„Но когда ты придешь, и все цветы завянут… ”

Эмма почувствовала, что она не в состоянии слушать дальше. Она выскользнула из комнаты, сердце трепетало в ее груди, горло перехватило. Она думала только о Поле, о нем одном, который покинул ее навсегда.

Фрэнк и Уинстон обменялись встревоженными взглядами, и Фрэнк, увидя, что Уинстон поднимается с места, покачал головой.

– Я пойду за ней, а ты оставайся здесь с Шарлоттой.

Фрэнк поспешил следом за Эммой и поймал ее в вестибюле. Он схватил ее за руку и потащил, не говоря ни слова за собой в библиотеку. Он закрыл дверь, обнял ее за плечи и сказал:

– Он не вернется, Эмма. Надо смотреть правде в глаза.

– Я знаю, Фрэнк, – тихим покорным голосом ответила она.

– Ты знаешь, что я никогда не вмешиваюсь в твою личную жизнь, но я не могу больше смотреть на то, как ты убиваешься, Эмма. Есть кое-что, о чем я должен тебе рассказать. То, что тебе следует знать. Я не могу больше об этом молчать.

Эмма вопросительно взглянула на него.

– Что ты имеешь в виду?

– Пол Макгилл женат.

– Я знаю, Фрэнк, дорогой. Я это всегда знала.

– Понятно.

Он твердо сжал свои чувственные губы.

– Полагаю, что Долли Моустен сказала тебе об этом, – предположила Эмма.

– Да, это она.

– Долли – сплетница. У нее не было никакого права…

– Я сам спросил у нее. Можно сказать, заставил мне рассказать. Естественно, вне всякой связи с тобой.

– Ох, – воскликнула Эмма и, опустив глаза, печально стала разглядывать свои руки.

– Итак, Пол сказал тебе, что он женат. Полагаю также, что он обещал тебе развестись с женой.

– Он говорил, что утрясет все это после войны, – прошептала Эмма, напуганная язвительным тоном Фрэнка.

Она замолчала, а Фрэнк гневно продолжил:

– Он говорил тебе, что женат на дочери одного из наиболее влиятельных политиков в Австралии, и о том, что мать его жены принадлежит к одной из самых богатых семей Сиднея?

– Нет, он никогда не обсуждал свою жену со мной.

– Я могу поспорить, что он этого тебе не сказал. Держу также пари, что он никогда не рассказывал тебе о своем ребенке.

Эмма изумленно взглянула на Фрэнка, ее губы задрожали.

– Ребенок!

– Да, мальчик. Я так понимаю, что он предпочел не обнародовать эту важную информацию.

– Да, – подтвердила Эмма. Сердце ее упало: еще с женой, с которой он был не в ладах, она могла конкурировать, но не с ребенком. Тем более, с сыном. Состоятельные мужчины, вроде Пола Макгилла, все свои мечты связывают с наследниками, продолжателями династии. Он никогда не пожертвует своим сыном ради нее.

– Мне надо выпить, – сказал, вставая, Фрэнк, – и тебе, по твоему виду, это не повредит.

Он налил бокал шампанского для Эммы и бренди себе, не отрывая от сестры пристального взгляда. „Боже мой, ну и сильная она женщина!” – уважительно подумал Фрэнк.

Он знал, насколько она была шокирована и расстроена, но полностью сохранила самообладание. Он сказал:

– Прости, что огорчил тебя, любимая, но ты должна была это узнать.

– Я рада, что ты рассказал мне, Фрэнк, – она горько рассмеялась. – Ты, полагаю, устроил для Долли настоящий допрос с пристрастием, не правда ли?

– Тебя удивит, что женщина может быть насколько откровенна со своим любовником, особенно в постели.

– Ты и Долли! Фрэнк, я не могу в это поверить, – недоверчиво воскликнула Эмма.

– Да, по крайней мере, в данный момент.

– Но она намного старше тебя!

– На десять лет, чтобы быть точным. Но, я думаю, мои отношения с Долли сейчас не предмет для обсуждения, не так ли?

– Нет, конечно. – Эмма подалась к нему. – Откуда она так много всего знает о Макгилле?

– Несколько лет назад она была любовницей Брюса Макгилла.

– Слабость к женщинам, кажется, их семейное качество! – презрительно воскликнула Эмма. – Что еще она тебе рассказала? Я должна все знать, до мельчайших подробностей.

– На самом деле, не слишком многое. В основном, Долли говорила об их богатстве и могуществе. Действительно, как мне кажется, она мало что знает о жене Пола и его сыне. У меня создалось впечатление какой-то таинственности вокруг его жены. Долли как-то сказала, что Пол всегда появляется на людях один. Даже в Сиднее до войны, и она определила, что он… – Фрэнк запнулся и посмотрел в свой бокал.

