– Я подозревала, что это моя мать, – тихо пробормотала она. – Мне кажется, что я всегда знала об этом. Портрет ведь написал Адам Фарли?

– Да, это так. После смерти Оливии Уэйнрайт дедушка хотел отдать камень Адаму, полагая, что тому будет приятно иметь память о ней. Однажды он уже предлагал этот камень Адаму, но и тогда, так же как на этот раз, тот отказался взять его. Мой прадед объяснил деду почему. Он сказал деду, что это – портрет вашей матери, с которой они в юности были влюблены друг в друга.

Эмма медленно покачала головой.

– Да, это я тоже предполагала много лет назад: что они дружили друг с другом.

Джим глубоко вздохнул и сказал:

– Ваша мать, миссис Харт, и мой прадед были больше, чем друзьями. Они были любовниками.

Эмма стиснула пальцами камень.

– Вы уверены в этом, Джим?

– О, да! Прадед все очень подробно рассказал обо всем дедушке. Адам влюбился в вашу матушку, Элизабет, а она – в него. Она забеременела от Адама и убежала в Райпон. Он решил покончить со своей военной карьерой, оставить отца и эмигрировать в Америку с вашей матерью. Но было поздно. Когда он отыскал ее, она уже прервала свою беременность. Адам так и не узнал, был ли это естественный выкидыш или аборт, который делала какая-то повивальная бабка. Элизабет была тяжело больна, она была почти при смерти и отвергла предложение Адама бежать за границу. В конце концов, она поправилась, вернулась в Фарли и вскоре вышла замуж за вашего отца, Джека Харта. И она больше никогда не перекинулась ни единым словом с Адамом Фарли.

Эмма молчала, охваченная ужасной, саднящей ее душу печалью. „Я всегда знала об этом, – подумала она. – Возможно, это было одной из тех причин, по которым я всегда так неистово ненавидела Адама Фарли. Но откуда мне это стало известно? Может быть, я что-то слышала в детстве? Какие-то семейные ссоры? Взаимные упреки между родителями? Деревенские сплетни?” Она рылась в своей памяти, не находя ответа.

Джим подошел и сел на диван рядом с Эммой.

– Надеюсь, что я не слишком расстроил вас, миссис Харт, разбередив болезненные старые раны. Тем не менее, я чувствовал себя обязанным передать вам ту тайну, которую поведал мне дедушка, и мне хотелось, чтобы этот камень был у вас, несмотря на то, что вы по собственной доброй воле изменили свое решение в отношении нашего брака с Полой.

– Нет, вы не огорчили меня, Джим. Я рада, что вы прислушались к своему внутреннему голосу. Я очень любила свою мать, но у меня не осталось ее фотографии. Я буду хранить этот камень, как величайшее сокровище. А теперь, пожалуйста, продолжайте ваш рассказ: я уверена, что он еще не закончен.

– Да, это так. Когда дедушка отдал мне этот камень для передачи вам, он сказал, что женщины из рода Харт всегда играли фатальную роль для мужчин из рода Фарли, они неизбежно влюблялись друг в друга. „Видно, так им на роду написано”, – сказал он. Еще он сказал мне: „Передай Эмме, что этому пора положить конец. Пусть это поколение обретет счастье, которого были лишены мы с нею, а также мой отец с ее матерью. Скажи ей, что ей представилась счастливая возможность раз и навсегда прервать эту печальную традицию. Передай ей, что она и только она одна может наконец соединить наши семьи узами счастливого брака”. Он был очень взволнован, миссис Харт, и я обещал ему выполнить его просьбу.

Эмма взяла Джима за руку, ее старые и мудрые глаза были мокрыми от слез.

– Но почему вы не пришли ко мне раньше, Джим? Ведь ваш дед скончался уже три месяца назад.

– Я собирался к вам еще в январе, но вы с Полой неожиданно уехали в Америку. После возвращения вы заболели. Я собирался переговорить с вами несколько недель назад, но вы были слишком заняты, и мне не хотелось волновать вас, особенно после болезни. А потом, как гром среди ясного неба, вы вызвали меня и заявили, что не будете возражать против нашего брака с Полой, если мы сами еще любим друг друга.

– Я рада, что сама сделала первый шаг, – произнесла Эмма. – Это как-то воодушевляет меня.

Она удивленно покачала головой.

– Не правда ли странно, что три поколения мужчин Фарли влюблялись в женщин Харт и до сих пор что-то всегда разрушало их любовь. Три поколения, Джим, на протяжении почти целого века!

