Блондин рассмеялся.

— Вы так далеки от реальности. Обновленная «Нахрихтендинст» — это сборище глупцов.

— Вы так думаете?

— Я знаю.Вы следили за другойлошадью и в другойконюшне!

— Что?

— Тридцать лет ее взгляд прикован к человеку, который абсолютно ничегоне знал. Вселенская проститутка, как вы ее назвали, убеждена в том, что она и ее сын лояльные участники великого дела. Иначе она никогда и не думала! — Смех фон Тибольта эхом прокатился по комнате. — А эта поездка в Лиссабон, — продолжал он, — самый восхитительный трюк Генриха Клаузена. Кающийся грешник оборотился в борца за святое дело. Это шоу всей его жизни. Было предусмотрено все. От нее не требовалось даже одобрения. Сын сам должен был убедиться в справедливости дела своего многострадального отца, а убедившись, посвятить ему всего себя. — Фон Тибольт прислонился к столу, его рука по-прежнему сжимала «люгер». — Разве вы не понимаете? Ни один из нас не мог этого сделать. В этом смысле женевский документ абсолютно правилен. Богатство, выкраденное Третьим рейхом, сказочно. Нет абсолютно никакой связи между счетом в Женеве и настоящим сыном Германии.

Фалькенгейм уставился на Иоганна.

— Она никогда не знала?

—Никогда! Она была идеальной куклой. Даже психологически. Тот факт, что Генрих Клаузен выглядел безгрешным, подтверждал ее веру в собственные решения. Она вышла замуж за этогочеловека, а не за нациста.

— Невероятно, — прошептал Полковник.

— Разумеется, — согласился фон Тибольт. — Она скрупулезно выполняла инструкции. Были предусмотрены все случайности, включая свидетельство о смерти родившегося в лондонской больнице мальчика. Все следы, ведущие к Клаузену, были уничтожены. — Белокурый человек снова рассмеялся, расслабляясь. — Теперь вы понимаете, что вы не соперник «Вольфшанце»?

— Вашей «Вольфшанце», не моей. — Фалькенгейм отвел взгляд в сторону. — Вы получите благодарность.

Неожиданно фон Тибольт перестал смеяться. Он что-то почувствовал. Это что-то было в глазах старика, то вспыхивающих, то угасающих на иссохшем лице.

— Смотри на меня! — крикнул он. — Смотрина меня! — Фалькенгейм повернулся:

— В чем дело?

— Я кое-что сказал, только... Кое-что, о чем вы знали. Вы знали.

— О чем вы говорите?

Фон Тибольт схватил старика за горло.

— Я говорил о случайностях, про свидетельство о смерти! В лондонской больнице! Вы слышали об этом раньше!

— Я не понимаю, что вы имеете в виду. — Дрожащими пальцами Фалькенгейм обхватил запястье блондина. Иоганн сжал пальцы, и старик захрипел.

— Вы понимаете. Все, что я говорил, шокировало вас. Или вы прикидывались, и на самом деле это был не шок. Больница. Свидетельство о смерти. Вы на это никак не реагировали! Значит, слышали об этом раньше!

— Я ничего не слышал, — задыхаясь, произнес Фалькенгейм.

— Не лгите! — Фон Тибольт ударил Полковника в лицо «люгером», разодрав кожу на щеке. — Ты уже не так хорош, как прежде. Ты слишком стар. Ты допустил ошибки! Твои мозги атрофировались. Ты замолчал не там, где надо, господин генерал'.

—Вы маньяк...

— А вы лжец!Несчастный лжец. Предатель. -Он снова ударил Полковника стволом. Из открытых ран потекла кровь. — Вы лгали о ней!.. Боже мой, вы знали!

— Ничего... ничего.

—Да! Вы знали все.Именно поэтому она летит в Женеву. Я задавался вопросом — почему? — Фон Тибольт в гневе снова ударил старика, разорвав ему губу. — Вы! В своей отчаянной попытке остановить нас вы нашли ее! Вы угрожали ей, а, угрожая, рассказали то, чего она никогда не знала!

—Вы не правы. Не правы.

—Нет, я прав, — сказал фон Тибольт, внезапно понижая голос. — Других причин для полета в Женеву у нее нет... Именно так вы намерены остановить нас. Мать встречается с сыном и упрашивает его вернуться назад. Ее согласие — ложь.

Фалькенгейм покачал окровавленной головой:

— Нет... Все, что вы говорите, неправда.

— Это все правда, и в ней содержится ответ на последний вопрос. Если вы так страстно хотите уничтожить Женеву, вам придется пустить по миру слух. О нацистских сокровищах. Начнется волна протестов от Черного моря до Северной Эльбы, от Москвы до Парижа. Но вы не сделаете этого. И снова встает вопрос — почему? — Фон Тибольт склонился над стариком, их разделяло несколько дюймов. — Вы рассчитываете взять контроль над Женевой, использовать миллионы по своему усмотрению. «Следует искупить вину». Холкрофт узнает правду и станет вашим солдатом, яростным и преданным.

— Он все узнает, — прошептал Фалькенгейм. — Он лучше вас. Мы оба в этом убедились, не так ли? Вы должны чувствовать удовлетворение. В конце концов, в своем роде он тоже «дитя Солнца».

— "Солнца"... -Фон Тибольт вновь ткнул стволом пистолета в лицо Полковника. — Вы пропитаны ложью. Я произнес имя, вы не отреагировали.

— К чему же лгать сейчас? Операция «Дети Солнца», — сказал Фалькенгейм. — Корабли, самолеты, подводные лодки. Везде дети. У нас никогда не было списка, но он был не нужен. Они будут остановлены, когда мы остановим вас. Когда будет остановлена Женева.

— Чтобы это свершилось, Альтина Клаузен должна встретиться со своим сыном. Она не выдаст Женеву, пока не попытается сделать что-нибудь еще. В противном случае мир узнает о ее сыне, и это будет его концом. Она сделает все, чтобы не допустить этого. Она попытается найти его без шума. И мы ее остановим.

— Остановят вас, — сказал Фалькенгейм, захлебываясь кровью, льющейся по губам. — Вам не удастся заполучить огромные средства для своих «детей Солнца».У нас тоже есть армия, и вы никогда о ней не узнаете. Любой солдат охотно отдаст свою жизнь, чтобы остановить и разоблачить вас.

— Конечно, господин генерал. -Блондин кивнул. — Евреи Хар-Шхаалаф.

Слова были произнесены тихо, но они словно хлестнули старика по ранам.

— Нет!..

— Да, — сказал фон Тибольт. — «Убей меня — на мое место встанет другой. Убьешь того — его заменит третий». Евреи Хар-Шхаалаф. Впитавшие идеи «Нахрихтендинст» так глубоко, что стали ее частью. Уцелевшие осколки Аушвица.

— Вы зверь... -Тело Фалькенгейма сотрясалось в судорогах.

— Я член «Вольфшанце», настоящей «Вольфшанце», — сказал блондин, поднимая «люгер». — Вы не знали, что евреи пытались убить американца и потому умрут сами. В течение недели Хар-Шхаалаф исчезнет, а с ней и «Нахрихтендинст». «Вольфшанце» одержит победу.

Пистолет замер на уровне головы старика. Фон Тибольт выстрелил.

Слезы текли по щекам Хелден. Она качала на руках тело Клауса Фалькенгейма, не смея взглянуть на его голову. Наконец опустила его на пол и отползла в сторону, испытывая ужас и... вину. Свернувшись калачиком, Хелден лежала на полу, пытаясь сдержать рыдания. Превозмогая боль, она добралась до стены и, прижавшись к ней, дала волю слезам. Постепенно Хелден начала сознавать, что ее никто не услышит. Она очутилась посреди ужасной сцены со следами ненавистной «Одессы» везде: свастика была нацарапана на деревянных поверхностях, изображена мылом на стекле, нарисована кровью Фалькенгейма на полу. И по всей комнате — следы разрушений. Разорванные книги, сломанные полки, исполосованная мебель. Маньяки оставили после себя руины.

И все-таки что-то осталось... не в доме. Снаружи. В лесу. Хелден, держась за стену, поднялась, отчаянно силясь вспомнить слова Полковника, произнесенные им всего лишь пять дней назад: «Если что-нибудь случится со мной, не надо паниковать. Иди одна в лес, туда, куда ты водила меня на прогулку. Ты помнишь? Когда я стоял у дерева и попросил тебя нарвать букет лесных цветов. Я тогда еще показал тебе дерево, сучья которого образовали идеальную букву V. Иди к нему. В ветвях ты найдешь небольшой контейнер. В нем записка, которую ты должна прочитать без свидетелей...»