— Он покончил с собой. Тогда в этом не было ничего необычного. После крушения рейха многие кончали самоубийством. Для большинства это был наиболее безболезненный выход.

— А для кого-то — единственный.

— Нюрнберг?

— Нет, Женева. Они спасали Женеву.

— Я вас не понимаю.

— Скоро поймете. — Холкрофт открыл кейс, вынул из него скрепленные листы бумаги и передал их Кесслеру. — В Женеве есть один банк, в котором хранятся огромные деньги, предназначенные для неких специфических целей. Они могут быть сняты со счета только по единогласному решению трех человек.

И Ноэль в очередной раз поведал о грандиозной афере, которую провернули тридцать лет назад. Но от Кесслера он не стал ничего утаивать. Он не опустил, как это было при встрече с Гретхен, кое-какие специфические факты; не перескакивал через некоторые этапы, как во время разговора с Хелден. Кесслеру он рассказал все:

— ...Средства были выкачаны из оккупированных стран, выручены от продажи произведений искусства и драгоценностей, награбленных в музеях. Опустошили казну вермахта, миллионные суммы украли у министерства вооружений и у... забыл название, но оно есть в этом письме... В общем, У индустриального концерна. Затем все деньги при посредничестве некоего Манфреди были помещены в швейцарский банк, в Женеве.

— Манфреди? Мне знакомо это имя.

— Ничего удивительного, — кивнул Холкрофт. — Хотя я не думаю, что его имя упоминалось слишком часто. Где вы услышали о нем?

— Не знаю. Кажется, это было после войны...

— От матери?

— Не думаю. Она умерла в июле сорок пятого, а до этого очень долго пролежала в госпитале. Нет, я услышал о Манфреди от кого-то другого... Не помню от кого.

— А где вы жили после того, как стали круглым сиротой?

— Нас с братом приютил дядя, брат матери. Нам очень повезло, так как дядя был уже стар и не представлял интереса для нацистов. Поэтому и оккупационные власти союзников отнеслись к нему благосклонно... Но продолжайте, пожалуйста.

Ноэль вернулся к своему рассказу.

Он детально изложил предъявленные ему советом директоров «Ла Гран банк де Женев» требования, которые он должен был выполнить для подтверждения своих полномочий. Что и подвигло его на поиски Гретхен Бомонт. Он рассказал Кесслеру о загадочном бегстве фон Тибольтов в Рио-де-Жанейро, о рождении там Хелден, об убийстве матери семейства и о возвращении Тибольтов в Европу.

— Они сменили фамилию и последние пять лет живут в Англии под именем Теннисонов. Иоганн фон Тибольт стал Джоном Теннисоном и работает репортером в «Гардиан». Гретхен вышла замуж за некоего Бомонта, а Хелден несколько месяцев назад перебралась в Париж. С братом я не встречался, но... подружился с Хелден. Она замечательная девушка.

— Это и есть тот самый «один человек», с которым вы были вчера?

— Да, — подтвердил Холкрофт. — Я хочу рассказать вам о ней. О том, что ей пришлось пережить, каково ей приходится сейчас. Хелден и еще тысячи людей с похожими судьбами — это тоже часть моего рассказа.

— Кажется, я знаю, кого вы имеете в виду, — сказал Кесслер. — «Фервюнште киндер».

— Что вы сказали?!

— "Фервюнште киндер", — повторил Кесслер. — «Фервюншунг» — немецкое слово, означающее «проклятый».

— "Дети проклятых"... Да, она упоминала это выражение, — сказал Холкрофт.

— Они сами себя так называют. Те тысячи молодых людей — сейчас уже отнюдь не юных, — которые покинули страну, убежденные в том, что на них несмываемым пятном позора лежат грехи нацистской Германии. Они отказались от всего немецкого, переменили имена, обрели новую индивидуальность и стали проповедовать иной стиль жизни. На них очень похожи орды нынешних молодых американцев, которые бегут в Канаду и Швецию в знак протеста против войны во Вьетнаме. Эти группы формируют новые субкультуры, но отречься от своих корней не дано никому. Они остаютсянемцами; они остаютсяамериканцами. Они перемещаются по миру гурьбой, держась друг подле друга и черпая силы из того самого прошлого, которое они отвергли. Тяжкая это ноша — нести на себе груз вины. Понимаете?

— Не совсем, — ответил Холкрофт. — Наверное, я скроен по-иному. Я не собираюсь брать на себя чужую вину.

