Зуйков ждал меня, расхаживая по кабинету следователя. Я ошиблась, он не поддался на шантаж и не уехал домой. Судя по раздувавшимся ноздрям и сжатым кулакам, Клинченко специально не взял его на задержание, чтобы довезти меня живой. Несмотря на это, я впервые обрадовалась встрече с Зуйковым. Теперь он на моей стороне, хоть пока об этом и не догадывается. Допрос еще не начался, а у меня затряслись колени и вспотели ладони. Вряд ли это страх, скорее начинают действовать Лилькины антидепрессанты. Голова потяжелела, как при высокой температуре. Участковый вышел, а на пороге появился Шумятин. Он что-то прошептал лысому и кивнул на дверь. Только не оставляйте меня в камере одну, чтобы заставить понервничать, иначе, когда вы вернетесь, допрашивать будет уже некого.

Вместо того чтобы уйти, Шумятин и Зуйков уселись в кресла, стоящие возле стены. Лысый указал мне на стул у окна, а сам занял место за столом. Достав из ящика крошечный пульт, полностью скрывшийся в массивной ладони, лысый направил его в дальний угол кабинета. Только сейчас я заметила камеру, висящую над картой России и нацеленную так, чтобы кресла не попадали в кадр. Над объективом зажглась красная лампочка, а лысый без выражения заговорил:

– Москва, девятое апреля две тысячи пятнадцатого года. Я, следователь по особо важным делам следственного управления следственного Российской Федерации, старший советник юстиции Федураев Егор Александрович, произвожу допрос подозреваемой по уголовному делу сто семьдесят три двести шестьдесят пять. В качестве подозреваемого допрашивается: представьтесь, пожалуйста.

Последние слова прозвучали так же монотонно, как и вся остальная речь следователя, поэтому я сообразила, что они обращены ко мне, только когда следователь махнул в мою сторону рукой.

– Ма́лыш Алиса Геннадьевна.

– Малы́ш! – не то прорычал, не то кашлянул Зуйков.

Следователь проигнорировал это замечание и продолжил:

– Ваша дата рождения.

– Одиннадцатое июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.

– Хоть раз сказала правду, – снова подал голос Зуйков, – в первый и последний.

– Валера, – одернул его Шумятин, – запись.

– Вырежем, – пообещал следователь. – Гражданство.

– Российской Федерации, – на этот раз моментально отреагировала я.

– Проживаете.

Я продиктовала адрес временной регистрации – квартиры Александров, в которой прожила последний год. Мать выписала меня из дома еще прошлым летом, чтобы я не надумала вернуться, если провалюсь на экзаменах в МГУ.

– Москвичка хренова, – хмыкнул Зуйков.

– Откуда родом, – отреагировал на замечание следователь.

Я назвала город.

– Образование.

– Неоконченное высшее.

– Назовите законченное.

– Средняя школа, одиннадцать классов.

– Среднее (полное) общее образование, – сам себе продиктовал следователь. – Семейное положение.

– Не замужем, детей нет.

– Батьки теперь тоже нет, – снова не удержался Зуйков. – Сирота по собственному желанию.

– Вы где-то работаете, – как экстрасенс на ТНТ, предположил следователь.

Работала, до сегодняшнего утра, подумала я, но назвала телеканал и свою должность.

– Сомневаюсь, – проворчал Зуйков. – Кому ты там нужна.

На этот раз он прав, больше я никому не нужна.

– Вы судимы, – попытался внушить следователь.

– Нет.

Мышцы живота напряглись, а внутри что-то затряслось. Я скрестила руки на талии, чтобы успокоить дрожь.

– Будешь, – пообещал Зуйков.

– Малы́ш Алиса Геннадьевна, вы подозреваетесь в совершении умышленного причинения смерти Малыша Геннадия Степановича, имевшего место восьмого марта две тысячи четырнадцатого года, то есть в преступлении, предусмотренном частью первой статьи сто пятой уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Вам понятно, в чем вы подозреваетесь.

– Да.

– Мне понятно, в чем я подозреваюсь, – продиктовал себе следователь. – Вы согласны давать показания.

На этот раз следователю удалось внушение:

– Согласна.