Она тяжело вздохнула.

– Как долго! И как много страданий! Да, ваш дед был прав: с этим надо кончать. Но теперь с этим покончено, не так ли, Джим?

– Да, слава богу.

К удивлению и смущению Эммы, Джим опустился на колени к ее ногам и крепко сжал ее руку. Умоляюще глядя ей в глаза, он сказал:

– Дедушка просил меня сделать кое-что еще, миссис Харт. Перед самой своей смертью он сказал: „Когда ты расскажешь обо всем Эмме, я хочу, чтобы ты на коленях попросил у этой женщины прощения за все, что сделали ей Фарли. А особенно попроси ее простить меня. Скажи ей, что я никогда не переставал любить ее и что без нее моя жизнь лишилась всякого смысла. Какая-то часть моей души умерла во мне в тот миг, когда я оттолкнул Эмму в розарии, и я дорого заплатил за это”. Я клятвенно обещал исполнить то, о чем он просил. Но дедушка неожиданно стал бредить, и он снова и снова заставлял меня обещать ему это. Печальным голосом он сказал: „Джим, я не успокоюсь в могиле, если она не простит меня. Умоли ее об этом, Джим, и тогда моя измученная душа обретет покой”. Я сказал ему, что вы обязательно простите его и тем неожиданно успокоил его. На какое-то время он заснул, но когда он снова открыл глаза, мне показалось, что он не замечает меня, таким отсутствующим было его лицо. Он долго-долго смотрел в окно, а потом откинулся на подушки, и мне показалось, что он заснул снова. Совершенно неожиданно он улыбнулся радостной, счастливой улыбкой. Очень громким голосом он вскричал: „Эмма! Эмма! Я возвращаюсь на Вершину Мира!”, а после этого мирно скончался у меня на руках.

Эмма, глотнув слезы, произнесла дрогнувшим голосом:

– Бедный Эдвин! Бедный Эдвин! Может быть, ваш дед страдал гораздо сильнее меня.

– Да, мне так кажется, – сказал Джим. Его лицо напряглось. – Вы ведь прощаете Фарли, миссис Харт? И моего дедушку в особенности?

– Я простила их, Джим, всех, и Эдвина – в первую очередь.

Она с нежностью дотронулась до лица Джима. Ей казалось, что это Эдвин сейчас стоит на коленях перед ней. „Я положила всю жизнь, чтобы отомстить тебе за то горе, что ты принес мне. Но, оказывается, в том не было никакой нужды. Твоя собственная совесть гораздо лучше поработала за меня. Если бы только я знала! Сколько усилий и душевных мук было потрачено зря. Ты сам хотел, чтобы я победила. Это хоть немного бы облегчило вину, переполнявшую тебя. Вот почему ты испытывал такое облегчение, когда я отобрала у тебя „Газет”: ты знал, что вендетта, наконец, кончилась”.

– Миссис Харт, с вами все в порядке? – испуганно спросил Джим.

Эмма встрепенулась и пристально взглянула на него.

– Да, со мной все хорошо. А теперь будьте любезны и одолжите мне носовой платок. Не могу же я вся в слезах спуститься вниз, чтобы объявить о вашей помолвке?

– Пока я жив, готов чем могу служить вам, – сказал Джим, протягивая ей платок.

Эмма высморкалась и сказала:

– Я собиралась сказать вам сегодня вечером, что у меня есть ребенок от вашего деда, Джим. Хочу, чтобы вы об этом знали. Это моя старшая дочь, графиня Дунвейл, и ваша тетка Эдвина, точнее ваша сводная тетя.

– Я в этом был почти уверен, когда сегодня встретил ее, – усмехнулся Джим. – Вы можете рассердиться на мои слова, но она выглядит как истинная Фарли.

Эмма рассмеялась.

– Это действительно так. В молодые годы она была вылитой копией вашей прабабушки Адель. Ну, а теперь предложите старой даме руку и помогите мне спуститься вниз поздороваться со всей моей семьей.

– Почту за честь, – ответил Джим.

Обед продолжался уже достаточно долго. Эмма восседала во главе длинного стола красного дерева в своей роскошно обставленной столовой в окружении своих детей, внуков, их жен и мужей. Подаваемые блюда были самыми изысканными, вина – великолепными, и за столом царил дух всеобщего веселого оживления. Все сидевшие за столом расслабились, а зависть, недоброжелательство и противоречия были временно похоронены или, по крайней мере, умело скрывались за улыбающимися лицами.