Уже к вечеру я был в Анкоридже. Жилплощадь половины населения Аляски, ее главный город, присягнувший на верность американским градостроительным стандартам. Он забирает меня своим густопсовым березовым запахом, морем цветов с дачной грядки в белые ночи, взятые напрокат из стихов гимназистки о Санкт-Петербурге (он с Анкориджем на одной параллели). У Аляски русская прапамять морских офицеров, давших имена здешним горам, и — креольское потомство алеутским Венерам в мехах. А что теперь? Несколько православных церквей, деревня старообрядцев и базарная армия контрабандистских матрешек, рассыпанная по всей Аляске.

В Анкоридже у меня начинается русская болезнь: тоска по виртуальной истории. Окрестности Анкориджа напоминают Финский залив, но во всех смыслах круче: гряда снежных гор, переходящих в облака, и облака, мимикрирующие под горы.

— И этот пейзаж мог быть наш, — сказал я Вику Фишеру. — Представляю себе, как мы бы его засрали!

Бывший сенатор штата Аляска, Вик Фишер — сын автора известной книги о Ленине, — рассмеялся, не согласившись со мной:

— Беспочвенная ностальгия. «Русская Америка», как у вас называли Аляску, была обречена. Правда, сначала русские сделали все, чтобы здесь укрепиться, хотя их численность никогда не превышала 800 человек. Под началом генерала Баранова они превратили Аляску в выгодную коммерческую монополию, но их политика была близорукой и беспощадной. Они разорили местное население, скупая пушнину по бросовым ценам. К тому же, русских привлекал скорее Китай, и уже император Николай Первый охладел к Русской Америке. Во время русско-британской войны в середине 1850-х годах англичане вынашивали план захвата Аляски, и русские стали склоняться сбыть ее более дружественным американцам. Но те не спешили с покупкой. Аляска им была в сущности не нужна. Русские нервничали. У них не хватало денег на содержание колонии. В конце концов госсекретарь США Уильям Сьюард уговорил своего президента купить территорию, сделка состоялась в 1867 году, и только почти через сто лет, в 1959 году, Аляска стала самостоятельным штатом.

Бывший сенатор снабдил меня полезными телефонами, и я улетел из Анкориджа на северо-запад, на побережье Берингова пролива в легендарный поселок Ном — место золотой лихорадки начала XX века. Если Анкоридж — это еще полноценная «макдоналдская» Америка с жарким летом и длинной зимой, то Ном — это уже луна.

Бесконечное полярное солнце, предлагающее свою ласку даже в два часа ночи, освещает разгром. По углам города разброшены, как игрушки выросшего ребенка, допотопные паровозы, ковши, экскаваторы, лебедки, грузовики, — весь этот «последний поезд в никуда» золотых пионеров.

На берегу пролива, где ветер похож на острый нож, веселые придурки из разных штатов по-прежнему моют в тазах каменистый грунт в поисках буксующей мечты. Они всунули мне таз почти насильно — это было своего рода совращение. На дне таза, после того, как мои руки окоченели от ледяной воды, я нашел две крупицы золота и огляделся: глубоко-синий горизонт был сплющен, как в смелом ракурсе Эйзенштейна. Носились по бездорожью на битых джипах, не пристегнувшись, с сигаретами в зубах белые американцы, своим поведением бросающие вызов Америке, помешанной на безопасности и ненависти к курению. Одного из них звали Джимом Стимпфлом.

Я еще не успел повесить трубку, условившись с Джимом о свидании, как он уже влетел в мой Bed & Breakfast, крича издалека мне русское «здравствуйте» и уже предлагая меня куда-то немедленно вести, что-то показывать, суя мне ключи от машины и кольт 47 калибра с мешочком патрон, чтобы меня не загрызли медведи. Бритый, очкастый Джим представлял собой тот счастливый случай 50-летнего мужчины, у которого все еще впереди. Он закрутил меня в танце гостеприимства, но был столь ненавязчивым, что я его советы сразу принял — и не жалел. Он уже тащил мой чемодан к двери, обещая жилище получше, четырехкомнатную квартиру за смехотворную плату, по дороге высказывая свое кредо по отношению к русским: мир, дружба, секс!

— Почему секс?