На все, добавила я мысленно. Только бы поскорее начать, иначе я так и не успею рассказать свою версию событий.

– Вам есть что пояснить?

В первый раз в голосе следователя послышалась вопросительная интонация, но мне уже некогда было задумываться, почему.

– Восьмого марта…

– Восьмого ноль третьего две тысячи четырнадцатого, – перебил меня следователь.

– Около девяти часов вечера я приготовила ужин.

– Что вы приготовили, – снова перешел на утвердительную интонацию следователь.

– Макароны по-флотски. Сварила макароны, добавила в кастрюлю тушенку из банки, перемешала.

– Как собаке, – скривился Зуйков. – Приготовила она.

– Дальше.

– Дальше я разложила макароны в две тарелку. В одну из них насыпала яд.

– В тарелку Малыша Геннадия Степановича.

– Да, в папину.

– Где вы достали яд.

– Украла в кабинете химии.

– С какой целью.

– Чтобы подмешать папе в еду.

– Заранее спланировала! – всплеснул руками Зуйков.

– Вы планировали причинить смерть Малышу Геннадию Степановичу.

– Нет, я не хотела убивать папу.

– Отравила через не хочу!

– С какой целью вы подсыпали яд в тарелку Малыша Геннадия Степановича.

– Чтобы папа заболел и лег в больницу.

– Что ты врешь! Зачем он тебе в больнице? У нас бесплатной медицины нет, везде платить надо, а ты сама батькиных денег хотела.

– Мне нужны были не деньги, а разрешение поехать на олимпиаду!

– Подозреваемая, отвечайте на вопросы следствия. Вы утверждаете, будто не знали, что отец умрет, приняв яд.

– Моя лучшая подруга, Лилия Зеленова, будущий химик. Она рассказала мне о том, что вещество, с которым мы проводили опыт в школьной лаборатории, обладает свойствами яда. Лиля пообещала, что небольшое количество не убьет папу, а только вызовет отравление.

– Чушь!

– Гражданка Зеленова сама отмерила количество ядовитого вещества, которое вы подмешали Малышу Геннадию Степановичу в еду.

Я покачнулась от судорог, сводящих живот, но сделала вид, будто киваю.

– Борис Александрович, не верь ей. Я Лильку Зеленову с рождения знаю. Ангел во плоти, не то, что эта вертихвостка.

– А вы в курсе, что ваш ангел сидит на наркотиках и пачками глотает незаконно добытые трициклические антидепрессанты?

– Кончай заливать! Я сам водил Лильку ко врачихе, которая ей эту циклопическую херню прописала.

– Трициклическую, – специально повторила я, чтобы повысить свои шансы на спасение. Надеюсь, мозги обоих пузанов еще не окончательно потонули в жире и способны запомнить одно слово. – Я не вру, спросите у ее московского психиатра.

– Егор, – не выдержал Шумятин, – останови запись. Надо разобраться.

Следователь снова полез в ящик за пультом от камеры.

– Брешет, – замотал головой Зуйков. – Не слушай ее. Лилька бы Генку травить не стала. Какой резон?

– Деньги, конечно. Ваш любимый.

– У нее семья состоятельная, да и денег Генкиных она бы не получила.

– Она заняла только второе место на заочном туре олимпиады. Поступить на бюджет в МГУ у нее шансов не было.

К концу фразы я с удивлением заметила, как замедлилась моя речь. Несмотря на холод, от которого подрагивало все тело, меня бросило в пот.

– Не правда, она поступила! – объявил Шумятину Зуйков. – Уже заканчивает первый курс.

– На платной основе. Родители взяли кредит, – с трудом ворочая языкам, принялась объяснять я, – но денег еле-еле хватило на оплату обучения. Квартиру в Москве снимала я, с папиных сбережений.

– На ходу придумывает, вон как тянет резину.

– Я не придумываю и докажу это на суде.

– Лилька – девка самостоятельная, а ты, – наставил на меня палец Зуйков, – авантюристка. Ее слово против твоего. Кто тебе поверит?

К горлу подступила тошнота.

– Поверят, – сглотнула ком я, – у меня есть доказательство.

– Что? – скривился Зуйков и наклонился в мою сторону.

– Какое? – отстранил его рукой Шумятин.