Кесслер посмотрел Ноэлю в глаза:

— Я позволю себе предположить, что вам придется это сделать. Вы ведь говорили, что не собираетесь отступаться от задуманного вами предприятия, даже несмотря на ужасные вещи, приключившиеся с вами?

Холкрофт задумался над словами ученого, прежде чем ответил:

— Если вы и правы, то лишь отчасти. У меня несколько иные обстоятельства. Я ни от чего не бежал. Просто на меня тогда пал выбор. Мне так кажется.

— То есть вы не из «проклятых», — спросил Кесслер, — а из касты избранных?

— Привилегированных, по крайней мере. Ученый кивнул:

— Есть имя и для этих. Может, слышали — «Зонненкиндер»?

— "Зонненкиндер"? — наморщил лоб Ноэль. — Боюсь, этот термин из тех университетских дисциплин, в которых я, честно говоря, не блистал. Антропология, может быть?

— Скорее философия, — подсказал Кесслер. — Эту концепцию развивал в двадцатых годах английский философ Томас Перри, а его предшественником был швейцарец Бахофен со своими мюнхенскими учениками. Согласно этой теории, «Зонненкиндер» — в переводе с немецкого «дети Солнца» — с незапамятных времен жили среди людей. Именно они творили историю и повелевали эпохами, становились выдающимися личностями и избранными мира сего. — Холкрофт кивнул:

— Вспомнил. В конце концов, избранность их и сгубила. Они погрязли в разврате и стали жертвами кровосмесительных связей или еще чего-то в этом роде.

— Впрочем, все это — теория, — сказал Кесслер. — Мы с вами опять отвлеклись. И немудрено — вы очень хороший собеседник. Но давайте вернемся к вашему рассказу. Вы остановились на том, что дочке фон Тибольта очень трудно жить.

— Им всем трудно жить. Это вообще не жизнь, а сумасшествие. Они все время в бегах. Влачат жалкое существование беженцев.

— Да, эти люди — легкая добыча для фанатиков, — согласился Эрих.

— Вроде «Одессы» и «Возмездия»?

— Именно. Подобные организации не могут эффективно функционировать в Германии — здесь они запрещены. Поэтому они переносят свою деятельность в те страны, где осели разочарованные эмигранты вроде «проклятых». Все эти изгнанники только и ждут шанса вернуться в Германию и мечтают лишь о том, чтобы дожить до этого момента, сохранив силы и энергию.

— Вернуться в Германию?!

Кесслер выставил перед собой руку, словно заслоняясь:

— Не дай Бог, чтобы такое произошло, но эти организации никак не хотят смириться с существующим положением. «Возмездие» однажды даже предлагало, чтобы боннское правительство управлялось Коминтерном, но этот проект отвергла даже Москва; «Возмездие» выродилось в обычную банду террористов. «Одесса» же всегда имела целью возрождение нацизма. В Германии людей из «Одессы» презирают.

— Но они по-прежнему рыщут в поисках потомков наци, — заметил Ноэль. — Хелден как-то сказала о себе и себе подобных: «Нас проклинают за то, кем мы были, и за то, кем мы не стали».

— Метко сказано.

— Этих фанатиков надо остановить. Часть хранящихся в Женеве средств нам необходимо будет употребить на то, чтобы стереть с лица земли «Одессу» и «Возмездие».

— Я возражать не стану.

— Рад это слышать, — сказал Холкрофт. — Но давайте вернемся к Женеве.

— Давайте.

Ноэль изложил цели договора и рассказал о том, какие условия должны выполнить наследники, чтобы получить деньги в банке. Пора было переходить к тому, что приключилось с ним самим.

Холкрофт начал с убийства в самолете, рассказал о терроре в Нью-Йорке, о перевернутой вверх дном квартире, о письме от людей из «Вольфшанце» и о телефонном звонке Питера Болдуина, повлекшем за собой череду зверских убийств. Затем он поведал о перелете в Рио и о густобровом господине по имени Энтони Бомонт, который оказался агентом «Одессы»; рассказал про подделанные документы, обнаруженный, им в иммиграционной службе в Рио, и про странную встречу с Морисом Граффом; особо же остановился на лондонском вторжении МИ-5, подчеркнув потрясающую новость о том, что британская разведка считает фон Тибольта убийцей, проходящим у них под кличкой Тинаму.