— Только ни слова моей жене Берни — она эскимоска и очень ревнует!.. Мы в Америке совсем потеряли представление о женственности. А как я первый раз приехал на Чукотку, нас встретили на аэродроме, повели обедать: Боже! у женщин накрашены губы, легкие платья, туфли на каблуках. Каждую сразу захотелось пригласить на танец — и русскую, и эскимоску, и чукчу! У вас все женщины — красавицы, даже если они не очень красивые! А протокол! Вы — страна протокола! Я чувствовал себя у вас греком, попавшим в Римскую империю, где все носят тоги!

— У Джима есть своя производственная сказка — исполинский туннель через Берингов пролив! — сказала Берни, готовя фирменный салат из листиков с тюленьим жиром. — Чистый бред!

— А луна-кастрюлька — не бред? — вставил Джим.

— Русский меня поймет! — с надеждой кивнула она на меня. — Так вот, слушайте дальше. Братья выросли и ушли с толстыми копьями в тундру. Видят: много женщин и мужчина в красной кухлянке ловят рыбу в белую ночь. Старший брат говорит:

— Пойдем, убьем мужчину и женщин возьмем себе.

— Политически некорректно! — закричал Джим.

— Старший взял лук и стал стрелять, — продолжала Берни. — Мужчина подпрыгивал, и стрелы не попадали в него. Братья испугались и побежали. Мужчина в красной кухлянке поймал их:

— Зачем убегаете? Пошли ко мне.

Дома он спросил старшего, есть ли у него жена, и предложил поменяться женами.

— Интересное предложение, — заметил Джим.

Я вдруг почувствовал подспудную силу этой истории. Я уже понимал: это — не сказка, а тот архетип эскимосской жизни, которому Берни верна под боком американского мужа.

— Угощайтесь. — Она положила мне салат и темно-красный кусок вяленого тюленя.

Я попробовал тюленя — ну, так себе. Подцепил вилкой эскимосские «овощи» и отправил в рот.

Боже, что со мной стало! Я оглох, ослеп, задохнулся. Тюлений жир связал язык. Я не мог не выплюнуть, не проглотить. Я проклинал свое любопытство. Слезы текли из глаз. Я не был готов для эскимосской жизни.

В 1989 году был подписан договор о безвизовом режиме для эскимосов двух стран. В Номе подготовились к туристам, открыли курсы русского языка, местные магазины стали принимать рубли. Но после прилива чувств наступило охлаждение. Если в начале 90-х годов 40 самолетов аляскинской компании Bering Air летали каждый месяц на Чукотку, теперь летает один. Почему?

Сравнивать сегодняшнее положение дел на Чукотке и Аляске так же бессмысленно, как провести футбольный матч между командой дворовых хулиганов и сборной страны.

— С русскими трудно общаться, пожаловалась мне главный редактор газеты «Номский слиток» Нэнси Макбюир. — Они требуют, чтобы вы с ними пили волку, и так много курят, что приходится после них всю одежду отправлять в стиральную машину.

— Вы печатаете новости с Чукотки?

— Нет места. У нас и без русских хватает гостей — японцев, канадцев, шведов.

По-американски полная, отекшая, но со свежим по-северному лицом, Нэнси — явная противница сближения с Россией. Ее отпугивает непонятная культура, где успех считается подозрительным делом, инициатива наказуема даже с точки зрения морали. Обе большие нации слишком самоуверенны. Им кажется, что их базовые ценности лучше всех.

Война ментальностей идет и в самом Номе. Миловидная, сладкая Саша Т., воспитательница детского сада, побывала замужем за американским коммерсантом, открывшим магазин в ее родном поселке Провидение:

— Не представляете себе, как трудно жить с американцем! Мы привыкли быть нежными, сентиментальными, нам нравится, чтобы нам говорили ласковые вещи, а он ест суп и молчит. Вкусно? — Что-то хмыкнет и снова молчит. И каждый в семье складывает деньги в свой кошелек, скрывает заработки. Он у меня даже деньги за бензин брал, когда куда-нибудь вез! Ну, как после этого с ним ложиться в постель? Одно унижение. То ему кажется, что мне лет больше, чем надо, то — сиськи криво висят. А он выпьет пива и — в бар, с эскимосками целоваться. Они — доступные… Он и в постели молчит. Тебе хорошо? — Молчит. Тебя поласкать? — Молчит. Американцы только на людях скалят зубы, у них всё nice, а как придут домой — из них такое прет! Он и посудой бросался в меня, и даже бил в живот — вот вам и nice!… Я сбежала от его издевательств. Он не поверил своим глазам, когда я ушла. Он даже с цветами приходил уговаривать, чтобы вернулась. Я посмотрела на букет и говорю: