– Благодарю вас, – произнесла она, поклонившись, – а теперь прошу всех перейти в библиотеку, где вас ждут кофе и ликеры. „И последний раунд”, – добавила она про себя, подумав, что все козыри находятся у нее в руках. И она величественно поплыла прочь из столовой, окутанная облаком черного шифона. С глазами, сверкающими так же ярко, как изумруды на шее, она шла, весело подняв седую голову, таким же уверенным и целеустремленным шагом, каким ходила полвека назад.

Библиотека, обширная комната с высокими потолками и глядящими на запад окнами, выходящими в сад, со стенами, обшитыми сосновыми панелями начала XVIII века, была изящно обставлена красивыми старинными столиками и шкафами.

Эмма торопливо пересекла комнату и встала перед массивным, в виде пещеры, камином, датировавшимся 1611 годом, годом постройки „Пеннистоун-ройял". Согреваясь, она протянула руки к гудящему в камине огню и взглянула на резное украшение, поднимавшееся от каминной полки к самому потолку. Останавливаясь глазами на барельефе в центре, изображавшем суд царя Соломона, Эмма подумала: „Очень подходящий сюжет!”

Она обернулась, когда запыхавшаяся Эмили влетела в библиотеку. Она внесла кейс и, улыбаясь, поставила его за столом, после чего устремилась к камину. Красный шифон развевался у нее за спиной. Обняв Эмму, она сказала:

– Я просто обожаю это платье, бабушка. Еще раз спасибо тебе за него.

Улыбаясь, Эмма любовно потрепала Эмили по щеке.

– Ты можешь оставить его себе, дорогая, и серьги тоже.

Эмили задохнулась от восторга.

– Это – правда?? – глаза ее блестели. – Ты действительно даришь их мне? Кажется, да, судя по выражению твоего лица. О, какая ты милая, спасибо!

Неожиданно она поникла, ее юное личико погрустнело.

– Мамочка будет просто вне себя. Она ужасно злится, когда видит, что я надеваю эти серьги.

Эмма спрятала улыбку.

– Мне кажется, что я могу распоряжаться своими драгоценностями так, как мне заблагорассудится, Эмили. Ни твоей матери, ни кому-либо еще не должно быть до этого никакого дела. Не думай больше об этом.

В дверях показалась Сара, единственный ребенок Кита. Она выглядела ослепительно в своем темно-зеленом бархатном вечернем платье с распущенными медного цвета волосами, обрамлявшими ее веснушчатое лицо и смягчавшими его несколько угловатые черты. „Слава Богу, что она не похожа ни на своего отца, ни на своего дедушку Джо”, – подумала Эмма.

Двадцатишестилетняя внучка решительно взяла Эмму под руку и сердито сказала:

– Я просто не знаю, что такое сегодня с моим отцом: он ужасно раздражен весь вечер. Я только что наткнулась на них с дядей Робином. Они разговаривали, оба были мрачнее тучи и, кажется, серьезно спорили друг с другом. Надеюсь, они не испортят этого чудесного вечера своими дрязгами. Они просто несносны, как всегда.

– Думаю, что все обойдется, Сара, не волнуйся, – ответила Эмма, подумав про себя: „Итак, наши заговорщики готовы вцепиться друг другу в глотку. Ничего удивительного”.

Эмили, задыхаясь, вмешалась в разговор.

– Мне кажется, что все старики ведут себя как-то странно с самого приезда сюда. Они все очень возбуждены, бабушка. Особенно мамочка, но, впрочем, она – всегда настоящий комок нервов. Ну и пусть, зато мы повеселимся.

– Конечно, – сказала Эмма и завязала оживленный деловой разговор со своими внучками.

Постепенно в библиотеку стали подтягиваться все остальные, рассаживаясь по комнате или собираясь группками. Домоправительница Хильда подала кофе, а буфетчик разносил послеобеденные напитки и сигары. Блэки расположился рядом с Эммой, потягивая бренди и попыхивая сигарой.

– Чудесный вечер, Эмма, честно тебе говорю.

Он внимательно посмотрел ей в лицо.

– И ты прекрасно выглядишь, крошка. Будь я на два года моложе, я бы попросил твоей руки. Всеми святыми клянусь, что именно так я бы и сделал, – засмеялся он, сбиваясь на ирландский говор, как он часто делал в прошлом.