– Что?

Фрэнк откашлялся.

– Хорошо, если хочешь знать, то Долли полагает, что он – бабник.

– Я не удивлена, Фрэнк. Не переживай, что сказал мне об этом.

Фрэнк залпом допил бренди.

– Я и не переживаю об этом. Меня возмущает, что он обидел тебя.

Он поднялся, направился к консоли и вернулся с бутылками шампанского и коньяка. Наполнив пустой бокал Эммы, он сказал:

– Мне всегда нравился Пол. Не думал, что он такой прохвост. Это лишний раз доказывает, как обманчива бывает внешность. Почему ты ничего не рассказываешь мне, Эмма? Иногда полезно исповедаться.

Эмма угрюмо улыбнулась.

– Я в этом не уверена. Но я расскажу тебе все, что ты хочешь узнать. Может быть, ты сумеешь объяснить мне его поведение, Фрэнк.

Пока Эмма откровенничала с Фрэнком, она медленно выпила целую бутылку шампанского и, первый раз в жизни, напилась вполне намеренно. Когда часом позже Уинстон появился в дверях, он с изумлением уставился на сестру.

– Ты пьяна вдребезги, Эмма, – воскликнул он, с необыкновенной быстротой входя в библиотеку.

Эмма подняла бокал и помахала им в воздухе, расплескав половину шампанского. Она что-то попыталась сказать заплетающимся языком, проглатывая слова и громко икая.

– Как ты мог допустить, чтобы она напилась до такого состояния, Фрэнк, – выговаривал ему укоризненным тоном Уинстон, глядя на Эмму, томно раскинувшуюся на диване. Ее глаза были полузакрыты, губы кривились от беззвучного смеха.

– У нее завтра будет тяжелая голова, – сердито бормотал он.

– Ну и что с того? Не будь занудой, Уинстон, – тихо сказал Фрэнк. – Я думаю, что хоть раз в жизни ей надо расслабиться по-настоящему.

Эдвин Фарли, стоя перед братом с угрюмым лицом и глядя на него с холодным гневом в глазах, произнес:

– Ты собственноручно накинул себе петлю на шею и затянул ее Я абсолютно ничем не могу тебе помочь.

Джеральд остолбенело уставился на него, его маленькие хитрые глазки, глубоко сидящие на оплывшем лице, казались еще меньше и злее обычного.

– Ты хочешь сказать, что они теперь законные владельцы „Проктор и Проктор”? Что они могут вот так, запросто забрать себе мои фабрики? – сердито спросил он.

– Боюсь, что дела обстоят именно так, Джеральд. Неоспариваемый вексель потому так и называется: неоспариваемый! А поскольку ты приложил к нему документы на право владения фабриками, то все твои претензии беспочвенны, если у тебя нет денег, чтобы выкупить вексель. Это было более чем глупо с твоей стороны. Зачем ты это сделал?

– Мне нужны были деньги, – пробормотал Джеральд, избегая встречаться глазами с прямым взглядом брата, устремленным на него.

– Чтобы расплатиться со своими проклятыми карточными долгами! Я это знаю. Думаю также, что ты выложил бумаги на владение фабриками, не спросив совета у юристов. Если не у меня, так хотя бы у нашего семейного поверенного.

– Они все равно не посоветовали бы мне ничего толкового. Мне были нужны деньги немедленно. Мне некуда было деться, а это было единственным условием, приемлемым для „Проктор и Проктор”. Любые разговоры с юристами никак не повлияли бы на их условия. У меня не оставалось иного выхода. Кроме того, я был уверен, что Алан будет более лоялен и даст мне время выкупить вексель. – Злобная гримаса исказила лицо Джеральда. – Так или иначе, но Алан Проктор предал меня. Вор проклятый! Он украл у меня фабрики.

– Не будь смешным, Джеральд, – неприязненным тоном заметил Эдвин, пораженный отсутствием у своего брата всякой деловой сметки. – Алан ничего не воровал у тебя, ты сам преподнес ему фабрики на блюдечке. Я поражаюсь, насколько ты не способен хоть немного смотреть вперед. Кроме того, насколько я понял твой рассказ, Алан еще проявил лояльность по отношению к тебе. Вексель был дан на шесть месяцев, но его трижды продляли, в общей сложности еще на восемь месяцев. Должен заметить, что Алан был исключительно сговорчивым, причем ты ведь был должен не лично ему, а его компании. У него же есть совет директоров, перед которым он обязан отчитываться.