Вирджил, переключая видеофон на внутреннюю сеть ТМК, произнес: — 2056, в котором вы были, не относится к нашему миру.

— Очевидно, нет, — согласился Эрик. И побежал к лифту.

На взлетной площадке, расположенной на крыше Белого Дома, его встретил Дон Фестснбург, бледный и заикающийся от волнения.

— Г-где вы были, доктор? Вы никому не сообщили, что уехали из Чиенны; мы думали, что вы где-то здесь. — Он шагал впереди Эрика, направляясь к ближайшему входу в здание.

Эрик, с искусственным сердцем в портфеле, следовал за ним.

У дверей спальни Секретаря их встретил Тигарден, он выглядел изможденным.

— Какого черта, доктор, где вы были?

“Я пытался положить конец войне”, — подумал Эрик, Вслух он просто спросил: — До какой темпе-ратуры вы смогли его заморозить?

— Обмен веществ почти полностью приостановлен; вы думаете, я не знаю, как поступать в таких случаях? У меня есть инструкция, которая вступает в действие автоматически с того момента, как он теряет сознание или умирает и не может быть оживлен. — Он вручил Эрику листы бумаги.

С первого взгляда Эрик заметил этот основной и важнейший параграф инструкции. Никаких искусственных органов. Ни при каких обстоятельствах. Даже если это единственный шанс для выживания Секретаря Молинари.

— Это обязательно? — спросил Эрик.

— Мы консультировались у верховного прокурора, — сказал Тигарден. — Да вы, конечно, знаете, что любой искусственный орган можно трансплантировать только по письменному разрешению пациента.

— Почему он это сделал?

— Я не знаю, — сказал Тигарден, — Вы не попытаетесь его оживить без применения искусственного сердца, которое, как я вижу, вы захватили с собой? Это единственное, что нам осталось. — Его голос был полон горечи и безнадежности, — То есть ничего. Он жаловался на сердце незадолго до того, как вы пропали; говорил вам, я сам это слышал, что он почувствовал, как лопнула его аорта. А вы просто ушли, — Он осуждающе посмотрел на Эрика.

— В этом вся сложность лечения ипохондриков, — сказал Эрик, — никогда не знаешь, что принимать за чистую монету. -

— Ладно, — с прерывистым вздохом сказал Тигарден, — и все-таки я этого не понимаю. Повернувшись к Фестснбургу, Эрик спросил:

— Что с Френекси? Он знает? С едва уловимым оттенком нервозности Фестенбург ответил: — Конечно.

— И как он отреагировал?

— Выразил соболезнование.

— Я полагаю, вы не допустите прилета сюда новых кораблей с Лилистар? Фестенбург сказал:

— Доктор, ваше дело лечить вашего больного, не заниматься политикой.

— Ходу моего лечения очень помогло бы, если бы я знал…

— Доступ в Чиенну прекращен, — уступил Фестенбург. Ни одному кораблю, кроме вашего, не было разрешено приземлиться здесь после того, как это произошло.

Эрик подошел к кровати и посмотрел на Джино Молинари, затерявшегося среди переплетения прводов и приборов, поддерживающих его температуру и измеряющих сотни параметров по всему телу. Грузная короткая фигура была едва видна; его лицо почти полностью скрывало совсем недавно разработанное устройство, отслеживающее мельчайшие изменения в работе головного мозга. Именно мозг необходимо было сохранить любой ценой. Можно восстановить все, кроме него.

Восстановить можно все — если воспользоваться запрещенными Молинари искусственными органами. В этом было все дело. Упрямство замкнувшегося на идее самоуничтожения невротика отбросило медицину на столетие назад.

Одного взгляда на раскрытую грудную клетку лежащего перед ним человека было достаточно, чтобы понять — положение безнадежно. В областях, не связанных с трансплантацией, Эрик был не более компетентен, чем Тигарден. Вся его работа была основана на возможности замены выбывших из строя органов.

— Давайте еще раз посмотрим этот документ. — Он снова взял бумагу у Тигардена и изучил ее более внимательно. Безусловно, такой умный и предусмотрительный человек, как Молинари, должен был предоставить какую-то альтернативу пересадке. Он просто не мог этого не сделать.

— Приндла уже известили, — сказал Фестенбург. — Он стоит наготове перед телевизионной камерой, чтобы выступить когда, или если, станет ясно, что оживить Молинари не удастся. — Его голос звучал неестественно безразлично; Эрик взглянул на него, пытаясь понять, какие чувства испытывает в действительности этот человек.

— Что вы думаете об этом параграфе? — спросил Эрик, показывая Тигардену документ. — О вводе в действие робота-двойника, которого Молинари использовал в видеофильме. О показе его по телевидению сегодня вечером.

— Что вы имеете в виду? — спросил Тигарден, перечитывая параграф. — Передачу речи по радио мы конечно устроим. Что касается самого двойника, то я совершенно не представляю, что с ним сейчас. Может быть, Фестенбург знает. — Он вопросительно повернулся к Фестенбургу.

— Этот параграф, — ответил тот, — не имеет никакого смысла. Буквально. Например, мы не имеем понятия, на что способен этот робот, лежащий в настоящее время в замороженном состоянии. Мы не сможем разобраться, что имел в виду Молинари, у нас слишком мало времени. В этой проклятой инструкции сорок три параграфа; мы не в состоянии выполнить их все одновременно, разве нет?

— Но вы знаете, где…

— Да, — перебил Эрика Фестенбург, — я знаю, где хранится робот.

— Выведите его из законсервированного состояния, активируйте его, как написано в инструкции которая, как вам известно, обязательна для выполнения.

— Активировать его — и что дальше?

— Он скажет вам это сам, — ответил Эрик, “И будет говорить еще годы и годы, — добавил он про себя. Потому что в этом — весь смысл документа. Не будет никакого объявления о смерти Джино Молинари, потому что, как только робот-двойник будет активирован, это будет не соответствовать действительности, И, мне кажется, ты знаешь об этом, Фестенбурп”.

Они молча обменялись взглядами.

Обращаясь к сотруднику Секретной службы, Эрик сказал:

— Я хочу, чтобы четверо из вас сопровождали его, пока он будет заниматься активацией. Простая предосторожность, но я надеюсь, что вы поддержите меня в этом.

Сотрудник кивнул и сделал знак группе своих коллег; они встали за Фестенбургом, который выглядел растерянным и слегка испуганным. Он нехотя отправился выполнять поручение, четверо агентов последовали за ним.

— Что вы думаете еще об одной попытке хирургического вмешательства? — спросил доктор Тигарден. — Вы не хотите попробовать? Пластиковый заменитель может…

— Молинари в данной временной последовательности, — сказал Эрик, — почти полностью изношен. Вы не согласны? Для него настало время выйти из нее, он хочет именно этого. Нам необходимо признать этот факт, как бы мы этому не противились. Молинари основал династию, состоящую из него самого.

— Эта копия Молинари не может занять его место, — запротестовал Тигарден. — Это машина, а закон запрещает…

— Вот почему Молинари отказывался использовать искусственные органы. Он не может проделывать то, что делал Вирджил, заменяя один орган за другим, потому после этого он мог стать уязвимым сточки зрения этого закона. Но теперь это уже неважно. — Он подумал про себя: “Приндл не является наследником и преемником Мола и Дон Фестенбург тоже, как бы ему этого ни хотелось. Я не думаю, что династия будет вечной, но, по крайней мере, этот удар она вынесет. А это уже не мало”

После паузы Тигарден сказал:

— Вот зачем его хранили в законсервированном состоянии. Теперь я понимаю.

— И он выдержит любую проверку, которую вы захотите предпринять. Вы, или министр Френекси, или любой другой, включая Фестенбурга, который догадался обо всем еще раньше меня, но не Смог ничего поделать. Вот что выделяет это решение из всех других; даже зная, что происходит, вы все равно ничего не можете изменить. Это доведенная до логического конца концепция политического маневрирования. Ужасался ли он задуманным? Или восхишался? Он еще не успел разобраться. Это было слишком неожиданное решение, этот тайный сговор Молинари С самим собой. Эти манипуляции с бесчисленными рождениями заново, проведенные со свойственной только ему ошеломляющей быстротой.