мне предстоит доказать обратное, а как это сделать, если Шумятин не позвонит Новикову? Даже если позвонит, Денис может отказаться вести мое дело.

Медсестра вернулась в палату со стаканом воды. Я, наконец, смогла промочить горло и запить горькую слюну. Стоило мне сделать последний глоток, как горечь вернулась. Судя по тупой боли в правом подребье, моей печени пришлось тяжело. Надеюсь, я не пожелтела. Нечесаная, некрашенная, в больничном халате, да еще желтая. Представляю, какое впечатление произведу на Дениса. Странно, почему меня это заботит? Сейчас есть миллион других поводов для волнения. Например, как передаст желтушность камера? Будет обидно лишиться карьеры из-за такой ерунды, как печень.

Медсестра собиралась сделать мне укол, но я вымолила сначала принести зеркало и расческу. В запудренном овале показалось бледное, осунувшееся личико подростка. Какой юной я выгляжу без макияжа, какой наивной. Пожалуй, так и пойду на суд. Где же Денис? Его точно не обманет моя внешность. В первую же нашу встречу я показала, на что способна. С порога предложила доказать, что Наталья и Евгений до брака жили как муж и жена и вместе копили на квартиру. Вряд ли теперь он поверит в мою невиновность. Если, конечно, не захочет поверить, так же, как поверил в правоту Натальи. Он единственный человек в моем окружении, который способен понять, ради чего я пошла на убийство. К сожалению, схожие цели не гарантирует мне его поддержку. Различия в методах, которыми мы привыкли пользоваться, сильно понижают мои шансы.