Майкайла занялась тщательным изучением кости, то и дело переводя взгляд с арфы на рисунок в книге, лежащей на соседнем столе. Покончив с этим, она осторожно поставила Узуна на место, в его обычное вертикальное положение, не отпуская рук до тех пор, пока не убедилась, что арфа стоит устойчиво.

— Это действительно похоже на макушку черепа, — проговорила она наконец. — Извилистые линии на кости соответствуют тем, что нарисованы в книге. И если этой книге верить, для того, чтобы сделать заклинание действенным, была необходима еще и кровь — наверное, Харамис воспользовалась своей собственной, — которую полагается залить в тоненький желобок посредине верхней части рамы.

— Похоже, так и было, — сказал Узун. — Эту часть ритуала я помню. Я умирал, а Харамис стояла над душой у мастера, заканчивавшего изготовление арфы, и велела ему поторапливаться. Когда мастер завершил работу, на верхней части арфы все еще оставалось незакрытое отверстие. Я хорошо помню, как Харамис надрезала себе руку и держала ее так, чтобы кровь стекала в отверстие… Да, это мое самое последнее воспоминание. В тот момент у арфы еще даже не было струн.

— Наверняка она их натянула за то время, пока насекомые объедали мясо с твоих костей, — проговорила Майкайла, с аппетитом пережевывая ломтик плода ладу.

— Насекомые? — В голосе Узуна чувствовалось невероятное возмущение.

— Да они с этой работой справляются гораздо быстрее и аккуратнее, чем человек или оддлинг. Гораздо эффективнее просто погрузить тело в бочку с землей, перемешанной в соответствующей пропорции с нужными насекомыми вроде муравьев. И через пару дней получишь аккуратненький чистый скелет.

— Харамис всегда руководствовалась в основном соображениями эффективности, — еле слышно пробормотал Узун, — а судя по тому, с каким аппетитом ты продолжаешь уплетать полдник, рассуждая на эти темы, я готов предположить, что ты пол стать ей: у тебя полностью отсутствует чувство брезгливости.

— Ну, Узун, — заметила Майкайла, — ты ведь не был все это время в сознании. Ты даже не был тогда жив.

— О да, слава Владыкам Воздуха! — с содроганием проговорил он.

— Ну ладно, теперь я знаю, каким образом она обратила тебя в арфу. — Майкайла снова погрузилась в книгу. — И кстати, как давно все это было? Насколько я припоминаю, она говорила, что тогда впервые воспользовалась великой силой магии.

— К тому времени она уже была Великой Волшебницей около двух десятилетий, — сказал Узун после продолжительного размышления, — поэтому я бы не сказал, что это было ее первое мощное заклинание. Хотя не сомневаюсь, что в тот раз она впервые воспользовалась магической силой в собственных интересах, — медленно добавил он — Принцесса, если вдруг тебе не удастся изготовить для меня новое тело, сможешь ли ты освободить мой дух после смерти Харамис?

— Без труда, — ответила Майкайла. — Для того чтобы тебя освободить и отправить в следующую стадию существования, какой бы она там ни была, нужно будет лишь снять этот кусочек кости с верхушки арфы, стереть его в порошок и развеять по ветру. А я, — добавила она с жаром, — вовсе не Харамис. Я сразу же освобожу тебя, как только пожелаешь, невзирая на то, насколько сильно мне будет тебя недоставать! — Неожиданно девочка расплакалась и никак не могла остановиться. — Прости, Узун, — всхлипывала она, — сама не понимаю, что со мной.

— Мне кажется, ты куда больше волнуешься о Харамис, чем хочешь признаться даже самой себе, — мягко проговорил он.

— Но я не чувствую к ней совершенно никакой симпатии, — сказала Майкайла, продолжая всхлипывать, — а она — она меня ненавидит! Критикует на каждом шагу. Что бы я ни делала, это никогда не бывает хорошо. А если уж я вдруг сделаю что-нибудь лучше, чем она от меня ожидала, наша госпожа тут же превращается в какую-то ведьму. Она забрала меня из дома, оторвала от семьи, держит тут вот уже два года взаперти — я ведь не могу даже выйти во двор, потому что у меня нет никакой одежды, кроме легонького домашнего платья да пары ночных рубашек! Она отослала подальше моего лучшего друга, пыталась разорвать связь между нами и причинила обоим огромную боль. И знаешь ли, Узун, что во всем этом самое скверное? Она ведь ждет от меня благодарности! Вот уж этого я совсем не могу понять!

