В этом прямоугольном проеме не хватает пулемета.
Здесь было неестественно тихо, как в могиле. Им казалось, что они вторгаются в мир мертвых, а за то, что они потревожили покойников, их ждет смерть. Соответствующее пророчество обязательно должно быть прибито к стене дома, но все как-то не показывалось на глаза. Интересно, додумались боевики развешивать на домах памятные таблички, сообщавшие, что здесь с такого-то по такое время жил знатный борец за свободу Истабана такой-то и такой-то? Скорее всего — нет. Как десантник справился с закрытой калиткой — егеря уже не видели. Они должны были осматривать следующий дом.
Кондратьев развернул корпус влево, это движение продолжила голова, взглядом он остановил егерей. Левая рука соскользнула со ствола автомата, поднялась на уровень глаз ладонью к себе, согнулась пополам, так что подушечки пальцев ударили по коже. Получаются резкие щелчки. Он манит за собой. Дом почти не виден. Его опоясывает высокий, под два с половиной метра, забор из листового железа, куски которого держатся на вкопанных в землю железобетонных столбах. Они никогда не сгниют. Быстрее железо осыплется ржавой трухой. Если они глубоко проросли в землю, то и бронемашиной их не сломаешь и не выкорчуешь. На таких обычно крепятся телеграфные столбы.
Края забора острые, будто специально по ним прошлись напильником и заточили. Захочешь посмотреть, что творится во дворе, встанешь на мыски… нет. Все равно ничего не разглядишь. Только ноги глубже провалятся в снег. Попробуешь подтянуться на руках, порежешь до крови ладони, а руки сами разогнутся от боли. По железу густо и неэкономно прошлись зеленой краской. Прямо выкупали в ней железо, точно из ведра поливали, но кое-где она уже отслоилась, вздулась пузырями, как брюки или джинсы на коленках, а местами и вовсе отвалилась, обнажив начинающий ржаветь металл. Он был мокрым, когда его красили. На тот случай, если забор не сможет остановить любопытных и те все же перемахнут через него, придумав какой-нибудь способ (приставят лестницу или еще что-нибудь), во дворе точно поджидает злая собака, спущенная с цепи, а то, что на воротах нет соответствующей надписи, так это лишь для того, чтобы собачьи клыки стали для непрошеных визитеров неприятным сюрпризом. Хорошо еще, что поверх ограды не подвесили гирлянды колючей проволоки и не подключили к ним ток, тогда уж точно за забором должен был оказаться секретный объект. По бокам изгороди не хватает только смотровых вышек с пулеметами и часовыми. Оставалось, как добрым странникам, постучаться в калитку, дождаться, когда придут хозяева и откроют ее. Не высаживать же ее гранатой.
Кондратьев сунулся к калитке, чуть не прислонившись к ней ухом, точно хотел подслушать и подсмотреть, что за ней творится. Постоял так миг и несильно толкнул калитку подошвой ботинка и — юркнул в сторону, спрятавшись за забором. Металл этот — не броня, автоматная пуля легко прошьет его. Что прячься за ним, что не прячься — все едино. Но несколько мгновений все же выиграть можно.
Калитка отворилась, не издав ни звука. Ее петли так хорошо были смазаны, что совсем онемели. Поняв, что в прятки играть не с кем, Кондратьев осторожно заглянул во двор, скользнул по нему взглядом и, не найдя ничего подозрительного, просочился внутрь, а следом по одному в ворота, прикрывая друг друга, тихо, как бестелесные тени, проскочили остальные егеря.
Все. Они остались одни в небольшом мирке, отрезанным от всего окружающего высоким забором. Но если подойти к нему, постучаться, то на этот звук могут откликнуться такие же, заключенные в соседнем мирке, десантники. Они смогут переговариваться азбукой Морзе, но лучше все же покричать. Хотелось верить, что мир этот необитаем. Но вдруг сейчас калитка захлопнется на щеколду и отовсюду начнут появляться трясущие оружием туземцы. Они нарочно притаились на время, чтобы завлечь в ловушку белых пришельцев.
Сонное местечко. Только снежок потревожен змейкой следов, оставленных здесь, судя по небольшим размерам, женскими сапожками. Справа — сарай. Но слово это не очень подходило для массивного кирпичного сооружения. Некоторые с удовольствием в нем поселились бы. Рядом еще одна пристройка, совсем маленькая, но кирпичей на нее уже не хватило и ее сделали из досок и без окошек — скорее всего, конура для очень большой собаки. Сейчас она спит, видит во сне, как гложет кости с огромными кусками мяса, а изо рта у нее капает слюна. На деревьях кое-где еще остались горстки снега, но они почти все уже облетели, как листья осенью, упали на землю и начали таять, а может, это почки начинают набухать.