– На свете не найти большего глупца, чем старый дурак, – подколола его Эмма и с озабоченным видом, указывая на бренди и сигару, спросила:

– Кстати о дураках. Тебе не кажется, что не стоит слишком налегать вот на это?

– В моем возрасте смешно беспокоиться о своем здоровье. Я и так задержался на этом свете, – воскликнул Блэки и продолжил: – Твой любимый Брайан шлет тебе привет. А я рад сообщить, что Джеральдина готовится в третий раз сделать меня дедом.

– Прими мои поздравления, Блэки, это чудесно.

Выглядевшая необычайно возбужденной Элизабет налетела на Блэки и бесцеремонно увлекла его за собой к своему мужу, оживленно болтая на ходу. Эмили и Сара отошли и оставили Эмму в одиночестве у камина, откуда она молча оглядывала всех присутствующих. Она была совершенно спокойна и наслаждалась обществом своих девяти внуков, каждый из которых по-своему доставлял ей столько радости. Один за другим они подходили к ней, развлекая ее и согревая ее старое усталое сердце, и Эмма купалась в волнах любви, исходивших от них. И уверенность в своей правоте, в тех мерах, которые она предприняла, чтобы сохранить и защитить свою династию, укреплялась в ней.

Филип, вызванный ею из Австралии в начале недели, рассказывал о разных событиях на овечьей ферме, слушая которые Эмма переполнялась приятными воспоминаниями о Дануне и тех счастливых днях, которые она проводила с Полом и Дэзи в этом чудесном старом доме. „Пол мог бы гордиться своими внуками, – думала Эмма, – они выросли хорошими людьми. Филип, честный, умный, трудолюбивый, становится хорошим бизнесменом. Вместе с Полой они обеспечивают постоянный успех всех предприятий Макгиллов”.

Эмма взглянула на свою внучку, полностью поглощенную Джимом Фарли, так и лучащуюся своим счастьем, и невольно вернулась мыслями к семье Фарли. Она разорила их и сейчас впервые задумалась о том, была ли она права. Но сожаления о сделанном – пустая трата времени. Ей вспомнились слова, сказанные много лет назад Полом: „Собственный успех – вот лучшая месть, Эмма”. Может быть, он был прав, и ее собственных достижений было бы достаточно, но все же, без подстегивающей ее мысли об отмщении Фарли, она, возможно, не достигла бы нынешних высот. Месть подхлестывала ее. Но теперь ее жизнь достигла последней долины, и после сегодняшнего вечера она сможет расслабиться, будучи уверенной в том, что все построенное ею будет надежно сохранено для нынешнего и будущих поколений ее семьи.

„Я должна пройти через это, разделаться с этим”, – сказала она себе самой. Час пробил, и настало время проявить свою волю. Она молча отделилась от группы, стоявшей перед камином, и, прокладывая себе путь через толпу гостей, Эмма наконец очутилась перед своим письменным столом в дальнем конце библиотеки.

– Прошу вашего внимания, – громко сказала Эмма. Шум продолжался. Эмма ваяла в руки стеклянное пресс-папье и громко постучала им по кожаной папке для бумаг. Разговоры смолкли, и в наступившей тишине все обернулись к ней.

– Устраивайтесь, пожалуйста, поудобнее. Я хочу обсудить вместе с вами одно небольшое семейное дело.

Некоторые члены семьи обменялись удивленными взглядами, а все остальные просто исполнили ее просьбу. Когда все расселись по местам, Эмма села за стол и открыла кейс. Она достала из него пачку бумаг и разложила их перед собой. Эмма встретилась взглядом с Джонатаном, который подмигнул ей и широко улыбнулся. „Он гораздо больше похож на Артура Эйнсли, чем на Робина, – подумала она, перебирая бумаги, – но, к счастью, характером он пошел в меня”. Улыбнувшись Джонатану в ответ, она попросила:

– Будь добр, дорогой, подай мне стакан воды.

Вскочив с места, Джонатан бросился выполнять ее просьбу. Эмма отпила глоток, сознательно оттягивая время, чтобы дать возможность заговорщикам почувствовать себя как на иголках.

Эмма взяла наконец документ и, повысив голос, прочла: „Я, Эмма Харт-Лаудер-Эйнсли из „Пеннистоун-ройял" в Йоркшире, будучи в здравом уме и твердой памяти, настоящим объявляю свою Последнюю волю и свое Завещание, оставляя тем самым недействительными все отданные ранее свои распоряжения и завещания”.