— Она старается дать тебе то, — вздохнул Узун, — что, как ей кажется, сама хотела бы получить в твои годы; поэтому-то она и ждет от тебя благодарности.

Майкайла несколько минут сидела молча, обдумывая слова оддлинга.

— Знаешь, тут ты совершенно прав. Она даже говорила об этом. Я теперь отлично это припоминаю: что-то вроде того, что сама она отдала бы все на свете, чтобы получить такие возможности, которые предоставляет мне. Пожалуй, она действительно ни перед чем не остановилась бы ради этого. Это же самый жестокосердный человек из всех, кого мне только доводилось встречать. — Майкайла протянула руку за последним кусочком ладу и отправила его в рот. — Может быть, она думает, что и ты должен быть ей благодарен за то, что она обратила тебя в арфу?

— Я думаю, теперь она чувствует себя немного виноватой. Особенно с тех пор, как здесь появились вы с Файолоном и так ясно высказались на этот счет. Думаю, она очень жалеет, что сделала меня слепым.

— Ну уж сейчас-то, — фыркнула Майкайла, — держу пари, она куда больше жалеет, что сделала тебя неподвижным и неспособным отправиться в долгое путешествие. Из слов Файолона я поняла, что она тебя помнит, но, видимо, совершенно забыла, что ты теперь арфа. Как тебе кажется, долго ли она протерпит, прежде чем начнет требовать чтобы ты явился в ее комнату?

— Если она не помнит, что обратила меня в арфу, — вздохнул Узун, — то наверняка начнет спрашивать меня, как только проснется.

— А если вдруг вспомнит, что ты арфа, — добавила Майкайла, — то наверняка начнет сразу же строить планы насчет того, как бы тебя запаковать и перевезти в Цитадель.

Узун почти что задрожал — насколько это вообще возможно для арфы.

— Путешествие на спине ламмергейера было для меня просто ужасом, даже когда у меня еще были руки, чтобы держаться за птичью шею, а уж теперешнее мое тело вряд ли вообще сможет пережить перепады температуры и влажности.

— Никто тебя не посмеет никуда отправлять, если, конечно, мое слово вообще что-нибудь значит, — пообещала Майкайла. «А действительно, значит ли оно здесь хоть немного?» — подумала она. — Узун, а кто тут остается за главного в отсутствие Харамис или когда она больна?

— Не знаю, — ответил он, — прежде таких ситуаций не возникало.

— Пожалуй, для нас обоих было бы лучше убедить слуг, что сейчас следует слушаться меня, — сказала девочка. — Разумеется, с тем условием, что я прислушиваюсь к твоим советам, поскольку ты занимаешься моим обучением.

«При таком раскладе я, может быть, сумею раздобыть себе теплую одежду, — добавила она про себя, — и получу наконец возможность выходить время от времени на улицу».

— В этом есть смысл, — согласился оддлинг. — В конце концов, Харамис объявила, что ты ее преемница.

— Хорошо, — решительно заявила Майкайла. — Тогда я буду просто вести себя так, словно вся ответственность лежит теперь на мне. Ты меня поддержишь, и будем надеяться, что никто вообще не задаст никаких вопросов. А как только у всех войдет в привычку меня слушаться, любой приказ Харамис поступить с тобой попреки твоему желанию обязательно попадет ко мне, а не к кому-нибудь еще… А что касается нового тела для тебя, — заговорила снова Майкайла, как будто ее неожиданно осенило, — ты, кажется, сказал, что Харамис уже была волшебницей пару десятилетий, прежде чем обратила тебя в арфу?

— Да, — сказал Узун. — Это имеет какое-то значение?

— А что, Харамис всегда так сильно интересовалась книгами, как теперь?

— Да. С того самого дня, как научилась читать, она всегда что-нибудь изучала. Не позже чем к четырнадцати годам Харамис успела перечитать все книги в библиотеке Цитадели — по меньшей мере по одному разу.

«А я прочитала всего около четверти, — подумала Майкайла. — Ничего удивительного, что Харамис считает меня ленивой и тупой. Но ведь у меня полно других интересов — куда больше, чем у нее».