Кондратьев подкрался к крыльцу, постоял, прислушиваясь, но только снег чавкал под ногами его солдат. Остальные звуки были неразличимы. Когда он стал подниматься по ступенькам, те заскрипели, предупреждая хозяев о том, что к ним кто-то идет. После такой наглой провокации, когда нервы у всех натянуты почти до точки разрыва, можно уже забрасывать дом гранатами, а потом, когда дым рассеется, успокоятся осколки, приступить к его осмотру.
«Кремень», — с гордостью думали егеря, мельком поглядывая на Кондратьева. У того и от скрипа ни один мускул на лице не дрогнул. Похоже, он вообще не услышал этот звук, отфильтровав его, как не заслуживающий внимания.
На вид ступеньки были такими новыми и крепкими, что закрадывалась мысль: «А не первая ли это их зимовка?»
Кондратьев дотронулся до бронзовой ручки, надавил на краешек рычага вниз, а когда тот поддался и зубчик, который вгрызался в косяк, отпустил его, убравшись в пасть на выдвижной челюсти, потянул ручку на себя. Дверь стала отворяться. Кондратьев отклонился, отступил на шаг. Из дома в лицо пахнуло теплом. Половичка перед входом нет. Ноги вытирать здесь не принято, а может, сразу же обувь сбрасывают, переобуваясь в чистое. В тапки там какие-нибудь. Поди найди их без хозяев.
В прихожей было темновато. Двигаться приходилось почти на ощупь, а поскольку обе руки держались за автомат, то дорогу осторожно искали носками ботинок, заботясь о том, чтобы не угодить, к примеру, в тазик, ведро или какой-нибудь столь же звонкий музыкальный предмет, так необходимый в хозяйстве. Но все они относились к категории безопасных предметов. Гораздо хуже наступить в мышеловку, которая изготовилась защищать доверенный ей кусочек хлеба, сыра или колбасную кожуру. Вдоль стены валялись какие-то тюки, такие же, что выносили из села утром его жители. Может, эти тюки были слишком тяжелые, но проверять, что в них, пока рано. Некрасиво лазить по чужим вещам.
Приходилось поглядывать себе под ноги, а то за что-нибудь зацепишься, равновесие потеряешь, грохнешься прямо на пол, при этом руки выставить вперед, чтобы смягчить удар, конечно, не успеешь, ведь они держатся за автомат и не отпустят его. Он обязательно упрется при падении в грудь и в ребра и, чего доброго, что-нибудь там сломает, да и коленкам достанется — в лучшем случае на синяки хватит, а в худшем… Возле одного из тюков сопровождавшая их поисковая собака остановилась, лизнула его, повернула морду к егерям и заскулила. Ее глаза светились в полумгле, точно на мордочку ей дважды капнули фосфорной краской. Когда она обследовала дом, уши ее трепетали, как трава, с которой играет ветер.
Кондратьев почувствовал тяжелый душный запах немытого человеческого тела. Но это не трупный запах. Если, зайдя в вагон метро, ощущаешь такой же «аромат», то начинаешь искать глазами, где же примостился бомж, чтобы не сесть рядом или неподалеку. Лучше отойти в противоположный конец вагона. Пусть там тесно, но зато воздух чище. Обычно бомж занимает угловое место и спит, прислонившись к стенке. Если в вагоне так много людей, что тебя припечатывает почти к бомжу, то, найдя источник этого тяжелого запаха, отворачиваешься в сторону, стараешься делать вдохи как можно реже, а потом, когда вагон останавливается на следующей станции, выскальзываешь на свободу.
Чем ближе Кондратьев подходил к тюку, который лизнула собака, тем отчетливее становился запах. Обыкновенный тюк. Ничем глаза его не выделили бы среди остальных. Но сознание уже стало дорисовывать детали. О Господи, так это человек. Он сидел на полу в очень неудобной позе. Если не менять положения, то кровь в теле быстро останавливается, тело немеет, и тогда даже попытки разогнуть ноги или руки будут сопровождаться резкими болями, от которых останавливается сердце. Согнутая колесом, спина упиралась в стену, голова уткнулась в колени. Лица не видно. Видна только копна всклокоченных, давным-давно немытых и нечесаных волос, так что и не скажешь теперь, какого они на самом деле цвета, светлые или темные. Рук тоже не видно — они откинуты назад.
